ОТ АВТОРА
В ноябрьские дни 1989 года в Севастополе проходила научно-практическая конференция , посвященная 120-летию со дня рождения Степана Гавриловича Петрова-Скитальца, Со всего Союза, — бывшего Союза! — съехались писатели, ученые, артисты, чтобы принять участие в конференции.
По ее окончании, а длилась конференция десять дней, было решено:
«Создать комиссию по литературному наследству Скитальца...
Основать литературно-музыкальное общество Скитальца...
Подготовить к изданию собрание сочинений Скитальца...
Ходатайствовать перед Секретариатом СП СССР и РСФСР о проведении ежегодных Всесоюзных литературных чтений, посвященных творчеству Скитальца в Байдарской долине...»
И — наконец!
«Обратиться в правление СП СССР, к Советскому фонду культуры с предложением открыть Всесоюзный счет на восстановление дачи Скитальца в Байдарской долине с целью создания в ней государственного мемориального литературного музея писателя...»
Так вот, ничего не было сделано. Но толчок был дан: для многих севастополъцев был «открыт» писатель Степан Скиталец.
И сегодня творческие люди, благодаря другому писателю Игорю Маркевичу, два раза в год собираются «у Маркевича» на «творческие посиделки со Скитальцем». И каждый раз меня просят рассказать о Скитальце. И я рассказываю.
Но в один прекрасный день я подумал:
«А чего это я все рассказываю и рассказываю , когда об этом можно написать!»
И — написал!
Редакция городской газеты «Слава Севастополя» попросила меня, своего внештатного корреспондента, написать о детском садике; ребятишек вывезли из Севастополя в Байдарскую долину — есть там удивительное село Родниковое (бывшее — Скели). Моя задача была описать, как ребята проводят лето, как они купаются в быстрой горной речушке глубиною по колено, но в которой водится форель, как они загорают до черноты, как собирают земляные орехи... В общем, обо всем понемножку, чтобы успокоить родителей, оставшихся в городе...
Сейчас лихорадочно листаю свои блокноты: когда же это было? Нахожу: 5 июля 1964 года…
Автобус довез меня до Передового, а в Родниковое — каких-нибудь пять-шесть километров! — решил идти пешком.
Но , чтобы там ни говорили о пользе передвижений пешим способом, тяжело идти в жару под открытым солнцем. И, когда, возле меня раздалось властное "Тп-р-ру" и ишак ( Некоторые утверждают, что это был осёл и звали его Мишкой. То есть , так же, как и меня. Но этого я тогда не знал , а узнал значительно позже!) , запряженный в повозку, «ёкнул» в тон голосу, словно приглашая занять место в этом экипаже, я тотчас остановился и, невзирая на малые ишачье-ослиные силы, спросил:
- Не подвезете?
- Для того и остановилась. Садитесь.
Старуха, — а было ей… даже затрудняюсь сказать сколько, во всяком случае, все женщины, перевалившие за пятьдесят были для меня старухами , а этой было не меньше семидесяти, — протянула руку и представилась:
— Вера Федоровна! Прошу любить и жаловать! — рукопожатие твердое, энергичное.
У Веры Федоровны внимательные, пронизывающие глаза, до неправдоподобия увеличенные линзами очков. Честно признаться, неприятно, чувствуешь себя под увеличительными стеклами, будто микроб под микроскопом.
Мне могут заметить: а откуда ты знаешь, как чувствует себя микроб под микроскопом? Отвечу, но – догадываюсь!
От едва заметного ветерка раздуваются ее седые воздушные волосы. Седина не древняя — с желтизной, а с каким-то неуловимым черным отливом. Руки натружены и напоминают собой перекрученные пеньковые канаты. На руке — а тогда не было такой моды! — мужские часы. Если не ошибаюсь, были они марки «Победа». По произношению, по построению фраз она была явно не из местных...
А сейчас забежим далеко вперед: в 1980 году в издательстве «Таврия» у меня вышел сборник «Причастные лично» , и в нем был очерк о Степане Скитальце и о его жене Вере Федоровне Петровой-Скиталец. Книжку я послал московскому литературоведу Александру Храбовицкому, с которым я был в длительной переписке. И вот что он мне ответил. Письмо датировано 7 января 1981 года:
«... Очерк ... вызвал у меня желание поделиться своими воспоминаниями о жене Скитальца. Она не была такой розовой , как Вы описываете. Прилагаю текст своих воспоминаний.( По-моему, эти «Воспоминания…» так и не были опубликованы – М.Л.)
А.В. Храбовицкий.
Из цикла «Воспоминания в каплях» ( 1969 ).
ЖЕНА СКИТАЛЬЦА (В.Ф. ПЕТРОВА).
Это был уникальный образец эгоцентризма, полного отсутствия общественных интересов, ничем не замаскированной жадности. Когда она умерла , одна общая знакомая сказала о ней: «Она хотела захватить весь мир». У нее был дом в Риге (она была латышка Вильгельмина Фридриховна , но уверяла , что она шведка; называли ее Вера Федоровна) и дача в Крыму. Между пунктами она курсировала в своей машине, которой сама правила. Однажды сбила человека, он погиб. Ее не потрясло; отбыв условное наказание, продолжала ездить.
Все ее разговоры были только о деньгах, хотя она была совершенно одна. Изданиями мужа она интересовалась только в материальных целях: ничто другое, связанное с памятью о нем ее не интересовало, и никакой литературный разговор с ней был невозможен...»
В свое время я на это письмо не обратил внимания, но в предверии 120-летия со дня рождения Степана Гавриловича Петрова-Скитальца решил проверить письмо, встретиться с теми, кто знал писателя и его вторую жену — Веру Федоровну.
Записи мы вели в несколько рук. В этом деле мне помогали члены литературного музея школы № 28, что в Малом Инкермане: Алексеенко Татьяна, Баркасова Марина, Глазунова Елена , Дяткова Евгения, Панина Елена, Прасолова Мария, Школяр Ирина во главе со своей учительницей русского языкаи литературы Плонской Ольгой Тимофеевной. ( Записи велись в октябре-ноябре 1989 года ).
Но о них несколько позже, а сейчас вернемся вновь в 1964 год и притворимся, что ничего не знаем о Вере Федоровне.
То, что она была не из местных, определил сразу, но вот ее руки меня смутили — типичные руки крестьянки.
Я заглянул в повозку, а там в нескольких аккуратно сколоченных ящичках — первая клубника.
— На продажу? — первая клубника на севастопольском базаре была в такой цене, что у покупателей в глазах рябило.
Она вскинула на меня глаза поверх очков. В глазах — строгость.
— Как можно наживаться на детях! В детский сад везу. Тут неподалеку севастопольцы отдыхают.
«Вот о чем я буду писать в своей корреспонденции на радость родителям!»
- Хороший урожай? — поинтересовался я.
- В этом году — хороший. Но вороны почти всю поклевали . Вот только и оставили для детей. С клубникой вообще, сударь, много возни. А вот лук не требует такого присмотра...
- Вы — агроном?
- Нет — переводчица. Перевожу с немецкого, английского, французского, японского…
«Японского» — это меня поразило больше всего. Английский, немецкий, французский у нас в школах преподают, но... японский.
- Я с мужем жила несколько лет в Манчжурии и Японии.
- Для кого же здесь переводите?
- Как для кого? Сейчас — для московских издательств, а раньше — для мужа. Он был писателем.
- Кто?
- Как кто? Муж.
Как бы поудобней выпытать фамилию мужа?.. Но она поняла меня без слов. Бросила коротко:
- Скиталец.
- Тот самый — Степан Скиталец?
- Тот самый, — Вера Федоровна вновь «положила меня под микроскоп», — а вы, молодой человек, даже знаете, как его зовут? Странно. О нем сегодня знают все меньше и меньше. В Японии о нем и то больше знают.
- Японию мы шапками закидаем , — пошутил я, но Вера Федоровна шутки не приняла.
- Япония — читающая страна!..
Так я познакомился с Верой Федоровной Петровой-Скиталец. ,
Не знаю, как я выполнил задание редакции, - отписался информацией! - но весь мой блокнот был исписан беседами, совершенно далекими от проблем детского сада. Я даже ночевал несколько дней на даче, где к стволу старого высохшего дерева была прикреплена дощечка с надписью:
ЗДЕСЬ — НА СВОЕЙ ДАЧЕ —
ЖИЛ И РАБОТАЛ СКИТАЛЕЦ
(Петров С.Г. 1869 — 1941 гг.)
Но дача — это слишком громко сказано. Здание разрушено...
«Стоп!» — останавливаю сам себя. В те давние годы я писал: «здание разрушено немцами в Великую Отечественную войну».
Это не так. Здание разрушили сами сельчане. Свидетельствуют об этом почти все жители Родникового. Конечно, старшее поколение.
Да что там - послевоенные годы! Тогда не хватало стройматериалов. Уже на моей памяти была в Родниковом уничтожена двухэтажная каменная (вечная) школа, построенная в 1900 году Ялтинским земством , и , в которой зарождался первый в нашей стране, (увы, бывшей не только моей стране, но и для многих россиян! – М.Л.) музей Степана Скитальца!
И так — здание, которое когда-то называлось «дачей Скитальца», растащено по камушку, по кирпичику.
— Что же вы, Вера Федоровна, не обратитесь к государству, чтобы помогли реставриро¬вать дом?
— К государству! — фыркнула она . — Все нужно делать своими руками, сударь. Нельзя жить только за счет государства.
Вера Федоровна подходят к этажерке и сни¬мает оттуда автобиографический роман Степана Скитальца «Дом Черновых».
— Вот смотрите, — она находит нужную страницу, — здесь есть такие строки:
«... Сам сочинил план дома и сам руководил постройкой. Полгода жил в шалаше...»
- Помню, это говорит один из героев романа.
- Это говорит Скиталец о своем доме, — поправляет меня Вера Федоровна.
Не буду утверждать, что я уж очень хорошо был знаком с жизнью и творчеством Степана Скитальца , — да разве я один?! — но знал , еще со школьной скамьи , что Скиталец был другом Максима Горького , что стихи Скитальца цитировал Владимир Ленин... Имя Скитальца в девятисотых годах было известно так же широко , как и имя Максима Горького.
В Крымском архиве сохранились рапорты на имя начальника Таврического жандармского управления, показывающие, каким тща¬тельным был в ту пору полицейский надзор за двумя писателями.
Вот, пожалуй, и все, что я знал о писателе Степане Скитальце.
Вера Федоровна меня даже похвалила за эти знания , потому что, по ее словам, некоторые с трудом вспоминают, что жил на свете такой писатель, а уж вести разговор, что он написал...
Вера Федоровна раскрыла несколько папок:
— Мой походный архив.
Папки набиты фотографиями, известными мне по изданиям, и редкими, еще не опубликованными. Я даже растерялся, увидев столько знакомых лиц, имена которых давно принадлежат истории: Бунин и Куприн, Чехов и Маяковский, Анатолий Каменский и Федор Панфёров...
Вера Федоровна, как опытный экскурсовод, «ведет» меня по этим моментальным отпечаткам былой жизни:
- Вот это — Максим Горький. Рядом с ним — Степан Скиталец и ялтинский врач... Кажется, Средин... Это Алексей и Степан в Нижнем Новгороде в 1901 году...
- Бывал на этой даче Алексей Максимович Горький? — интересуюсь.
Вера Федоровна вздыхает.
- Бывал... К моему несчастью.
- Как так!?
Горький и... к несчастью. Это не укладывалось в моей голове. Великий пролетарский пи¬сатель и... Нет, здесь что-то не так. Надо выяснить.
Усиливаю натиск:
- Как же так?! Насколько мне известно из литературных источников, Степан Скиталец был просто влюблен в Максима Горького.
- В этом то и заключалось несчастье. Для вас Максим Горький — основоположник, а для меня просто Алексей Максимович. И вот этот Алексей Максимович приезжал к нам на дачу, нанимал извозчика, брал с собою своего друга, влюбленного в него, и пускались они в
многодневный загул со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я, наверное , злопамятна, но я принципиально не читаю теперь Максима Горького. Говорят, он много написал. Но я об этом не знаю.
Перевожу разговор – мне неприятно, когда так отзываются о моём любимом писателе, творчество которого я очень даже хорошо знаю , намного лучше , чем её мужа . Но я так же знаю, возрази я и замкнётся в себе старуха, а мне же нужно подробности выведать!
— А это кто? . .
— Шаляпин. Не узнаете? Тут и надпись имеется.
Впервые вижу автограф великого артиста:
«Вперед! Пусть в океане жизни правда мачтой в небеса упрется. Милому Степану Гавриловичу Петрову-Скитальцу от души. Федор Шаляпин. Кореиз. 12/IV-1902 г.»
- А здесь Шаляпин бывал?
- И не раз !.. Дуэтом пели они со Степаном Гавриловичем. У моего тоже голос был богатый. Церковный голос. Со всех окрестных деревень приходили послушать дуэт Шаляпин-Скиталец... На этой даче, сударь мой, многие бывали. Сережа... Сергей Николаевич Сергеев-Ценский тоже был.
Вера Федоровна неожиданно расхохоталась. По-молодому звонко и по-старушечьи - тонкоголосо:
— Вот все говорят «шаляпинский бас... Это как бы эталон баса. А я при этом словосочетании всегда вспоминаю голос Сережи, голос Сергеева-Ценского... Вот уж где был бас! Как начнет по-молодецки ухать—любил! — так, наверное, вся живность на много верст попрячется в горах... Жила от нас неподалеку одна интеллигентная дамочка — большая любительница поговорить о литературе. Но, надо заметить, дальше знания имен известных писателей ее познания не распространялись. Как прослышит она , что к нам кто-то из писателей заявился , — тут как тут! Заглядывает с этакими испепеляющими глазами в лицо и спрашивает с придыханием: « А Чарская, скажите, сейчас уже не в моде? А Горький , который из мещан, очень талантлив?»
Александра Куприна она однажды так атаковала» а он ничего, посмеивался даже, приговаривая при этом: «Все мы, матушка, ужасно талантливы, а я—особенно»... Уходя, даже ручку ей поцеловал.
Таким образом она и на Сергеева-Ценского набросилась:
«Ах, ах, правду говорят, что Чар¬ская растеряла свой талант?.. А верно, Куприн, который Александр, самый талантливейший писатель нашего времени? Ах, ах...»
Вижу, глаза Сергея кровью наливаются. Я-то знала , не прощал он невежества в литературе и терпеть не мог окололитературных дамочек... Молчал он, молчал, а потом как вскочит — и в дверь. Схватился за огромное дерево, того и гляди вывернет с корнем, и как зарычит на весь лес... Вот это был бас! Где там Шаляпину до него... Дамочка потом говорила, что Сергеев-Ценский и не писатель вовсе, а укротитель хищных животных. Писатель, если он настоящий, не может рычать медведем. Вот Куприн, который Александр, — это настоящий писатель, ручки целует...
Рассказ Веры Федоровны о пребывании Сергеева-Ценского на даче в Байдарской долине до¬полнили воспоминания самого Скитальца:
«... Я пригласил его (С.Н. Сергеева-Ценско-го — М.Л.) к себе в Байдарскую долину, где поселился в замечательной живописной местности. К нам присоединились еще несколько человек, интересующихся пешим путешестви¬ем в глухие углы Крыма: предстояло пройти семь верст лесными тропинками... Этим путем я много раз путешествовал из деревни на Южный берег Крыма, любуясь девственной, первобытной природой как бы искусственно создан¬ных красот. Ценский, конечно, заинтересовал¬ся: все это было как раз в его духе...»
Все эти воспоминания я записал на разрушенной даче. Сама Вера Федоровна Петрова-Скиталец жила в бывшем гараже. Здесь умес¬тилась железная кровать, заправленная серым солдатским одеялом, рядом — этажерка с кни¬гами и рукописями, а над ней — большой портрет Степана Скитальца. На стене — «Политическая карта мира» и «Дорожные сигнальные знаки»...
Тогда же я записал:
«Дорожные знаки» — не заменитель обоев и не прихоть. В Москве, где Вера Федоровна живет зимой, у нее собствен¬ный автомобиль и она — любительница быст¬рой езды! — уже не раз наказывалась работниками ГАИ.»
Тогда, когда я писал эти строки, я даже не догадывался , что скрывается за строчками: «...наказывалась работниками ГАИ». Да и письмо Александра Храбовицкого мне еще предстояло прочесть.
Что ж, совместными усилиями установим: как было на самом деле. Заодно узнаем к о самом Скитальце, побеседуем с теми, кто знал дачу писателя в лучшие времена.
Первое слово по праву памяти предоставим Алексею Александровичу Мякинникову — он скончался в 1983 году. А тогда — в 1969-м — это был красавец-мужчина, уверенный в себе и в правоте дела, которое он делает.
Признаться, я встретился с ним не для того, чтобы расспросить о Степане Скитальце, не связывал это имя с судьбой писателя, совершенно для иных целей приехал в Родниковое: я знал, что Мякинников снабжал форелью, которую он мастерски ловил в перекатах Черной речки, самого премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля во время пребывания того на Крымской конференции в Ялте в 1945 году.
Мне, конечно, любопытно было узнать детали этого предприятия — ведь рыбка ловилась по прямому указанию Иосифа Виссарионовича Сталина и посему приобрела государственный масштаб.
( об этом я написал в "ЧЕРЧИЛЛИАДЕ" , опубликованной не только здесь , но и опубликованной в моей книге "ИЗБРАННОЕ НЕ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ" , изданной в Израиле - М. Л .)
И вот, когда я кое-что прояснил для себя , Алексей Александрович неожиданно сказал:
— Многих я кормил своей форелью, разные шишки паслись возле меня, даже не упомню их фамилий, а вот личности, — он голосом выделил слово «личности» — запомнил: Скиталец и Черчилль.
Конечно, такое словосочетание было для меня более чем странным и я, естественно, стал расспрашивать и о Степане Скитальце.
- Я часто навещал Скитальцев: сено подбрасывал для мерина, на котором Степан Гаврилович возил для себя дрова, камни и прочие штуки, которые необходимы в хозяйстве, когда держишь свой дом — мужик он был работящий. Снабжал его медом по приказу своей жены, а от себя угощал Степана Гавриловича свежей форелью.
Правда, от форели он поначалу отказывался, говорил, сам способен изловить... Но, когда я стал его обучать ловле этой изворотливой рыбки, ничего у него не вышло — кишка оказалась тонка!
— Может, старый он был уже,—заступился я за писателя, — а ловля форели, по вашим словам, требует ловкости. .
— Староват, конечно, но не в том дело. Сельчане поговаривали, что его мучит болезнь какая-то внутренняя. Жаловался: печёт изнутри.
Многое чего хотелось бы узнать о жизни Степана Скитальца, но Мякинников все время переводил разговор в рыболовецкое русло. А, когда я стал назойлив, он сказал:
— К Зинуле моей обратитесь, к жене, она вам все и выложит, — дружила она с Верой Федоровной, с женой Степана Гавриловича...
Так я и сделал. Обратился. Но через долгих двадцать лет. Через двадцать лет сидим мы — я и учительница Ольга Плонская — в гостях у Зинаиды Михайловны Мякинниковой.
- Расскажите все, о чем помните? — просим мы.
- Память уже никудышняя стала. Вы задавайте вопросы, так мне легче будет вспоминать.
- Помните Степана Гавриловича Скитальца?
- А как же! Очень хорошо помню. Когда он вернулся из-за заграницы своей, ходил в шортах и берете. Странно нам было видеть в то время человека, который бы носил такие короткие брюки. Вот и получил он прозвище «Дядька в шортах!» Хотя, честно признаться, мы не знали, что шорты — это тоже штаны, но короткие, а в прозвище вкладывали примерно такой смысл: «дядька чёрт знает в чём!».
А еще мы называли его «северским мужиком». То есть, простым, не гордым, свойским. По нашему представлению, такие порядочные люди с Севера дальнего берутся.
- А Веру Федоровну Петрову-Скиталец вы знали?
- Не только знала, но и дружила с ней. Она мне все тайны свои рассказывала...
Ребята из Инкерманской школы записали рассказ бывшего учителя биологии, географии и немецкого языка Родниковской школы Александра Алексеевича Петрова, который утверждает, что Вера Федоровна была шведкой, вот я попытался сейчас установить у подружки её национальность.
- Никогда она не была шведкой, она была латышкой и не скрывала этого. Фамилия ее в девичестве была Бримбер. А в Риге жила ее родная сестра Леонида (у Храбовицкого, помните, Вильгельмина?! – М.Л.) Фридриховна... Лично я ее и вызывала на похороны телеграммой.
Дело в том, что Вера Федоровна вопреки воле всех своих латышских родичей вышла замуж за русского. Они прокляли ее и не хотели с нею знаться. Хотя, потом сменили гнев на милость: на даче Скитальца гостил внук сестры Мартин. Перед войной ему было лет 14-15 — он к нам за молоком ходил. Молчаливый такой. Придет, протянет кринку и молчит...
Слушаю, а в голове вертится фраза из письма А. Храбовицкого:
«...У нее был дом в Риге... и дача в Крыму. Между этими пунктами она курсировала в своей машине, которой сама правила; однажды сбила человека, он погиб. Ее это не потрясло...»
— Знаете ли Вы, Зинаида Михайловна, о случае с машиной? Человека, говорят, она задавила?
— Да, знаю. И не моталась она ни в какую Ригу, никакого дома у нее там не было, а жила она тогда в Балаклаве и ремонтировала себе хибарку в Родниковом — дача же разрушена была! И вот, когда она везла стройматериалы на своей машине, возле кирпичного завода под ко¬леса попал десятилетний парнишка.
Веру Федоровну сразу же арестовали. Она мне из балаклавского отделения милиции при¬слала записку. Через три дня ее выпустили. И, хоть не ее была вина, в милиции доказали, что водитель не нарушил никаких правил, Веру Федоровну все же выслали за пределы Крыма, в Москву свою уехала.
Смерть мальчика она очень переживала. Вы бы знали, сколько денег и вещей она передала семье пострадавших, хотя ее к этому никто не принуждал...
А потом я получила от Веры Федоровны письмо из Ялты, в котором она писала, что очень хочет меня видеть и скучает по Родниковому.
Я выехала в Ялту и мы там строили планы, кого бы попросить, чтобы ей снова разрешили, поселиться в Родниковом. Решили обратиться в Севастопольскую милицию — ей разрешили. В Ялте мы с ней сфотографировались...
Зинаида Михайловна показывает нам фотографию. (Сейчас фотография находится у меня. Когда будет создан музей Степана Скитальца, отдам ее туда. И еще множество фотографий, связанных с жизнью Степана Гав¬риловича, что находятся у меня, тоже сдам в музей. Только давайте быстрей создадим его! – так писал я когда-то. Но так как я давно уже проживаю в Израиле, то сдал их в Севастопольский городской архив, в свой фонд – М.Л.)
А Александр Алексеевич Петров рассказал:
— Естественно, я однофамилец, а со Скитальцем даже не был знаком и знаю о нем толь¬ко со слов его бывшей секретарши Веры Федо¬ровны, ставшей его женой. Познакомился я с ней после Великой Отечественной войны, когда она приехала в освобожденное село. Она поста¬вила перед собою задачу: восстановить усадьбу. По характеру она была очень доброй, но реши¬тельной и деятельной натурой.
На месте магазина когда-то находилась татарская мечеть. Так возле этой мечети, на фонарном столбе, висел репродуктор — Вера Федоровна делала гимнастические упражнения под музыку, льющуюся из тарелки репродуктора... Это было так странно для села...
Знаю, что у Веры Федоровны была машина, но здесь она ездила на ослике Мишке. Головастый такой был ослик: умный, если можно так сказать о животине и — вовсе не упрямый. Во всяком случае, не упрямей человека.
Дача Скитальца хоть и была разрушенной, но сохранился второй этаж. А там был балкон. Когда Вере Федоровне необходим был ослик, она выходила на балкон и кричала: «Мишка! Мишка!» А он, шельмец, спрячется под балкон и не видно его. Стоит и, честное слово, вроде бы даже улыбается, что хозяйка его не видит. Вера Федоровна кричит-надрывается: «Мишка! Мишка!» — а тот только хвостиком крутит.
Мы ей кричим снизу:
— Да он под балконом, Вера Федоровна!..
Выходит Мишка из-под балкона и недовольно поверчивает хвостиком в нашу сторону. Де¬скать: «Эх, вы, люди, выдали!»
И умерла Вера Федоровна за работой: несла чернозем под яблони и... упала на бок...
К Ольге Федоровне Барзоли-Кирилловой мы вновь пошли с Ольгой Плонской.
Ольга Федоровна Барзоли — бывшая преподавательница русского и татарского языка. Для будущего музея Степана Скитальца она подарила групповую фотографию 1-го выпуска Скельской средней школы, Балаклавского района, Крымской АССР и фотографию здания са¬мой школы, исчезнувшей ныне.
Эту школу неоднократно посещал Степан Гаврилович Скиталец и думается, выпускники школы — если их пощадила война! — еще внесут дополнительные штрихи в биографию писателя.
- Ольга Федоровна, Вы были знакомы со Скитальцами?
- А как же! Всю семью его знала. Всех, всех. Недавно в «Славе Севастополя» Елена Семеновна Якушечкина напечатала неболь¬шую заметку «Помню Петрова-Скитальца». .. Елена Семеновна пишет, что была дружна с его племянницей Лизой и тетей его.
- Как же, знаю Елену Семеновну. Ее девичья фамилия — Дженевиз.
- Но Лена ошиблась. Лиза никогда не была племянницей Скитальца. Это была дочь сторожа дачи — ведь Скитальцы жили здесь только в летнее время, а на зиму уезжали в Москву! — Ивана Царевского. У Царевского, кроме дочери Лизы, были еще и два сына. Я не помню, как их по настоящему звали, а мы — скельцы—одного мальчика звали Мордасом, а другого — Губаном.
И в то же время, Елена Семеновна Якушечкина недалека от истины: к детям Царевского Степан Гаврилович Скиталец и его жена Вера Федоровна относились как к родным — ведь Иван Царевский был не из местных, его Степан Гаврилович привез из села Обшаровки Самар¬ского уезда, оттуда, откуда сам родом был!
Царевский охранял дачу многие годы, а когда Степан Гаврилович уехал в Харбин, — пробыл он там больше десяти лет, — то разрешил моему отцу Кириллову Федору Алексеевичу пользоваться его личной библиотекой. Так что, с самим Иваном Царевским, его женой Пашей и детьми мы были хорошо знакомы.
- Расскажите все, что Вам известно о семье Скитальца? Даже самую малость припомните?
- Постараюсь. Как вам известно, лето Ски¬тальцы проводили в Скелях, а зиму — в Москве. Но одну из зим, — не припомню какой это был год! — Степан Гаврилович остался зимовать в Крыму. А случилось это потому, что в Москве обокрали их квартиру. Говорили, что ничего не взяли, кроме шуб. А скажу я вам, печатали тогда Степана Ски¬тальца не часто, так что лишних денег у него никогда не было. И пропажа шуб была чувствительной для Скитальцев. Было решено — об этом мне рассказывал отец! — Вера Федоровна в этот год уедет в Москву сама, за год заработает вначале себе шу¬бу, а уж на следующий год — Степану Гавриловичу.
А, может быть, и другая причина была: ведь в это время Скиталец писал роман «Кандалы».
Я запомнила эту зиму еще и потому, что не однажды была у него в гостях. Жалела его. Чего себе сварим, того и ему несем. Муж мой — Харлампий Константинович — говорил: «Корми, корми писателя, раз государство его прокор¬мить не может!»
Однажды отнесла я ему ужин, а уже темно. Темень непроглядная. Пока к нему шла, ничего еще было, а тут враз потемнело. То, что оно темно, еще ничего, а тут, перед его дачей кусты — вмиг себе глаза проколишь в темноте. Сижу у Степана Гавриловича, угощаюсь конфетами, шоколадными, которые ему Вера Федоровна из Москвы прислала, и думаю, как же домой добираться буду. А муж в командиров. Приедет, нет меня, испугается, всю деревню на ноги поднимет.
А Степан Гаврилович вежливый такой, изысканный, ну прямо граф какой из кино¬фильма. Мы, деревенские, не избалованы та¬ким обращением. Уловил Степан Гаврилович мой страх перед темнотой и говорит:
— А ты оставайся у меня ночевать, Ольга. Посветлеет — уйдешь!
Вспыхнула я вся: «Экое скажет! А муж заволнуется!?»
Заметил он мое смущение и говорит:
— Тогда разрешите я до дому проведу. Темнотища же! Да и лешие всякие могут поме¬рещиться!
Но и это я отвергла — увидят деревенские, засмеют! Тогда он дал мне в руки фонарь «летучая мышь», и с этим фонарем я и дошла до дому.
- Не ревновал муж?
- Нет. Я ему верила, и он — мне.
- Когда Вы видели Степана Гавриловича в последний раз?
- Перед самым началом Великой Отечественной войны. Перед 1-м Маем 1941 года. Все сельчане собрались на площади. Скиталец вы¬шел из машины, снял берет и сказал:
— Друзья! Я, наверное, вижу вас и последний раз...
Он еще что-то говорил, но я не запомнила. Запомнила только, что было какое-то нехорошее предчувствие. И еще я подумала изысканно-литературно, начитавшись книжек из библиотеки Степана Скитальца: вот она, черта, ко¬торой не видно, но которая ощущается четко — черта между вчерашним и завтрашним днем…
Вот вы меня сейчас расспрашиваете, а я прикрываю глаза и вижу сельскую площадь, наполненную крестьянским людом, провожающим своего род¬ного писателя и голос его слышу:
«Друзья! Я, наверное, вижу вас в последний раз...»
Еще раз возвратимся в год 1964. О чем бы мы ни говорили с Верой Федоровной; она непре¬менно вспоминала своего «милого Степана Гавриловича...»
— Дайте слово, — не однажды говорила она мне, — когда будете в Москве, созвонитесь со мной... Записывайте, записывайте адрес!..
Я записал: «Москва, Ж-28, Хохловский переулок, д. 15 кв. 32». И телефон записал.
— Мы пойдем с вами к Степану Гавриловичу: он похоронен на Введенском кладбище. Но моя мечта перенести прах в Родниковое и похоронить возле дачи. Степан Гаврилович тоже этого хотел...
Я много paз собирался в Москву и наконец собрался. Набрал номер телефона, который сво¬ей рукой вписала в мою записную книжку Вера Федоровна, и совершенно незнакомый для меня голос ответил:
— А Веры Федоровны нет в живых уже несколько лет...
Цветы на запущенную могилу Степана Скитальца я положил один.
И долго я еще не знал, что сама Вера Федо¬ровна Петрова-Скиталец похоронена на скельском кладбище.
1964-1995-2004 гг. Крым-Израиль.
|
|