Уважаемый Моисей!
Благодарю за приглашение в Ваш фанклуб на интервью. С радостью его принимаю. Жду интересных вопросов.
А что касается названия конкурса "В поисках себя", то его придумал не я, а Павел Чердынцев. Я же, как можно узнать из проходившей перед конкурсом дискуссии, предлагал другое название - "Алхимия слова". Видимо, оно показалось многим участникам дискуссии слишком красивым, образным, поэтичным, а потому и - непонятным. Ну да ладно, "В поисках себя" так "В поисках себя". Пусть так. Тем более что ни мой вариант названия, ни вариант Павла в общем-то, как я сейчас вижу, никак не влияет на то, что выкладывают на этот конкурс участники (не все, конечно, но многие).
Надеюсь, Моисей, я-таки ответил на Ваш вопрос о названии конкурса. А подробнее о своих впечатлениях по этому конкурсу я выскажу позже, в отдельном обзоре.
С уважением,
Андрей Бореев
ФанК: «Одинаковых по способу мышления людей днем с огнем не сыщешь. Одинаковых по способу мышления филологов, по-моему, вообще не существует…»
Филологи собственные воззрения, восприятия вкладывают в одну из схем?
А.Б.: Однажды один мудрый человек (филолог, кстати, и писатель), которого я считал и продолжаю считать своим Учителем, как-то заметил: «Истинный филолог тот, кто, соприкасаясь со словом вообще и с художественным словом в частности, каждый раз как бы заново открывает для себя эту науку – филологию. Он, практически, создает свою собственную филологию». На что его оппонент возразил: «Но если каждый начнет придумывать свои законы, это уже не будет наукой». Кто здесь прав? Чья мысль глубже, шире?
Конечно, филология, как и любая другая гуманитарная наука, не монолитна: существует множество всевозможных школ, направлений, течений. Так или иначе, ученый делает своего рода общеметодологический выбор, выбор определенной универсальной исследовательской структуры (если угодно – схемы), в рамках которой он и занимается своим научным творчеством. Безусловно, эта «схема» не статична, а динамична, так как напрямую связана с развитием личности самого ученого, с изменениями его мировоззренческих, этических, эстетических взглядов и т.д. Но, тем не менее, при внимательном взгляде ее (эту исследовательскую парадигму) легко обнаружить, почитав труды ученого-филолога.
Для меня филология (и в особенности ее часть – литературоведение), как это ни парадоксально звучит, - не наука (в традиционном, общепринятом смысле этого слова), а один из способов языкового восприятия мира, мира языка, а значит и мира человека, человеческой культуры. Ты или приобщаешься к ней, или нет. Третьего не дано. Для меня филология – это нечто, граничащее и с наукой, и с искусством.
Что же касается пресловутой исследовательской «схемы», то здесь я предпочитаю всегда отталкиваться непосредственно от объекта исследования, от конкретного, отдельно взятого слова, произведения, художественного мира, творчества в целом, литературного явления и т.д. Не метод накладывается на текст, а текст порождает метод.
ФанК: «…стихотворение сугубо женское; разве мужчина может так искренне и непосредственно сострадать и принимать участие в плаче по чужому разбитому счастью, тем более услышав этот плач в ветре?»
Так положено писать в рецензии или действительно мужчины столь
чувственно черствы?
А.Б.: Я говорил о том, что воспринял, почувствовал, читая произведение, о котором идет речь. Просто рецензируемый текст, на мой взгляд, - своего рода очень яркое доказательство (очередное) очевидного, простого факта, заложенного самой природой, и который еще никто не отменял: женщины более эмоциональны, чем мужчины. Думаю, никто не будет спорить и с тем, что именно женщины в большинстве своем умеют по-настоящему сострадать, сопереживать, в том числе и чужому горю, чужой беде. А мужчины… пожалуй, соглашусь: именно так - «чувственно черствы». Удивительно точное определение, если вдуматься.
ФанК: «А социуму кажется, что он уже придумал определения для всех и вся, что уже дал все имена, и нам ничего не остается, как только вмещать в придуманное то, что мы чувствуем, что мы мыслим…»
Социум имеет конкретное имя, адрес или рассуждение абстрактно?
А.Б.: Да, имеет: адрес – планета Земля, имя – человечество. Времена поэтически-непосредственного восприятия мира давно миновали. Человечество выросло из мифологического сознания, и, говорят, под диктатом рацио стало умнее. Мы приобрели умение логически мыслить, стали разбираться в причинно-следственных связях, вот только разучились именовать, давать имена, творить имена. Я говорю о языкотворчестве, о способности познавать мир и себя через язык, через слово. Язык для нас стал в основном лишь средством коммуникации (и то – отчасти). Мы уже не ощущаем его онтологичности, укорененности в бытии, мы все больше перестаем видеть связь языка и нашей жизни, языка и нашей культуры, языка и наших корней и основ существования.
Довольно часто, даже занимаясь литературным творчеством, мы скользим по верхушкам слов, порой не замечая огромного семантического мира, таящегося в них. Особенно, если учесть, что слов много, и все их семантические вселенные так или иначе связаны. Что говорить о бытовом восприятии языка! Еще в 19 веке величайший филолог Александр Афанасьевич Потебня приводил такой пример: ну кто, видя воробья и произнося это слово «воробей», успевает заметить внутреннюю форму этого слова «вора бей»? А ведь здесь все не случайно. За этим именем скрыта история не только маленькой серой птички, но и история славянской культуры, история взаимоотношения человека и природы, человека и языка.
Мы уже все больше не называем, не именуем, а выбираем название, имя (как мы просто выбираем имена для своих детей). А о том, как связаны язык и мышление, думаю, и говорить особо не стоит: факт очевидный.
«…мы перестаем узнавать действительность. Она предстает в какой-то новой категории. Категория эта кажется нам ее собственным, а не нашим состояньем. Помимо этого состоянья, все на свете названо. Не названо и ново только оно. Мы пробуем его назвать. Получается искусство» («Охранная грамота», Б.Л. Пастернак)
ФанК: «Но порой становится так страшно, что несотворенное, а данное (кому-то или чему-то) имя может легко разрушить само содержание, саму наполненность определяемого. И оно уйдет. Уйдет навсегда. И уже не сможем поймать, захватить в свою экзистенцию…»
Вы говорите о творческом поиске?
А.Б.: Частично на этот вопрос я уже ответил выше, но немного дополню. Здесь я говорю о литературном творчестве как таковом, о создании художественного образа. Чувствовать могут все: кто-то глубже, тоньше, с оттенками и нюансами, кто-то не так глубоко. Однако передать особенности своих ощущений и чувств, воплотив их в художественном образе, особенно – в поэтическом, дано, разумеется, не каждому. Поэтому, если я слышу от автора «Вы ничего не поняли. Я так чувствую», и при этом прекрасно вижу, что текст автора никакой художественной ценности не представляет, для меня его слова аргументом не являются. Такой текст просто не-произведение. Как бы этот автор интересно ни чувствовал что-либо, не создав сильный образ, он не смог передать свои впечатления читателю, не смог заразить его своим уникальным видением, слышанием мира. Вот и происходит утрата того драгоценного, что было в этом уникально авторском восприятии. Без творческого созидания, без творческого поиска и творческого открытия, все наши эмоции и мысли просто стираются или, улетая в пустоту, так и не достигают цели – читательских сердец и умов, читательских жизней, чего-то сокровенного и волнующего и значимого как для конкретного человека, так и для человечества в целом.
ФанК: «Время, жизнь - не ровное течение со-гласия. Время, жизнь - это маятник: от лета души до осени души. И чтобы уметь принять, перенести «холодный сентябрь»…»
Год - по периодам, жизнь - по стадиям?
А.Б.: метафора «маятник жизни (времени, движения, мира и т.д.)» действительно очень популярна, поскольку универсальна и проста. Жизнь человека протекает в мире ритмов. Их невообразимо много. Человек как система тоже своего рода маятник. Человек живет как бы «время от времени»: время от времени болеет, время от времени радуется, время от времени горюет… сначала раскачивается, потом постепенно затухает. Конечно, все это слишком схематично и очень общо. Но, как и в каждой метафоре, здесь есть доля истины. Но важнее и интереснее, на мой взгляд, даже не это, а то, как мы воспринимаем метафору «жизнь – маятник» - или пессимистически (в духе Екклезиаста), или оптимистически (в духе Соломона). Так возникает выбор – каждую секунду, каждый час, каждый день, месяц, год… Иными словами, «маятник-природа» и «маятник-человек» - не одно и то же, поскольку в отличие от колебаний природа, Господь наделил человека свободой выбора.
ФанК: «Поэт - это оппонент самого себя, вечный оппонент других, вечный оппонент остального мира. Главное, чтобы этот вечный диалог был конструктивным».
Поэт - творец и изгой?
А.Б.: Конечно, куда приятнее считать, что поэт – это любимец Апполона, обласканный музами и беззаботно купающийся в неге вдохновенного воздуха Парнаса. Однако поэзия, как и вообще литературное творчество, как и вообще всякое творчество, - это всегда духовное напряжение, огромнейшая внутренняя работа и ответственность. Порой, чтобы увидеть целое, понять это целое, пережить, открыть нечто новое, значимое для всех и для каждого, и сказать (спеть) об этом, поэт вынужден отстраниться, отделиться ото всех, но стать не изгоем, то есть изгнанным (хотя нередко бывает и так), а внутренним отшельником, внутренним эмигрантом. Остаться наедине со Словом («Слово – это путь одного»).
Говоря же о конструктивности вечного внутреннего диалога поэта, я имел в виду постоянное духовное развитие творца, поскольку всегда существует опасность не выдержать напряжения, опасность, абсолютизируя бесконечный надрыв, отдаться разрушающим душу, личность силам.
ФанК: «…в действительности встречается довольно редко - уметь
перевоплощаться в чужую боль, в чужую беду, в чужое горе. Особенно, когда это беда не одного человека, а целого народа».
Свойства человека, дар поэта?
А.Б.: У русских романтиков начала 19 века была такая шутливая присказка: «Чтобы постичь дух, например, Италии, понять итальянцев, необязательно ехать в эту солнечную страну и жить там многие годы. Достаточно стать здесь, в России, настоящим поэтом». Шутка шуткой, а подобная точка зрения – один из признаков романтического восприятия мира и истории. Гениальность Поэта потому и гениальность, что он способен каким-то таинственным образом проникать в самое сердце человека, народа, эпохи. И если ему это удается, то уже не важно, жил он в эту эпоху (в этой стране) или нет. Великий поэт способен постигать миры, посредственный автор – лишь отдельные знаки культур, включая собственную.
ФанК: «Мне очень близка тема грани: того незримого, неуловимого состояния, которое я называю состоянием "между". Это не просто сумерки. Это - нечто, что вбирают в себя обе стороны - свет и тьму, радость и печаль, добро и зло. Человек - мир, находящийся в состоянии "между" - не смешение двух миров, не их состояние или слияние… На мой взгляд, это - особый, новый мир отличающийся от более или менее известных нам двух полюсов… Может быть, в
этом сакральном пространстве (между светом и тьмой) в это время рождаются целые миры, проживают свои микровечности, и в итоге рушатся, гибнут? Или не гибнут, а поселяются в каких-то дальних галактиках наших душ?»
Философия непознанного, мистика микросостояния?
А.Б.: Да, граница, грань, межа – еще одна метафора, близкая моему мировоззрению. Скажу больше – любимая метафора: таинственная, манящая, волнующая, кажущаяся непостижимой. Еще с детства мне всегда больше хотелось заглянуть не «за черту», а «в саму черту», хотелось проникнуть в некую метафизическую грань (чего – это уже другой вопрос), чтобы быть одновременно и тут, и там, в равной степени, как и не тут и не там. Об этом невероятно трудно говорить простыми словами. Еще труднее, испытав нечто подобное, пережив такой духовный опыт, воплотить его в литературно-художественном произведении, выразить невыразимое. Но попытки такие были, есть и будут, пока живо искусство, пока живо стремление творца художественно исследовать «белые пятна» человеческого восприятия мира.
Категория «между» стала для меня не просто философемой, а в некотором роде личным экзистенциалом: мне нравится жить, действовать и творить на стыке – жанров, форм, методов, видов и т.д. Однако без неоправданного экстремизма и пустого (ради самой игры) экспериментаторства.
ФанК: «…поэзия тоже напоминает, на мой взгляд, поэтическую рефлексию, ту, что сродни (разумеется, отчасти) поэтической рефлексии Баратынского…»
Вы говорите об отдельном поэте или о поэзии в целом?
А.Б.: Конечно, я говорил об отдельном авторе, точнее – о его поэтической манере, в чем-то сходной, на мой взгляд, с поэзией Баратынского, которого исследователи его творчества называли
«поэтом рефлексии». А для того чтобы понять, что подразумевается под словами «поэт рефлексии», надо просто почитать Баратынского, и все станет ясно.
ФанК: «…считаю, что категория "понятности/ непонятности" по отношению к произведению искусства (любому) весьма и весьма субъективна… Многое… зависит от заложенного в текст самим автором, но не меньше – читателем».
Вы расширяете рамки творческих свершений, восприятий?
А.Б.: Я убежден, что читатель – всегда соучастник авторского творения. Читатель всегда находится в со-бытии произведения. Он не только воспринимает, но и обязательно привносит нечто свое. Это, по-моему, очевидно. Поэтому художественный текст как система – всегда открыт в бесконечность неповторимости индивидуального сознания. Текст динамичен, как динамичен язык. Конечно, это не означает, что читатель неспособен уловить авторские интенции. Еще как способен! Все зависит от мастерства автора. Но, говоря о сопереживании, о попадании в настроения, чувства, мысли автора, мы все-таки не отождествляем собственные эмоции и мысли с авторскими. Читатель и автор не рождаются в некую квазиличность «авторочитателя». Читатель и автор навсегда остаются в диалоге «одного и другого».
ФанК: «…это действительно счастье, когда пишутся стихи, когда они рождаются - здесь, на земле - как наши откровения для людей и наши откровения для Небес».
Вы считаете: творческий поток восходит? А как космическая творческая связь? Она существует?
А.Б.: Творческий поток, как мне кажется, в отличие от течения реки, движется как бы одновременно в двух направлениях – снизу вверх и сверху вниз (в символическом, разумеется, смысле). Это та самая «духовная вертикаль», которая, так или иначе, всегда присутствует в подлинном произведении искусства. То, что художник одновременно принадлежит обоим мирам – горнему и дольнему, - говорилось неоднократно многими и многими авторами. И с этим я полностью согласен. Художественное произведение может стать откровением-открытием для людей, если оно в той же степени откровение-открытие для самого автора. Так мне кажется.
ФанК: «…подлинное литературное творчество начинается с первых попыток проникновения в язык… в дух языка и тело».
Произведение творчества - комбинация слов, чувственный узор?
А.Б.: Слово – это профессиональный инструмент поэта (писателя), сам поэт (писатель) – самое мощное орудие языка. Я говорил об этом. Кто-нибудь может представить хорошего плотника, не знающего свой инструмент? Кто-нибудь может представить хорошего поэта, не знающего языка, на котором он пишет? Лично я – нет. А если учесть, что знание (постижение, понимание, ощущение) языка далеко не ограничивается усвоенными правилами орфографии и пунктуациями…
ФанК: «Замечательный образ равновеликости огромного (вплоть до бесконечности) с малым и менее значимым в Судьбе Мира».
Это форма диалектического единства или нечто другое?
А.Б.: Честно говоря, уже не помню, о каком конкретно образе я так высказался, но, видимо, он того стоил. Вообще же, любой художественный образ, мне думается, в той или иной степени символичен. А это значит – обладает главной характеристикой символа: соединять несоединимое. Например, - бесконечно большое с бесконечно малым, вечное и сиюминутное, частное и общее. Символ, образ, при внимательном взгляде, безусловно, проявления диалектики.
ФанК: «…автор вправе варьировать ритмику так, как он хочет, но это должно быть в целом художественно оправдано».
В опытах, исканиях, в создании новой материи?
А.Б.: В эстетической гармонии, в художественной целостности. Если это ускользает, то никакие формально-ритмические эксперименты, искания не помогут сделать текст художественным произведением.
ФанК: «Мое стихотворение ("Гордым и Жадным с любовью…") о той слабости человеческой, о нашей слабости, в которой мы порой боимся себе признаться, с которой постоянно боремся, изживая из себя, боимся ее, особенно когда видим ее в других. Человек, как Вы правильно заметили, действительно не "раб безответный"… Но только - благодаря осознанию своей слабости. Решительности противостоять ей. Так я считаю».
Вы говорите о слабости смертных или о свойствах национальных?
А.Б.: Для начала. Стихотворение «Гордым и жадным с любовью…» - не мое, но с моим связано. «Гордым и жадным с любовью…» - это философско-поэтический отклик Ильи (oldboy) на мое произведение
«Господь гордых пути препинает…». Кстати, я очень этому рад, раз мое стихотворение заставляет задуматься, поразмышлять, даже поспорить, и, более того, - поэтически откликнуться. Значит, как я говорю в таких случаях, не зря…
Что же касается непосредственно Вашего вопроса («о слабости смертных или о свойствах национальных»), то, без всяких оговорок, речь, конечно, идет о человеке как таковом, об общечеловеческих слабостях, присущих любой нации, любому народу.
Кстати, не парадокс ли: нам порой бывает трудно обнаружить позитивную общность наций, но всегда легко – негативную…
ФанК: «…иронией… логикой абсурда… иногда только так до людей и можно достучаться».
В случаях «пророческого открытия, воспитания»?
А.Б.: Нет, пророческие открытия, насколько мне известно и насколько я это понимаю, как правило, исключают иронический контекст. Но потрясение посредством художественного творчества довольно часто оперирует тем, что резко выбивается из обыденности, из привычности, в том числе – логикой абсурда. Речь идет не столько о воспитании масс, сколько о воздействии, о встряске (порой просто необходимой) размеренного течения общественного и индивидуального сознания. Время от времени – и искусство здесь всегда играет не последнюю роль – просто требуется делать «легкость бытия» человека (общества) невыносимой, дабы человек все-таки не забывал, что он Человек – существо духовное. Дабы человек не скатывался до предпочтения существования жизни. Возможно, в моих словах много пафоса, но я говорю абсолютно искренне, я действительно так мыслю и чувствую.
ФанК: «…главный критерий определения жанровой принадлежности того или иного произведения - жанровые представления обозревателя».
Все это так сложно, условно?
А.Б.: Все литературоведы сходятся на том, что жанр – это формально-содержательная категория. Дальше начинаются расхождения. Конечно, существуют универсальные, общеизвестные жанровые признаки. Но стоит тому или иному произведению оказаться в некотором роде спорным в жанровом определении, на грани, начинаются бесконечные дискуссии. Достаточно вспомнить нашумевшие сентенции филологов 20-го столетия на тему «роман мертв»… Так что и здесь условностей хоть отбавляй.
ФанК: «…ситуация с философской лирикой… сложнее".
Особый жанр?
А.Б.: Философская лирика… Сколько энергии, эмоций и нервов я потратил на то, чтобы приблизиться к понимаю, что же это такое – философская лирика. Мой диплом, если кому интересно, называлась так: «Философская лирика Е.А. Баратынского и М.Ю. Лнрмонтова в свете онтологической поэтики». В двух словах не рассказать, не объяснить, к какому пониманию философской лирики я-таки пришел. Мне проще всем, кого данный вопрос интересует, выслать фрагменты (или полный текст) моей дипломной работы. А то, что философская лирика – особый жанр… И да, и нет. Поэзия тем философичнее, чем дальше от философии. Есть и такой – в некотором роде романтический – взгляд на философскую лирику…
ФанК: О новаторстве… Главные направления - в современной поэзии.
А.Б.: Если честно, направления в современной поэзии меня мало интересуют, потому как их практически нет, как, например, в начале 20-го века. Сегодня интереснее, на мой взгляд, говорить об отдельных поэтах, а не о направлениях. Впрочем, их – поэтов – поэтов с большой буквы в действительности очень и очень мало (наверное, так и должно быть). Ну, кто приходит на ум из последних Настоящих? Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Пригов, Кушнер, Кенжеев, Рейн… Кто еще с грандиозным голосом? Наверное, есть, но лично я пока еще не услышал…
ФанК: «Я действительно люблю творить, так сказать, на грани жанров (или иначе - в междужанровом лирическом пространстве)».
Получаются новые жанры? Возникают дополнительные условности?
А.Б.: Полагаю, что в какой-то степени я ответил на этот вопрос ранее.
ФанК: «Заявляя себя как едва ли не эталон современной культуры высокого… почему-то пренебрегаете элементарным тактом ответа на доброжелательные слова в адрес Ваших произведений».
Вы учите этике поведения?
А.Б.: Да ни в коем случае. Скорее, напоминаю кое о чем. Причем в первую очередь – себе.
ФанК: «…дело не только в тематико-семантической схожести… Дело - в общности мировосприятия, в общности духа и общности нюансов чувствования таинственной связи - наших душевных переживаний и природы…».
Вы говорите о редких случаях родства душ?
А.Б.: Наверное, это будет самый короткий ответ: да!
ФанК: «Где поэтический образ? Где откровения и эмоция? Я уже не говорю о Мысли».
По каким критериям оцениваете поэтическое произведение?
А.Б.: Высокий художественный уровень, богатый образный язык, стилистическая оригинальность, наличие поэтической мысли, эмоциональная искренность, композиционная и смысловая целостность, присутствие нечто нового для читателя (оттенки переживаний, особое видение, новый ракурс восприятия, осмысления…) и т.д. и т.п. Но самое главное, что, практически, не поддается каким-либо определениям – в поэтическом произведении должна дышать ПОЭЗИЯ. Не только поэт, не только большой ценитель поэзии, но и рядовой читатель/слушатель порой может с уверенность сказать, относится ли данный текст к поэзии или нет. И делает он это интуитивно…
ФанК: Кто Вы, Андрей Бореев? Поэт, теоретик поэтики и литературы, философ?
А.Б.: Помните, как у Вознесенского:
Запомни этот миг. И молодой шиповник.
И на Твоем плече прививку от него.
Я - вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.
И - больше ничего.
Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,
а через тыщу лет и более того,
Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник...
И - больше ничего.
В таких случаях принято говорить: «Жаль, что эти строки принадлежат не моему перу».
А если серьезно, то я как-то не занимаюсь четким самоопределением – поэт ли, филолог ли… Мне хочется считать, что я принадлежу к той категории ищущих и неравнодушных судьбам мира людей, чье творчество рождается через Слово, питается Словом, принадлежит Слову.
Вот, пожалуй, и все.
Огромное спасибо уважаемому Моисею Бельферману за предоставленную мне возможность поразмышлять вслух и познакомить с этими размышлениями тех, кому это интересно.
ФанК Теоретика творчества и самобытного новатора-поэта Андрея Бореева благодарим за упорство и ясность изложения. Желаем ТВОРЧЕСКИХ СВЕРШЕНИЙ, ДОЛГОЛЕТИЯ.
|
|