Программист
В ясную весеннюю благодать, в великолепии лета, в разноцветии осени и в ослепительном сиянии зимы все готовилось к смерти, старело и дряхлело, покрывалось тленом, обращалось в прах, становилось ничем. И был этот процесс необратимым, безжалостным, неумолимым, вечным.
Разрушались зубы, тускнела кожа, выпадали волосы. Ломались вещи, бился фарфор, покрывались трещинами стены. Множились бактерии, гнили фрукты, вяли цветы. Не смеялось, не плакалось, не пелось. И эта жизнь наводила такую тоску, что хотелось завыть.
Мысли текли слезами, воспоминания приходили лишь о том, чего не произошло. Непережитое было значительнее и весомее прожитого. Все было совсем не так, и было решительно поздно. Молодость прошла мимо, как белая яхта, уплывающая в старость.
Удовольствия больше не удовлетворяли, страхи не пугали. И когда расхотелось даже курить, и появилась манера глубоко задумываться на переходах перед несущимися автомобилями, стало окончательно ясно: жизнь отдала все свои смыслы смерти.
Выйдя из троллейбуса, в котором хотелось ехать вечно, ехать все равно куда, забывшись и не думая ни о чем, она увидела, что на столбе, словно последний, цепляющийся за жизнь листик, трепещет объявление:
"Программирую на успех, оптимизирую жизнь, изменяю условия существования"
Она и в реальные-то человеческие возможности давно не верила, какое, к черту, программирование! С самого начала начал хаос, и только хаос, зияющий, всемогущий, путающий все помыслы и разрушающий все намерения, царил в этом мире. Ну, разве можно программировать полнейшую бессмыслицу, оптимизировать абсурд? Но вопреки своим мыслям, она оторвала все-таки единственный язычок с телефонным номером, смяла в кулаке. Чтобы оттянуть возвращение домой, достала телефон, набрала номер.
- Я по объявлению. Не могли бы вы…
- По телефону справок не даем. Если хотите, приезжайте.
И толково разъяснили, куда и как. Она зачем-то поехала, прошла, зашла, села на предложенный стул и стала рассматривать молодого парня, внимательно изучающего ее. Так, ничего особенного, клерк клерком. Как всегда, все было очень глупо и скучно, и она пожалела, что пришла.
- Я сейчас вам все объясню. Жизнь наша – сложнейший динамический процесс со множеством перекрестков и развилок, точек бифуркаций, ну, то есть, резких изменений. Протекание ее зависит от огромного числа условий. Меняя некоторые из них, мы можем в очередной критической точке повернуть жизнь, изменить ее течение в желаемом направлении. Вот сложнейшая программа, она позволяет давать квалифицированные рекомендации. Вот посмотрите.
Он говорил заученно и наукообразно, как ничего не смыслящий менеджер по продажам, который пытается впарить лоху-покупателю прибор, излечивающий от всех болезней и созданный на основе информационно-торсионных и хрен знает еще каких полей. Она слепо взглянуло на светящиеся, испещренные математическими иероглифами внутренности ноутбука.
- Вот здесь, видите, и вот здесь.
Ей было все ясно, но вставать со стула не хотелось.
- Что я должна делать?
- Мне нужно узнать некоторые параметры, данные именно вашей жизни. У нас разработаны таблицы, нужно ввести условия. Вот тут анкета, двести вопросов, нужно ответить, давайте прямо сейчас, если не торопитесь.
Торопиться было решительно некуда, и она отвечала, почему-то очень стараясь, вспоминала, прикидывала и оценивала.
- Ну вот, я безотлагательно этим займусь, вы можете идти домой, а к вечеру все будет готово.
- Сколько я вам должна?
Она очень удивилась, когда услышала:
- Я энтузиаст, знаете ли. Так сказать, в порядке исследовательского интереса. Мне просто любопытно, что можно сделать в этом направлении.
Она, наконец, нашла в себе силы подняться. Надо было бы сказать ему, чтобы брал хоть какую-нибудь плату, бесплатно раздается лишь никому ненужное, но говорить было неохота, и она молча ушла, почти сразу забыв о скучном приключении.
Санечка шел на шаг впереди, не оборачиваясь, протянул ей указательный палец правой руки:
- Давай пойдем, как два сцепившихся хоботками слоненка.
Фраза слегка кольнула неуместностью, какой-то неподобающей для публичного места слащавостью. Не понравилось ей и то, что он не оглянулся, но, помедлив секунду, она взялась за протянутый ей палец. Потоки весеннего солнца заливали в тот день город, и такой же солнечной, теплой стала их жизнь. Образ их жизни, пропади она пропадом, был активным, очень активным и, вне всякого сомнения, положительным, правильным и интеллигентным. Они исходили туристскими тропами всю страну, объездили с гитарой знаменитые песенные фестивали, сплавлялись на байдарках по всем мыслимым рекам, поднимались с рюкзаками к немыслимым высотам. У них было море похожих друг на друга друзей, в гостеприимном благополучном доме подрастали закаленные румяные дети, радовала глаз и сердце огромная библиотека, и не было места пьянству, грубости и мещанству.
Через пять лет она почувствовала, что ей вовсе не хочется ночевать у костра, варить в закопченном котелке кашу для прожорливой оравы, ходить в кедах и находить на ночном небе созвездия, черт бы их побрал. Стесняясь, она призналась себе, что предпочитает лыжным ботинкам сапоги на шпильках, разговорам о дзен-буддизме – любую телепрограмму, в которой о дзен-буддизме не говорится, покупке деревообрабатывающего станка - приобретение новой шубы, а самодельным, произведенным из лесных коряг подаркам на день рождения – кольцо или цветы. Еще через несколько лет она точно знала, что больше всего на свете, до зубовного скрежета, ненавидит туристские песни.
Вместо полезной и здоровой пищи хотела она неполезную, перченую и соленую, вкусную. Всех умных и порядочных друзей своих, не задумываясь, поменяла бы она на одного забулдыгу-любовника. Вместо отпуска в горах Алтая просто повалялась бы месяц дома. Звуки струн вызывали у нее крапивницу. Она не выносила интеллигентных бородатых мужчин и доброжелательных женщин, чьи порядочные лица не знали унижающей косметики.
С радостью дала бы она в морду всякому, кто заваливался на ночь глядя в ее дом в надежде на задушевную беседу. С наслаждением сломала бы лыжи, порубила топором гитару, порезала бы на куски резиновую лодку. В ответ на бардовское пение с удовольствием бы заорала "Однажды морем я плыла". Но это было неинтеллигентно, и она терпела. Она давилась зеленым чаем и мечтала о граненом стакане с мутным самогоном, толстом соленом огурце и кильке пряного посола.
Пиком ее негласного сопротивления стал отказ от летней поездки на Ангару. Тут-то и выяснилось, что потребление алкаемых ею продуктов в России ни для кого проблемой не является, нашлась и соответствующая компания. Она стала пропадать из дома все чаще и чаще, сначала на несколько часов, потом на несколько дней, сильно похудела, стала похожа на драную кошку, но именно в таком виде очень нравилась определенному типу мужчин. Там, куда она исчезала, ее хорошо понимали, сочувствовали.
- Я, Жор, полмолодости провела в лесу, я тонны в рюкзаках перетаскала.
- На хера ж тебе это надо было, красотуля?
- Вот ты поднимался когда-нибудь в горы с полной выкладкой?
- Что я, мудак, что ли?
- Ну не хочу я, Кать, потихонечку перепихиваться с собственным мужем в спальном мешке, не хо-чу!
- Да ладно тебе переживать, хорошая моя, я вот где только и с кем не трахалась, правда вот с мужем не случилось. Но спальный мешок для этого дела, конечно, не фонтан.
- И дни рождения я хочу отмечать не на траве, у костра, а за столом в ресторане.
- Он что, жадный, что ли, у тебя такой? Это ж хуже не придумаешь, когда мужик жадный. Бедная ты моя, бедная, зачем же ты за этого козла выходила? Думала-то чем, жопой? Вот мы все такие дуры, нам лишь бы пристроиться чьи-нибудь портки стирать! А спроси нас: зачем?
Муж и дети, увлеченные байдарочным походом, поначалу ни о чем не знали, и первой забила тревогу мать, а затем и сестра. Пытались взывать к ее совести.
- Ну, чего тебе не хватает? Ведь таких мужей больше нет, ты пеленок не знала, никогда ни одной сумки из магазина не принесла. Ты же мать, постыдись.
Она регрессировала стремительно и старательно, превращаясь на глазах изумленной общественности из приличной женщины, уважаемой матери семейства, потомственной интеллигентки, дипломированного узкого специалиста и увлеченной туристки в подзаборную пьянь, шваль и синеглазку, и была премного этим довольна. Тут в спасение заблудшей включились все: муж, дети, многочисленные друзья, родственники, многочисленные друзья родственников, коллектив и соседи. Ее многократно кодировали, зашивали, промывали, заговаривали, отчитывали и подвергали, и в результате всех этих полезных спасательных мероприятий добились того, что один раз на рассвете, пытаясь раз и навсегда избавиться от своей неподобающей испорченности, она достала пузырек со снотворным и с той же старательностью, с которой раньше ела ненавистный обезжиренный творог, разжевала тридцать таблеток. Ее, разумеется, спасли, выставили дежурства, после чего жизнь ее окончательно прекратилась.
Но однажды, серым осенним днем, когда с серой же тоской рассматривала она свое серое отражение в тусклом зеркале, недоумевая, почему все такое серое, сестра привела в их дом молодого очкарика с тонким чемоданчиком в руке.
- Знакомься, Вадик. Он просто творит чудеса и сейчас сам расскажет тебе об одном уникальном методе.
Она дала себе слово не спорить с ними, быть хорошей девочкой, пусть делают с ней все, что хотят, раз им это нравится. И терпеливо слушала, пока странноватый Вадик самозабвенно несет какую-то ахинею про множество реальностей, про инобытие, ту-бытие, потенции и виртуальные возможности. Глаза его горели, что, само собой, доверия не внушало.
- Понимаете, любое развитие можно уподобить течению реки, и нам видна лишь ее поверхность. Но существуют внутренние механизмы развития, так сказать, глубины, подводные течения, камни, пороги и перекаты. Если знать их, то можно попытаться направить жизненный поток в ином, благоприятном направлении, в другое удобное русло.
Она терпеливо и старательно ответила на все дурацкие вопросы и безучастно смотрела, как пальцы парня летают по клавиатуре, мечтая лишь о том, когда все уйдут и оставят ее в покое.
- А когда же можно ждать результатов? - бодро спросила сестра, уже пожалевшая о том, что связалась с таким замороченным умником.
- Да сегодня же к вечеру все и изменится, - пообещал парень уже с порога.
Она не решалась войти, затем резко распахнула дверь.
- Юрий Дмитриевич, я хочу забрать документы.
- Так я и знал! – закричал декан, снимая очки. – Ты хоть понимаешь, что я взял тебя вопреки результатам экзаменов, просто поверил в тебя и все, что-то почувствовал. А кто-то достойный остался за бортом.
- Знаю, Юрий Дмитриевич, но я не могу.
Она провела здесь всего пять дней, и уже знала, что так жить не сможет. Этим летом, выдержав огромный конкурс, она перевелась в этот лучший технический вуз страны. Ее побудила случайная фраза диктора, сообщавшая, что ведущий популярной телепрограммы, чья фамилия была знаковой не только для всего населения страны, но и для профессионалов, читает лекции именно в этом вузе.
- Им, значит, светило преподает, а мне всякие доценты Тютькины-Пупкины, - с обидой думала она несколько дней.
А затем подняла всех на ноги, уговорила мать, и все лето сдавала экзамены, отвоевывала в обиженном родном вузе документы, собиралась в дорогу. Но, прожив несколько дней в загаженном общежитии, испугавшись, что нужно сдавать ненавистные черчение и химию, прикинув, что на библиотекарское вспомоществование матери в столице можно лишь умереть с голоду, с тоской вспоминая свой любимый дом, твердо решила вернуться.
- Не дури, не одна ты скучаешь по дому, упускать шанс, который я подарил тебе, - безумие. Ступай, подумай хотя бы до завтра.
Обливаясь слезами, она осталась. Она не заметила, как прошло время. Сначала догоняла сокурсников, потом перегоняла, втянулась, вуз окончила первой, осталась в аспирантуре, уехала на стажировку в Америку, окончательно поселилась в Лондоне.
Она стала лучшей в своей сверх интеллектуальной профессии. Ее знали во всем мире, ждали ее статей, ссылались на ее мнение, как на последнюю инстанцию. А она знала, как скоротечно время и на всякую ерунду его не тратила, решала только самые сложные задачи. То, что умела она, кроме нее могли делать только несколько человек в мире: четверо в Китае, парочка в Америке, ну и в России находились. Вселенная могла открыть свои тайны только им, этим избранным счастливцам, но, видит Бог, они это счастье целиком отработали, уж они для этого поишачили, потрудились как ломовые лошади, как запряженные в мировую колесницу волы. Ну и плюс, конечно, поцелуй ангела. Лошади, тяжеловозы владимирские, которых ангел не побрезговал поцеловать между потными ушами.
Через полтора десятка лет ее достижения перешли через такие далекие рубежи познания, что коллеги стали поговаривать о Нобелевской премии. А все остальные профессиональные награды у нее уже были.
Конечно, она занималась не только этим. Классика, конечно, классика, канон есть канон, но стереотипов она не любила и при всяком удобном случае их ломала. Ей не нравилось традиционное представление о синем чулке, о страшненькой, очкастой женщине-ученом, и она с удовольствием делала все, чтобы его разрушить. Одевалась у лучших портных, завела личного стилиста, холила тело, а красоты ей было не занимать. Она знала, что и тогда, двадцать лет назад, добрейший Юрий Дмитриевич взял ее на курс именно смущенный ее красотой, за которой виделась ему гармония духа. И все эти годы успевала она быть красивой, элегантной, совершенной.
Она умно, правильно вышла замуж, но с детьми не торопилась. Была уверена, что беременная женщина может думать только о том космосе, который внутри нее, а родившая готова променять все тайны мироздания, все Творение на единственное существо, сотворенное ею самой.
Беда настигла ее в самый неподходящий момент, на самом взлете, на пике, в максимуме интереснейших изысканий. Материя всегда жестоко наказывала пытающихся проникнуть в ее тайны, и болезнь ее была следствием тех экспериментов, без которых в ее профессии любая теория оставалась только выдумкой, измышлением, гипотезой.
- Ну что ж, все правильно, должна же быть компенсация, - думала она почти спокойно. – Мне дано столько, что по всем законам сохранения утечка просто необходима, поскольку природа не терпит аномалий. Ничего, все наладится.
Обезумевший муж и озабоченные коллеги организовали ей достойное лечение. Она лечилась в превосходном американском госпитале, в замечательной израильской клинике, в самом лучшем японском медицинском центре. Она согласилась испытать на себе новейшие методики и вновь изобретенные лекарства. Ее возили к тибетским гуру, ямайским целителям и африканским колдунам. Вереница врачей и экстрасенсов было сверх меры озабочено ее нездоровьем.
Умирать она поехала домой. До неузнаваемости исхудавшая, облысевшая, прозрачная и слабая, она вытирала слезы матери, но говорить уже почти не могла. Родные толпами водили к ее постели отечественных врачей, целителей, знахарей, но будущее было ей уже известно, и она лишь смиренно терпела.
Этого парня привел дядя.
- Дорогая, он просто волшебник, творит чудеса. Ты знаешь, вылечить тебя нелегко, но он идет совершенно другим путем. Ты понимаешь, жизнь, оказывается, можно оптимизировать. У него есть программа, которая позволяет изменять ее направление. Он просто найдет точку, которая привела к твоей болезни, и, изменив некоторые условия, повернет процесс. Пожалуйста, разреши ему попробовать
Она, которой на этом свете почти не было равных в математике, снисходительно улыбалась, слушая его. Бедный дядя, как он постарел! Он был школьным учителем физики и когда-то обучал ее азам наук, а теперь вот несет всякий бред. Ну да ладно, хуже ей уже не будет, а у мамы хоть на несколько часов появится надежда.
Вошедший одет был небрежно, но ей сразу стало понятно, как дорога и изыскана эта нарочитая, тщательно созданная небрежность, что перед ней денди и эстет. Оторвавшись от созерцания его одежды, она вдруг ощутила неприятное чувство смутного узнавания. Несомненно, она видела его раньше, но безукоризненная память буксовала, а неведения она не терпела. Но сил на расспросы не было, и она погасила досаду.
- Ваши родственники уже сообщили мне некоторые данные, но есть вопросы, на которые ответить можете только вы лично. Я буду спрашивать, а вы кивайте. Ладно?
Она кивнула, а сама все думала, думала, где могла его видеть. Парень спрашивал, нажимал клавиши, снова спрашивал, наконец, опустил крышку компьютера и сказал, по-пижонски растягивая слова:
- Я очень сожалею, но в вашем случае сделать ничего нельзя. Лимит исчерпан. Увы, по закону жанра каждому отведено только три попытки, три жизни, три этажа. Ведь меняя собственную жизнь, вы одновременно меняете весь мир, всех нас, и меня в том числе. Мы, право, устали от инициированных вами перемен. Всегда следует вовремя остановиться. А то знаете, получится как в том анекдоте: ну какого же хрена тебе еще надо.
И парень, фривольно подмигнув ей, неприлично засмеялся. А она только успела вспомнить, где и когда видела его. И уже потом, в том месте, о котором она так и не удосужилась ни разу задуматься на земле, вспомнила все. И свою спокойную, мирную, ничем не омраченную первую жизнь. И вторую, радостную, переполненную впечатлениями. И третью, великую. И сочла все, происшедшее с ней, мудрым и справедливым. И еще многое узнала, причем с такой предельной простотой и полнотой, что подумалось ей, будто время, которое она посвятила в том бренном мире науке, было потрачено зря. А вот личность программиста так и осталась для нее загадкой, хотя кое-какие предположения по этому поводу у нее, конечно, возникли.
|
|