Жизнь как поезд
Посвящается Л.Г. Дмитриевой – Вейсенберг
Мы все сидим в одном поезде
И едем сквозь время.
(Эрих Кестнер)
В вечно несущийся сквозь года поезд жизни заходим мы и выходим на остановках. Кто-то навсегда остается на станциях. А кто-то едет дальше: к новым целям, не зная, что ожидает его впереди. В июле 1996г. поезд Москва – Дюссельдорф медленно поплыл от платформы Белорусского вокзала, провожаемый заплаканными глазами любящих, остающихся на Родине людей. В темном, слабо освещенном трехместном купе сидела маленькая, хрупкая, грустная женщина восьмидесяти лет Лия Георгиевна Дмитриева–Вейсенберг. Проводник проверял билеты, помогал пассажирам поудобнее устроиться. Лия Георгиевна пыталась под шум разговоров и стук колес дремать, смежив веки. Ей вспоминалось прошлое: вся ее трудная, трагическая жизнь в стране, из которой она теперь уезжала в Германию, в Ганновер к сыну Эдуарду. Думалось о своей женской доле, и память возвращала ее в тот грозовой 1936-ой год:
И с болью в сердце вспоминаю
Всю горечь выстраданных дней.
Тех дней, суровых и далеких,
Печальной юности моей
И лет, угасших, одиноких,
И гнет тюрьмы и лагерей.
(Л.Г. Дмитриева – Вейсенберг).
Двадцатилетняя Лия, арестованная 11.11.1936г. как дочь «врага народа», приговоренная к восьми годам тюремного заключения и пяти годам ссылки, ехала навстречу своей судьбе. Везли ее от пристани Кемь по Белому морю в грязном душном корабельном трюме на Соловецкие острова. Она как будто бы со стороны, отрешась от всего, наблюдала: это было целое паломничество - поток человеческих душ. Изможденные лица молодых и пожилых людей были с какой-то тревогой и озабоченностью обращены к морю, к острову.
На пристани их окружил конвой с овчарками. Их предупредили: в случае побега - расстрел. Вновь прибывших, в том числе Лию, ожидало заключение в тюремных «покоях Соловецкой обители». Со всех концов страны прибывали новые этапы. Монашеские кельи были отведены по иронии судьбы под камеры, в которых из-за нехватки мест находилось свыше двадцати человек. Из окон был виден серый тюремный, с надгробными плитами погребенных здесь священнослужителей дворик. Посредине двора была могила атамана Запорожской Сечи - Кольнишевского, сосланного на Соловки на двадцать пять лет Екатериной II-ой и не захотевшего после своего освобождения вернуться в суетный мир, так и умершего там на 112 году жизни.
Страшно и одиноко было ей в этой новой жизни среди своих соотечественников. Только мысли о доме, семье, маме, братьях и сестрах отвлекали немного и уносили ее прочь от суровой действительности, с лаем сторожевых псов во время прогулок и грубыми окриками очерствевших душой охранников. Лию волновала судьба ее близких. Что с папой? С момента ареста она ничего о нем не знала. В той, до 36-го года, жизни Дмитриев Георгий Федорович был начальником кафедры диалектического материализма Военно-транспортной Академии в Москве. Это позже дочь узнает, что еще до ее ареста он был уже расстрелян 4.10.36г. как "враг народа". Судьба никого не пощадила. Разбросала всех родных, растоптала их судьбы. Знать бы, где теперь мама, Ядвига Серафимовна, - талантливый, интересный человек, происхождением из польской дворянской семьи рода Уейских. Известный художник Фонвизин писал портрет этой красавицы, с голубыми глазами и длинными каштановыми волосами. В мирной жизни она работала фотографом. Что стало с ней в это суровое время? Лия знала только то, что она тоже арестована. Эти горькие мысли не давали ей покоя. Так шел день за днем. Полная драматизма, жизнь на Соловках все-таки продолжалась.
Первый в тот год снег скоро покрыл землю и каменные плиты тюремного двора, где единственным развлечением заключенных были прогулки на свежем воздухе. Как ни трагична судьба человека, она все-таки иногда бывает и милосердной. Когда Лии во время прогулки тоскливо думалось, что из этого замкнутого пространства, тягостного неведения и безнадежности никогда не выбраться, из открытой форточки монастыря - тюрьмы вдруг раздался до боли знакомый, родной голос мамы. "Мамочка! Где ты?" – закричала, не сдержавшись, девушка. Тут сразу подоспели охранники, а начальник тюрьмы пригрозил за «такое поведение» лишить ее прогулок. К счастью, встречу с мамой они не отняли. Трудно было видеть маму, обычно элегантную и красивую, в грязно-сером, привычном здесь тюремном наряде. Такой она и запомнилась дочери на всю оставшуюся жизнь: скорбный взгляд, нервно подрагивающие губы, отчаяние, сквозившее из каждой черточки дорогого лица. Двадцать минут свидания скоро истекли, а Лии кажется, что они длятся вечно:
Встреча эта никем не воспета.
Эту встречу нельзя позабыть!
Утро холодное, утро рассвета…
Память о встрече хочу сохранить.
Серое платье, бутсы, портянки -
"Модный тюремный наряд..."
Взор вопрошающий, шапка-ушанка,
Слезы, страдальческий взгляд.
Так Лия узнала цену двадцати минутам счастья сквозь слезы. Совместные прогулки потом все же состоялись, но скоро свиданьям был положен конец. После прихода к власти Ежова в 1937г. начался переворот в тюремном режиме, шли передвижения узников. Люди уходили, исчезая навсегда, приходили новые этапы. Камеры были переполнены. На острове воцарился беспредел.
«Ежовые рукавицы» брали за горло каждого. Мучительно трудно было переживать ощущение неизбежности трагического исхода для себя. Днем, на людях, легче было это переносить. А вот ночью… Ночью страшно: в темноте обступала неизвестность, мучили сны - кошмары, страх за близких.
Особенно жуткой была одна ночь. Сквозь тюремные стены, разделявшие мать и дочь, послышался надрывный, нервный кашель мамы – тревожный сигнал прощания в ночи, ее ухода навсегда. Тогда этого Лия не поняла. Правду о той ночи будут скрывать от нее еще более пятидесяти лет. Вскоре все стихло. Обступила ночь, продолжавшаяся еще долго в жизни Лии, как и последующая ссылка на Колыме.
В далекой колымской тайге среди снежных угрюмых сопок жили люди, работали, мечтали и любили. И хотя жизнь не баловала колымский народ, и полуголодное существование, каторжный труд были здесь делом привычным, душа униженного человека, как птица, стремилась вырваться из клетки. Об этом сегодня вспоминает Лия Георгиевна:
Вот тюрьма: нары, вышка высокая -
Разбрелись все по разным углам.
И баланда, к услугам готовая –
Предалась я невольно мечтам...
Я мечтала о синем просторе,
О далекой родной стороне,
О больших городах и о море,
О цветущей и пышной весне.
Я мечтала о хлебе и каше…
Ела б, кажется, ночью и днем.
Только лучше не стало и краше
От мечтаний моих перед сном.
На Колыме Лию ждало второе, выстраданное за эти долгие годы мгновение счастья в бездне горя и несправедливости – удивительная встреча в 1945г. В победный 45-ый пришел в ее жизнь он – Эрнст Оттович Вейсенберг – ее большая любовь. Судьба родившегося в 1912г. в Германии Эрнста была типичной для того времени: учеба на медицинском факультете Гамбургского университета, исключение из университета и арест в 1934 г. В том же году в Освенциме погибают его родители. Чудом освободившись из фашистских застенков, Эрнст Оттович прибывает с группой немецких коммунистов в СССР, где продолжает учебу и работу на кафедре стоматологии I-го Московского медицинского института. Но и здесь он вскоре подвергается сталинским репрессиям. Теперь за подозрение в шпионаже Эрнст приговаривается к восьми годам лагерного режима со строгой изоляцией на Крайнем Севере, где его ждали тяжелый труд на строительстве Колымской трассы и затем работа врачом в лагерном медпункте. Туда однажды обратилась за медицинской помощью Лия. В 1946г., после освобождения, они поженились, а в 1948 г. у них родился сын - Эдуард. И только в 1968г., много лет спустя после реабилитации в 1956 г., они вернулись в Москву к братьям и сестрам Лии, прошедшим за эти годы через детские дома и хлебнувшим сиротства, лишений, горя, но выстоявшим и закалившимся в невзгодах. Сестра Лии – поэтесса, член Союза писателей - живет и сейчас в Москве. Это от нее едет Лия в Германию, куда она с семьей переехала в 1991г.
Только 11.11.1989г. Лия узнала правду о той ночи из 1937г.: 10.10.37 года на Соловках была расстреляна ее мама, а не умерла от диабета, как сообщалось ранее. Теперь она посмертно реабилитирована. Спустя шестьдесят лет после тех страшных событий Лия напишет:
Эта ночь не позабыта.
Солнце алое ушло.
Саваном земля покрыта.
Звезд сияние взошло.
Над холодною могилой
У Секировой горы –
Прах покоится любимой.
Дуют шалые ветры.
Много было за эти годы в жизни и хорошего: работа, встречи с друзьями, родными, поездки за рубеж. Все бы ничего. Жизнь все-таки наладилась, если бы…17.10.95 года на родине своего отца в городе Ульме скончался дорогой Лии Георгиевне человек – Э.О. Вейсенберг, оставив после себя добрую память и часть себя – сына Эдуарда, надежду и заботу мамы. Во многом Эдуард повторил судьбу своего отца: стал врачом - стоматологом, уже в зрелом возрасте в Германии изучил родной язык своего отца - немецкий, как тот изучал русский язык в России 30-х годов. Маме хочется, чтобы сбылись все его мечты.
Она сама так и не смогла осуществить свою мечту: закончить геолого-разведочный институт. Минералог, петрограф по профессии, Лия Георгиевна нашла себя в другом. Выстояла в трудные годы, не сломалась, сохранила чистую душу, из которой рвутся на волю ее дети – стихи и рассказы – исповеди, воспоминания о матери, о жизни на Колыме, Соловках. Часто в ее стихах звучит лейтмотивом грустная тема осени, осени жизни:
Осень стелет листья золотым ковром.
Всколыхнулись думы, думы о былом.
Может, потому, что осенью уходили из этой жизни в мир иной ее близкие: 4.10.36г. - отец, 10.10.37г. - мать, 17.10.95г. - муж. Будто сама природа скорбит вместе с Лией Георгиевной слезинками дождя, провожая их в последний путь.
Лия Георгиевна едет к сыну. Всегда в ее чемодане и в душе - кусочек Родины: стихи А.С. Пушкина, А. Ахматовой, Б. Чичибабина и др. Многие стихи Лия Георгиевна знает наизусть. Строчки стихотворения Анны Ахматовой можно отнести и к судьбе самой Лии Георгиевны:
А я иду - за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
С одной лишь разницей: Лие Георгиевне удалось победить горе. Она выжила. Ее поезд жизни несется прямо вперед. Сейчас она дремлет под стук колес, и губы ее шепчут сквозь сон:
И пройдет не одно поколенье,
Люди вспомнят те годы и дни…
Тише, люди! Пусть она немного отдохнет. Ведь ее измученная память всегда на посту. Она не дает спать нашей совести. И пусть ей снится не та долгая страшная ночь из 37-го, а весна 45-го. Пусть она вновь ощутит торжество жизни - любовь и счастье - и улыбнется сквозь слезы. Будем бережнее к каждому, кто едет рядом с нами в одном поезде с названием жизнь!
|
|