ДЕВУШКА С ВЕСЛОМ
(вид парковой скульптуры, распространенной на территории СССР
в 30-50х гг. Автор анонимен)
Не улица это, а протяженность,
Одна тут примета – твоя обнаженность…
Не замечал этой улицы летом,
Не знал даже имени,
В солнечном свете она неприметна -
только в инее…
Тут стены красно-кирпично-банальны,
Тут жизнь обитает в щелях тараканьих…
Тут сроду не видели синего моря,
ни Богом, ни климатом тут недовольны.
Случайно, как видно, тебя занесло,
в наш край сухопутный, девица с веслом.
Без мук рождена, не вскормлена в поте,
ниспослана нам ты в гипсовой плоти –
Здорового тела и духа пример…
Тебя изваял Селекционер.
Ты наша сестра – плоть от плоти народа,
новейший стандарт пролетарской породы…
На зависть всем странам – девица, что надо,
Ты парков культуры и скверов дриада.
И если б народ мой был чуть понаивней
молился б тебе, словно юной богине.
Но в климате нашем ветра переменчивы
И быстро в старух превращаются женщины…
Ржавеет в тебе металлический остов
И тело страдает запущенной оспой.
Не можешь похвастать под масляной краской
Ты беломраморной плотью каррарской.
Ты схожа с античной богиней лишь в том,
что платье носила б с пустым рукавом
И верность Улиссу в любви ты тем паче
Хранить не могла б, сублимируясь в ткачестве:
Не для тебя ни наперстки, ни пяльцы
По страшной причине – отсутствие пальцев…
Тебя изваял не Лисипп, не Прокситель,
И гипсу не молится благопроситель.
Поклоны тут бьет, кепку сбив на затылок,
Единственный жрец – собиратель бутылок.
В ногах твоих мочится пьяненький бич,
и имя тебе не Афина, а Кич.
Но чудом являешься за поворотом
К вечерним прохожим в пол-оборота
античного лика незрячего –
Ты безоружен, не спрячешься
В высокий мех воротника и за перчаткою
Обронит лишь слепота –
Сквозь щель меж пальцев просачивается
Нагота…
У, бесстыжая, гром тебя разрази,
Чтоб околела ты в изморози!-
Шепчет старушка – сгоревшая спичка,
жизнь промелькнула, как электричка,-
Здрассьте, приехали, вот лепота,
дальше уж некуда, тьфу, срамота!
Быть может краса твоя слишком нахальна –
На теле твоем только легкий купальник.
Он старомоден и даже смешон…
Тебя раздевает глазами пижон.
Падает пьяно на снежной пороше
Подножкою Эроса сбитый прохожий –
Нече глазеть на обнаженную –
Дома жена… у нее именины…
Желтым бильярдом в снегу лежат
Алжирские мандарины…
Когда-то он обожал свою половину,
Да видно судьба – променял на другую,
все ходят смотреть на скульптуру нагую…
Стынет обед до ужина –
Прежняя, ненужная…
И ночью, о, ужас, он бредит ей в ухо -
Милая слушай, что расскажу-ка,
мимо статуи часто хожу я…
Жалко зимой мне девицу нагую,
ей к Рождеству башмачки пририсую
синею краской купальнику в тон
И не ревнуй, ведь хожу не в притон…
Кроме того, где-то там, на окраине
Есть у нее тоже гипсовый парень –
тоже спортсмен, но одетый в рубашку…
От наготы выступают мурашки.
И жуткий меня пробирает озноб –
Не тает снежинка, упав ей на лоб.
Мне холодно даже в домашнем тепле,
как вспомню про снег на ее наготе…
Об этом я думаю целые ночи?
Ей надо бы к морю у города Сочи.
Тут кто-то напутал, тут что-то не то –
Стоят истуканы там в зимнем пальто…
… И плачет мужчина, наверное пьян –
ведь летом совсем не заметен изъян:
бедра и грудь одеваются пылью,
и древко весла зарастает полынью…
И взгляд по скульптуре привычно скользит –
Кого ж обнаженность в жару удивит?
И улица летом теряет лицо –
На храм впереди, а трамвая кольцо.
Объявит кондуктор: «Конечная. Ад»
И сонно потупит скучающий взгляд
Его не прельщает девица в трусах –
Все ос-то-чер-те-ло до боли в глазах!
И шума прибоя не слышат здесь уши –
С веслом не дружны обитатели суши.
Лишь в гипсовом ухе играет волна –
Для жаркого климата ты создана…
Не верят тут в нимф, стерегущих очаг.
Что Сочи?! Тебе бы на озеро Чад,
к жирафам, бегущим по желтой саванне…
Зимой там купаются, здесь – только в ванне,
Белой, как снег килиманджаровый,
В проталинах ржавых,
Айсберг в ней пенный, пахнущий мылом
Плавает рядом с двумя крокодилами –
Желтым и красным, маdе из пластмассы
И безопасны…
Мальчик смеется – эхо рыдает,
юный Нептун чьей-то смертью играет.
Тоней кораблик, хлебая бортом –
В ванне бушует игрушечный шторм:
И пассажиры спастись не успели,
А крокодилы мальчика съели….
…Рамы оконные вечер квадратят,
мама грустит на скрипучей кровати:
жизнь повернулась наперекосяк –
муж напивается, словно босяк…
Вот не хватало ей этой болячки –
Бредит мужчина, как в белой горячке.
Стекла дрожат от ночного трамвая,
где-то семейный очаг протекает –
Гибнет «Титаник» со всем барахлом…
Проклята будь, эта сука с веслом! –
Холодная колода
Бесстыжая порода и уличная шваль…!
Небось, тебя ваятель
в любовницы взял
и лежа в кровати
ей ласково шептал,
что девою невинной
предстанет в гипсе вновь…
Но вот застыла глина –
и кончилась любовь…
Бедная, раздетая, сестра моя бездетная…
А суженый твой пра-пра-пра-внук Ахиллов
На свалке забытых народом кумиров,
Лишенный бездумной своей головы,
Ракеткой все целится в мячик луны…
Он в гипсовых брюках, презрев непогоду,
играет вслепую с невидимым богом…
Листва ль опадает, иль падает снег –
Все длится никак не скончаемый сет.
А рядом чугунные мощи гниют
И крысы меж трупов гранитных снуют…
И лики стареют от частых дождей,
И ветер гудит в полых торсах вождей-
Не бьются сердца под стальной гимнастеркой,
и медные длани над свалкой простерты…
Я знаю тот город, я знаю дорогу…
Как Троя, он в памяти в слое шестом,
Он в сердце России и лишь амнезия
Заносит кварталы забвенья песком…
Там стерты ступени, там чахлы аллеи,
и надписи пыльны на плитах могильных…
Там черные кошки боятся прохожих
И улицы все, словно сестры, похожи.
Заборы и стены там зло матерятся
И домовые в подвалах ютятся…
Мужчины там курят дешевый табак
И крепко целует в подъезде кулак…
К загадкам любви там не ищут отгадки,
Там в сердце стреляет Амур из рогатки.
А к вечеру город, как будто сутулится
И дикие звери выходят на улицы,
и рыщут химеры по темным углам,
от собственной тени бежит хулиган.
И птицы слетаются выклевать очи
Капризным младенцам, не спящим в ночи…
В их спальнях подушки набиты пером,
Оброненных черным вороньим крылом.
И дети бессонно приникли к стеклу,
Их улицы страшные сказки влекут,
Рождественский снег за окошком кружит,
Там мертвая статуя ночь сторожит…
Покажется вдруг в желтом свете фонарном:
В руке единственной её,
Отмеченной ржавым стигматом –
Копье…
… Уж город давно под песками забвенья,
и время, убыстрив поток свой, течет…
Но вновь ты вплываешь в мои сновиденья,
как в детстве, охвачен параличом,
стою, пораженный твоей наготою,
шепчу в воротник мехового пальто:
«Родная, я знаю, с твоей красотою
поспорить не может никто!»
Но и во сне пробирает озноб –
Не тает снежинка, упав мне на лоб…
Январь-февраль, 2003.
|
|