Этот молодой человек в начале ничем не отличался. Только то о нем можно было сказать, что его лицо среди мужской
части балетной труппы обращает на себя внимание особой дерзостью, граничащей с наглостью, - гонором, свойственным юности. От силы ему двадцать лет.
Как-то встретила его на улице, идя на работу. Он догнал меня, поздоровался ( для этого ему пришлось повернуть в мою сторону голову ), и пошел дальше. Одет от был, что называется, прикольно: на голове красный платок (бандана), волосы болтаются по плечам, штаны непринужденно на щиколотках закатаны наверх , куча карманов с
какими-то хлястиками, - все это при ходьбе болтается, свисает, летает и создает так называемый неповторимый имидж.
А еще - удивительно легкая, пружинистая походка. Ведь многие молодые люди ходят, шаркая ногами, или сутулясь, или некрасиво двигая бедрами.
Я смотрела ему в спину, пока он удалялся от меня, и невольно любовалась. От его облика исходило что-то заразительное. Хотелось так же идти по жизни - с прямой спиной, не замечая преград и
опасностей. С красной банданой на голове, выражающей презрение к чьему-либо мнению или даже существованию.
Как-то мне пришлось убавлять ему костюм. Колет был слишком широк, и надо было сделать два шва вдоль задней планки. Это было еще в самом начале моей карьеры, и я едва ли знала его в лицо. Мне было
сказано - Вот этому артисту уменьшить колет. Тогда они все для меня - и девочки, и мальчики были просто кашей или толпой неорганизованных тварей.
И тут мне пришлось столкнуться конкретно с Наилем. Два раза в процессе шитья я примеряла на нем колет, что он делал с ленью и пофигизмом - казалось, ему все равно, велик ли ему костюм, мал ли. Лишь бы поменьше его выдергивали из гримерки и заставляли одевать да снимать этот злополучный пиджак. В первый раз получилось слишком узко, и колет на спине ужасно морщился. Дышать,
а тем более танцевать в таком колете весьма затруднительно. Но Наиль подвигал локтями и ленивым и снисходительным гллосом сказал: "Мне удобно!" - чему я не поверила и сделала костюм шире...
Настоящее мое внимание придвинулось к нему как-то вдруг - я даже и не вспомню, в связи с чем именно.
Кажется, я увидела его на сцене и тут по-настоящему его заметила.
Он танцевал испанский танец в " Лебедином озере". Я просто смотрела, не порвется ли на нем мой колет по швам - и мое внимание стало улавливать совем другие сигналы.
Он танцевал прекрасно... И тут я увидела его юное привлекательное лицо, гриву светлых волос, холимых и лелеемых мамой-парикмахершей, гармоничность телодвижений, само его безукоризненное легкое тело,
изысканную пластику, в которой непринужденно и "зримо" выражалась воля и страсть.
Можно было смотреть только на движения его рук, или даже кисти руки, чтобы получать наслаждение. Казалось, он не тратит никаких усилий - танец танцуется сам собой. Грива его была откинута назад, лицо было гордо и дерзко приподнято, хотя в зал он вряд ли бросал взгляды.
Он смотрел в себя, явно будучи собой доволен, будто бы лениво и устало чувствуя свою неотразимость ( на самом деле это было выражение того же юного максималистского "пофигизма"), и по косой - на партнершу.
Да, именно испанский в паре со жгучей красоткой был для него...
Через пару дней, когда он, опаздывая на сцену, подскочил ко мне для застегивания, я под гром музыки сказала ему через плечо, шутливым голосом, а на самом деле серьезно - нащупывая новые контакты с ним, мне неведомые : "Мой любимый артист..."
Он вполне мог не расслышать этих слов среди шума и спешки.
В этом не было ничего особенного - я уже говорила ему комплимент - что-то вроде того, что абрикосовый цвет костюма ему очень идет.
Но после моего признания он из двух "одевальщиц" начал оказывать мне явное предпочтение, подскакивая ко мне
легким прыжком и поворачиваясь сразу спиной к свету, чтобы мне было удобно. Между нами, видимо, пробежала какая-то искра симпатии.
Мне было очень приятно застегивать ему пуговицы и крючки, двигаясь пальцами вдоль его неотразимой спины. Мне кажется, он чувствует мои движения, мое настроение. Он слушает все, что я говорю другим,
если находится рядом - даже если я говорю под гром оркестра, и сама себя плохо слышу, и отвечает мне раньше, чем собеседник, к которому, собственно, я и обращаюсь.
В холле перед спектаклем я теперь жду, когда же в конце коридора откроется дверь, и оттуда покажется он, и о том, что это он, я узнаю по жгучему волнению и радости, которая летит вперед
меня ему навстречу, хоть я не бегу, а стою и жду, когда он подойдет ко мне, ловко, почти танцевальным движением повернувшись спиной для застегивания пуговиц...
|
|