Одарённые дети летели в Египет на каникулы…
Они не знали, что всё было решено, и что без этого их никогда бы не пропустили. Заставили бы снять парашюты, а то и просто сняли с рейса. Настойчивость Тимофея была оправдана. Такое бывает, когда сходятся воедино тысячи причин, и кто-то видит, что удара не избежать. Хоть раз, но такое происходит, должно происходить, иначе весь этот мир убивает сам себя. Вопреки всем правилам, нужно, чтобы это происходило, и хотя ничего не предопределено, но многое просчитано.
Уже в самолёте стюардесса, мило улыбаясь, сказала, обращаясь к соседке Тимофея, Маргарите:
- У нас в салоне очень комфортные условия, так что зря вы думаете, что замёрзнете.
- А за бортом сколько? – спросила девочка. Тимофей поглядел на её простое, серьёзное лицо и довольно усмехнулся.
- На высоте десять тысяч метров… - протянула стюардесса и погасила свою улыбку. – Лучше не думать об этом. – И она пошла дальше, ничуть не смутившись.
- Минус пятьдесят, - пробормотал Тимофей. – И шансов там, действительно, мало. Вот уже на семи тысячах…
- Кураев не надел парашют, - перебила Маргарита. – Сказал, что сильно перетягивает: у него же астма. А Дедов вообще сказал, что это не поможет. И Светка Глоева тоже, и Руслан.
- У каждого своя судьба, - ответил, помолчав, Тимофей. – Но у нас общие судьбы.
- У кого это – «у нас»?
- Знаешь, надо мыслить глобальнее. – Его лицо было отчуждённым, и, когда сказали пристегнуть ремни, он прошептал: - Взлетаем.
Затрясло, но секунд через пять отпустило. Самолёт уверенно набирал высоту. Мегаполис мгновенно стал наклоненным котлом, из которого вытекает олово. Потом вид потерял резкость и ушёл куда-то влево. Молочно-белая синь разливалась вокруг, а самолёт подогревал её ровным гулом.
Вдруг стало темно. Абсолютно темно, как на дне океана. Кто-то, наверное, успел не на шутку испугаться. Это были просто облака. Тимофей заёрзал в кресле, смотря на застывшие вспененные валы небесного океана. На поверхности его было спокойно. Совсем рядом с иллюминатором проплыли кусочки облачной ваты. Синь светлела и раздвигалась. Парень часто дышал.
- Красиво, правда? – спросила Маргарита.
- Не говори. Великолепно, - прошептал он. Какой-то мужчина с толстой красной шеей спал, откинувшись в кресле. Наверное, сотни раз видел эту картину.
- Беспредельно. А вон то – птицы? – воскликнул Тимофей.
- Где? – Маргарита приникла к стеклу. – Да, похоже.
- Плохо.
- Почему?
- Не знаю.
- Могут залететь в турбину, - отчётливо донеслось откуда-то сзади.
- Да-а, - протянул Тимофей, разглядывая уже нечёткую цепочку серых комочков. И тут всё застила желтоватая мгла, и стёкла с той стороны запотели. Самолёт слегка качнуло. Муть долго не исчезала, и парень отвернулся от иллюминатора.
- Ты правильно парашют надела? – вдруг спросил он. – Всё застегнула?
- Да. Но с чего ты решил, что мы обязательно упадём? – ответила девушка. Секунд десять длилось молчание, в течение которого стюардесса прокатила свою тележку.
- Да ни с чего. Просто страховка, - как можно более небрежно произнёс он.
- Нет, ты доказывал, что именно наш рейс подвержен…
- А чего тогда спрашиваешь? Да, мы… многие из нас – «дети индиго», и поэтому коллективная аура может повлечь сбои в работе… - отрешённым голосом объяснил он.
- Ладно, ладно. Это мы уже слышали. А ты был за границей? – спросила Маргарита.
- Нет. Но думаю, что там всё по-другому.
- Что, например?
- Ну, главное, там люди живут и думают не так, как мы. На немного, но угол зрения у них на все вещи смещён… - Тимофей говорил, а глаза его всё искали что-то во мгле, а руки холодели.
- Ну, правильно, так и должно быть, - перебила девушка.
Он пристально посмотрел на неё.
- Конечно, у них другая история, орудия труда, другая природа, а, значит, и менталитет, - говорила она.
- И что? Тупик? – резко сказал он.
- Нет, но… Если пожить там хотя бы месяц…
Тимофей уже не слушал её. За стеклом снова открылось небо, и теперь оно было внизу. Ослепительное, чистое и по-мёртвому холодное. Ничто не бороздило эту гладь, она оставалась неизменной тысячи… или нет – что это? Какие-то грязно-жёлтые пятнышки висели, как приклеенные, в голубом пространстве.
- Посмотри, - он указал рукой. – Видишь, фреоны, или каких там…
- Что? – не поняла она. – А… да нет, навряд ли.
- Они, они самые. Замёрзли, наверное. – Тимофей поёжился. – Интересно, почему ещё не догадались вешать градусник за бортом?
- Тебе не жарко? – спросила девушка.
- Нет, что ты. Как тут может быть жарко.
Она недовольно подняла брови и отвернулась.
Молчание длилось и длилось, и уже не хотелось его прерывать. К тому же, если долго слушать гул самолёта, то он распадается на сотни разных по высоте звуков: басовые, наверное, от вибрации турбин; средние, всепоглощающие, может быть, от вибраций крыльев и корпуса; и совсем высокие, еле уловимые, от каких-то тонких приборов, видимо…
Тимофей очнулся и сначала не понял, что именно произошло. Маргарита спала, и её веки подрагивали. За окном ничего не изменилось. И только тембр звуков сместился в сторону писка. Высокие частоты теперь преобладали, да так явно, что сердце сразу зачастило, а через мгновение пришёл и страх. Ладони разом вспотели.
- Началось, - прошептал парень. И продолжил сидеть в оцепенении: кричать и вскакивать с места разом перехотелось от сладковатой, тошнотворной зыби в животе. А тело задрожало крупной дрожью.
Писк не нарастал, но всем своим присутствием говорил, что изменения и, естественно, не в лучшую сторону, произошли. Бас гудел как-то затравлено.
- Что же пилоты? – в отчаянии шевелил губами парень. – Холодно. Уже холодно! Боже, неужели мы попали?
Тряхнуло. Несильно, но так, что весь салон резко содрогнулся. Кто-то захрапел и вскинулся. Через секунду Тимофей услышал:
- Спи, всё нормально. Только два часа…
Теперь тряхнуло сильнее, и дрожь не утихала дольше, чем в первый раз. Быстро, пружинящим шагом прошла стюардесса, ни на кого не взглянув.
Ох, как же захотелось закричать! И он набрал в рот воздуха. Но тут…
Звуки стали прерывистыми, чихающими, и на какую-то долю секунды – о, ужас! – совсем стихли. И самолёт накренился.
- Ребята! – просипел Тимофей. – Ребята! – позвал он громче. – Всё в порядке. Вы не забыли инструкции? Держите себя в руках.
Двигатель самолёта продолжал чихать, хрипеть и кашлять. В ответ парень услышал торопливую возню и придушенный вскрик. Какая-то девчонка отчётливо сказала:
- Мамочка.
Всё заглохло. Но, как в невесомости, медленно двигалось.
Потом тряхнуло так, что многие попадали в проход. Разом поднялся и вой, и крик, и плач, похожий на хохот…
- Сохраняйте спокойствие! – пропищала стюардесса, поднимая какого-то старичка.
Тимофей медленно расстёгивал куртку. А Маргарита спала!
- Э-эй, - позвал он и легонько стукнул её по плечу.
- Что? – Она сразу открыла глаза. – Падаем?
- Да, - как-то само слетело с его языка.
Маргарита завизжала так, что перекрыла все звуки разом. Но некогда и нечему было удивляться. Самолёт стремительно терял высоту.
Дрожащими руками Тимофей стащил куртку. Выпихнув Маргариту в проход, он встал во весь рост… И полетел навзничь.
Это было похоже на удар. А потом был самый страшный треск, который только бывает на свете. И в салоне воцарился хаос.
Но Тимофей знал, что делать. Он ударил ногой в иллюминатор. Потом ещё и ещё. Стекло только треснуло. Причём, наверное, не от его стараний, а от того, что отвалилось крыло, которое находилось сразу позади его места.
Поток холода и белого пара стремительно ворвался в салон. Самолёт накренился на противоположный от зияющей дыры борт, и пришлось нечеловеческими усилиями преодолевать двойное сопротивление, и при этом орать, что есть мочи:
- Ребята, сюда!!! Ребята!
Тимофею обожгло глаза, и они заслезились, так что почти ничего из ужасной панорамы видно не было. Он шарил рукой, пытаясь нащупать или край борта, или кого-нибудь из одногруппников. Хаос и вой позади немного поутихли.
И тут отвалилось второе крыло, и стало намного легче. До того легче, что Тимофея выбросило в зияющую пустоту, но он зацепился ногами. Ветер мгновенно сдул и заморозил слёзы, а вид… был потрясающим.
Внизу было небо, а ещё ниже – облака. Они бороздились ветрами, такими игрушечными и несмелыми, как казалось сверху.
- А-а-а… – попытался завыть он, но тут же обжёг себе лёгкие, от боли его тело обмякло и вывалилось наружу.
Раз десять перекувыркнувшись в пустоте, он сделал самое важное в своей жизни: дёрнул за кольцо. Мгновенно упругая сила потащила его тело в сторону и вверх.
Тимофею повезло: он увидел то, что никогда не сможет забыть. Самолёт, если можно было назвать таковым серый обрубок с заледенелыми краями, деловито шёл вниз. Люди выпадали из него наружу. Некоторых потом относило в сторону – раскрывались защитные купола. Жёлтые, белые, оранжевые…
Ветра потащили парня вверх, он даже не запомнил, сколько раскрылось парашютов; глотнув горячего, почему-то, и колкого воздуха, Тимофей отключился.
А потом «включился», так как голова свесилась, кровь прилила к ней и зашумела в ушах.
Неба уже не было, только ослепительный свет и смертельная усталость от того, что не чувствуешь свой вес. Никакой свободы, никакого адреналина. Страх, что тобой управляет ветер и что ты невыносимо мал по сравнению с гигантской землёй.
Тимофея тащило и болтало, то вниз, то вверх, так что даже земля и небо менялись местами. Внезапно он упал во что-то холодное и колкое, а потом липкое, и понял, что продирается сквозь тучи. Воздуха уже не хватало, а ещё раз обжечься он не хотел. Как вроде бы, справа мелькнул красный край парашюта. Но тут, видимо, из-за давления закружилась голова, да так, что затошнило, и стало всё равно, суждено долететь ему или нет.
Тимофей с ужасом ощутил, что насквозь промок и стал холодным до мозга костей. Но даже этот ужас был неотъемлемой частью безразличия к себе, как к чему-то чужому, болтающемуся в пустоте.
Но вот, видимо, в вознаграждение за все мучения, показалась земля. Она вынырнула из-за пелены туч. И сразу захотелось жить, да, только бы долететь и не разбиться.
Тимофей стал осторожно дышать.
- Вот она, родная. Я падаю, - пошевелил он одеревеневшими губами.
Внизу были реки, поля и тёмные, дымчато-голубые леса. Пролетев ещё некоторое время, он уже различил одну крупную реку, которая чёрной веной извивалась на желтовато-серой коже земли. Совсем не привлекательный пейзаж, неправда ли? Но он был дорог Тимофею, как самое пригожее весеннее утро.
Парня сносило точно на лес – угрюмый, с клочьями тумана. Оказывается, лес рос на острове, окружённом прожилками чёрной воды. Тимофею, конечно, не очень улыбалось упасть на частокол природы, но… как говорится, ничего не поделаешь.
- Я зацеплюсь за дерево, - прошептал он.
Деревья внизу расступались, промелькнула изумрудная зелень травы, и сразу властно потащило вниз. Здесь гудел ветер.
Тимофей зацепился ногами за вершину узкой и высокой ели и неудержимо заскользил по ветвям. Вниз, вниз, вниз… Он ещё не понимал, что выжил, в его глазах был только страх от быстрого падения. Эти несколько секунд были, пожалуй, самыми томительными.
И… вот парашют зацепился за что-то, спружинил; парня опять потащило вниз, на частокол ветвей; раздался противный треск; его лёгкое тело, ломая сучья, стремительно приближалось к земле.
Боль, страх, ненависть к колючим веткам и удар, и страшная неизбежная боль от неловкого приземления. Его тело наконец-то лежало в своей стихии и не шевелилось. Где-то, может быть, в эти минуты уже передавали, что связь с самолётом потеряна, или что он исчез с экранов радаров, а местные крестьяне уже бежали сообщить о взрыве за ближним лесом…
Хорошо вот так лежать в траве и слушать тишину. Пусть в теле, кажется, не осталось ничего целого, но ты способен видеть свет и тень, и оттенки света: зелёный, голубой, коричневый…
|
|