– Благословите меня, святой отец, - черноволосый юноша, смиренно потупив взгляд, преклонил колено перед настоятелем монастыря. – И прошу Вас – молитесь за меня. Я уезжаю отсюда. Надолго уезжаю.
Рука старика священника, поднятая для крестного знамения, замерла в воздухе.
– Куда ты собрался ехать, сын мой?
– Сейчас наш король ведет войну с язычниками на севере, – не поднимая головы, проговорил юноша. – Наш добрый герцог уже почти готов ехать туда. И ждёт, чтобы…
– Ты не можешь ехать туда, Альберт, – опустилась рука настоятеля. – Тебе ещё нет… Подожди… Что у нас сегодня? Святой Стефании… значит, вчера тебе исполнилось…
– Семнадцать, святой отец, – подсказал юноша, и настоятель расслышал, как в его хриплом голосе, сквозь покров смирения, пробивается с трудом скрываемая гордость. – И я, как это и подобает покорному вассалу и доброму христианину, – твердил юноша хорошо заученные строки, – собираюсь отправиться за ним, дабы покрыть славою своё имя и снискать… – юноша на секунду запнулся, и глаза его беспокойно забегали, – …и снискать уважение в глазах доблестных братьев рыцарей… Я уже всё решил.
Священник глубоко вздохнул. Он смотрел сверху вниз на преклонившего колени юношу и молчал.
Через просторный монастырский двор суетливо сновали монахи, низко склоняя голову, когда проходили мимо отца-настоятеля. Солнце, застыв на вершине своего дневного пути, щедро одаривало ласковыми лучами всех людей на этой грешной земле. Воробьи затеяли шумную драку возле широкого крыльца. Несколько крестьян, комкая в руках шапки, нерешительно замерли возле монастыря, растерянно наблюдая, как юноша в богатой одежде стоит на коленях перед священником. Судя по всему, у этих крестьян было какое-то дело к отцу-настоятелю, но они не решались подойти к нему сейчас.
– Идём в сад, Альберт. Я хотел бы поговорить там с тобой, – наконец-то произнес старик. – Серафимушка! – громко окликнул святой отец высокого молодого монаха, повернувшись в сторону от юноши. – Сходи, не поленись, в мою келью. Там на полочке, справа от святого Николая, на полочке - ящичек деревянный. Принеси мне его сейчас. Ну, а я в саду буду с Альбертом. Ступай, с богом.
Монастырский сад был маленьким квадратным клочком земли с двумя чахлыми яблонями, несколькими ровными рядами капустных грядок и кустами смородины вокруг всего этого.
– Садись, сын мой, – проговорил святой отец, усаживаясь на длинную доску, прибитую к двум необтёсанным чурбанам, вкопанным в землю. – Как здоровье твоей матушки?
Лицо юноши помрачнело.
– Ей… ей все так же плохо, святой отец. Мои сёстры привозят из города лекарей каждый месяц. Они усердно молятся, но ничего не могут сделать. Какой-то огонь жжет её изнутри.
Священник вздохнул.
– Все мы в руках нашего господа. Я сам помолюсь за её выздоровление… А твои сёстры? Я видел их недавно. Они уже вошли в тот возраст, когда… когда им стоит подумать о замужестве.
Повернув голову, Альберт старательно делал вид, что рассматривает большие кочаны капусты на грядках. Потом он легонько щёлкал пальцами по рукаву, стряхивая с него несуществующую пылинку. Отец-настоятель терпеливо молчал.
– Вы же знаете, отче… – наконец-то начал Альберт тихим голосом. – Когда умер наш отец… Наш род, конечно, древний и знатный… Но вот – приданного… А тут – ещё я собрался.
Альберт затих и, не глядя на священника водил пальцем по скамье.
– А ведь ты любишь своих сестёр, Альберт.
– Да, отче, – глаза юноши, чуть сощурившись, уставились на большой крест, висящий на груди святого отца. – Юношеству должно чтить родителей своих и питать любовь к братьям и сёстрам своим, ибо плоть их… – забубнил он.
Подняв руку, отец-настоятель остановил Альберта и развернулся на скамье к входу в сад.
– Принёс, брат Серафим? Вот спасибо тебе. Ступай с миром. Да хранит тебя господь.
В руках святого отца оказалась деревянная коробочка с кулак величиной. Никакой резьбы, никаких красок – просто гладкое, тёплое дерево с гвоздиком-крючком.
– Послушай меня, мальчик, – негромко произнес священник, гладя рукою коробочку. Юноша перевёл внимательный взгляд чёрных глаз с коробочки на лицо отца-настоятеля. – Сорок пять лет назад… храни нас всех господь, ведь уже сорок пять… Так вот… Сорок пять лет назад один молодой юноша пришёл в этот монастырь. Всего неделя прошла с тех пор, как глашатаи прокричали на площади его имя, объявляя его совершеннолетним наследником знатного рода. Такого же знатного, как и твой. И, кстати, точно такого же бедного. Да… Он, так же как и ты, пришёл сюда получить благословление и отправиться… С кем тогда воевал дед нашего короля?.. Не помню уже. Но, он с кем-то там воевал. Точно воевал…
Альберт чуть наклонился и приоткрыл рот, пытаясь не упустить ни слова из рассказа старика. Священник едва заметно улыбнулся, глядя на юношу и, вздохнув, неторопливо продолжил.
– У него уже всё готово было для этого похода. Но ему тогда пришлось гораздо труднее чем тебе. Чтобы купить себе доспехи, доброго коня и всё необходимое для дальней дороги, ему пришлось продать почти всё родительское наследство. Только родительский дом он не стал продавать. Там у него остался младший брат. Как ты там говорил-то, сын мой? «Питать любовь к братьям и сёстрам своим»?.. И вот здесь, – настоятель погладил рукой скамью. – Нет… Скамейка тогда другая была… И стояла не тут… Ну, не важно.
– Возьми, – протянул старик коробочку Альберту. – Отец Николай, который был настоятелем этого монастыря в то время, подарил эту коробку тому юноше. И так же как он – я дарю тебе её. И так же как он – я говорю тебе – приходи за благословлением завтра. Подумай над этим, – кивнул священник на коробочку, – и приходи. Прямо с утра и приходи. Открой, – разрешил священник, глядя, как краснеет лицо юноши.
Альберт, изо всех сил пытаясь казаться спокойным, открыл крышку и засунул пальцы внутрь коробки. Он достал оттуда длинную – в локоть длинной и шириною в ладонь – ленту из некрашеного шёлка. С одного конца к ленте был привязан проволочный крючок, а другой край, свёрнутый в тоненькую трубочку, был просунут в маленькую, не больше пальца бутылочку.
– Что это? – удивленно спросил Альберт, аккуратно, двумя пальцами, вертя перед собой ленту. – Ладанка? Вода из святого града?
– Ладанка? – удивленно переспросил священник и рассмеялся. – Ты что же, не знаешь, что это такое? Это – «шёлковая дорожка». По крайней мере, так это называли тогда – сорок пять лет назад, когда я… Да-да, сын мой, тем юношей, с такими же как и у тебя горящими глазами, был я… Сорок пять лет, прости господи… Словно вчера… Так вот, Альберт. Эта лента просто необходима тому, кто решил отправиться на войну.
– Шёлковая дорожка? – переспросил Альберт. – Что это такое? Я не слышал о ней ни разу. Я прочитал все книги в нашем… в моём доме. Я беседовал со всеми рыцарями, которые проезжали через наш город. Но никто и никогда не говорил мне о такой штуке. Для чего она?
– Нууу, – протянул священник, поудобнее усаживаясь на скамье. – Об этой вещице не пишут в книгах, и доблестные рыцари предпочитают молчать о ней. Это – ловушка для насекомых.
– Для насекомых? – удивлённо вытянулось лицо юноши. – Для каких насекомых?
– Для разных, – пожал плечами старик. – Для клопов, вшей…
– Тараканов? – осмелился предположить Альберт и испуганно закрыл рот. «Не подобает юношеству перебивать старших, когда те говорят с ними, ибо мудрость, что те несут в разговоре своём…»
– Тараканов? – удивлённо переспросил священник. – Нет. Для тараканов это не годится… Хотя, если повесить её на кухне… Это – шёлковая дорожка войны, – громко сказал старик, пальцем указывая на ленту. – Доблестные рыцари, вот за тот крючок, вешают это себе под кирасу, когда идут на войну. Посмотри внимательно. Шёлк скользкий. И когда вошь попадает на ленту, то соскальзывает по этой дорожке в бутылочку. А выбраться оттуда она уже не может. Приглядись – горлышко здесь гораздо уже чем дно. Ну, а если и выберется – то падает в неё снова. Попадают-то они обратно на скользкую ленту… На шелковую дорожку.
Альберт невольно содрогнулся, а священник продолжил гневным голосом.
– Что ты знаешь о войне, мальчик! На этой земле не было войны уже полвека, да хранит господь нашего короля и упокоит с миром его отца и деда! Ты думаешь, что война – как летний турнир у нашего доброго герцога? Там, где доблестные рыцари надевают доспехи за полчаса до поединка и снимают их перед вечерним пиром? Там, – взметнулась в сторону рука священника, – там – всё по другому. Стрелы язычников остры и летят они из темноты, поражая…
– Я не боюсь их стрел, – фальцетом произнёс юноша, даже не замечая, что снова перебил священника. – Не подобает доблестному рыцарю страшится…
– Ты не боишься их стрел, потому что те доспехи, которые ты собираешься купить, стоят столько, сколько стоит целая деревня. Со всеми домами, с огородами и с теми людьми, что копаются на этих огородах! – громко закричал старик. – Пусть этих стрел боятся слуги и оруженосцы. Но там… Там тебе придётся неделями не снимать эти доспехи. А ты попробуй почесаться, когда они завинчены у тебя на спине шестью болтами!!
Двое монахов, прибежавших сюда, когда громкие крики священника достигли их ушей, застыли у входа в сад. Старик махнул на них рукою, и они тут же скрылись.
– Ты будешь вытаскивать эту бутылочку вот за этот крючок, – святой отец завертел руками у своего подбородка, показывая, как это делается, – высыпать на землю вшей, – потряс он рукою, – давить их ногами, и богохульствовать, рассуждая о том, что этот мир был бы немного лучше, если бы господь не создал этих тварей. А потом запихивать ленту обратно, подвешивая её на верхний срез своей кирасы.
Увидев бледное лицо юноши, отец-настоятель внезапно успокоился. Он поднялся со скамьи, закрыл ленту в коробочку и вложил её в руки Альберта, который, вопреки всем прочитанным им книгам, продолжал сидеть в присутствии стоящего перед ним старого священника.
– Иди, – кивнул головою святой отец. – Подумай. Хорошенько подумай. А потом – приходи. Мне, сорок пять лет назад, было гораздо труднее, чем тебе сейчас. Тогда у юноши моего происхождения было лишь два пути. Нацепив на копьё свой герб, идти под знамёна герцога, либо – сюда, в монастырь смиренным послушником. А у тебя выбор гораздо больше. Сколько языков ты знаешь?
Юноша наконец-то осознал, что сидит и смотрит снизу вверх на лицо священника.
– Четыре, – произнес он почти шёпотом, медленно поднимаясь. – Но, писать без ошибок я умею только на двух.
– Только на двух… – улыбнулся, отворачиваясь в сторону святой отец. – Да девять из десяти рыцарей у нашего доброго герцога, да хранит его господь, не могут нарисовать собственное имя; и они подписываются, рисуя на бумаге первую букву своего имени … Я недавно слышал – король собирается послать своего брата на юг, через пролив, в страну франков. Наверное, герцогу Глэдису понадобится человек, который сможет перевести ему – что же болтают за столом тамошние придворные.
– Но, святой отец, – глубоко вздохнув, начал Альберт, – Ведь только на поле брани, на конце своего копья можно…
– Ступай, – раздражённо сказал старик и махнул рукою, чертя в воздухе святой крест. – Подумай хорошенько и потом приходи. Если уж захочешь идти за своим герцогом – бог тебе судья – будет тебе благословление. Ну, а не захочешь – всё равно приходи. Напишем письмо королю. Я всё-таки лицо духовное и имею право советовать королям, не боясь лишиться головы при этом.
Юноша растерянно стоял перед стариком, сжимая в руках коробочку.
– Но, святой отец, – забормотал он растеряно. – Я ведь уже заказал доспехи. И коня приведут мне через…
– Откажись от них, – пожал плечами старик. – Скажи, что они тебе не понравились и побей кузнеца. У тебя это должно получиться, – взглянув на крепкую фигуру юноши, продолжал священник. – А деревеньки свои ты не продавай. А если уже продал – так выкупи их обратно. Все же твоим сёстрам будет, какое-никакое, а приданное… Ступай, сынок.
Священник смотрел, как, сжимая в руках коробочку с шёлковой дорожкой, медленно идёт к воротам монастыря Альберт.
– Сорок пять лет, сорок пять, господи прости… – бормотали сморщенные губы. – Как вчера… Ну, что там у вас? – громко спросил он, поворачиваясь к крестьянам, по прежнему застывшими у ворот. – С чем пришли, чады?
* * *
Альберт сидел один за длинным столом. Слева от него на столе лежала массивная раскрытая книга, справа – узкая полоска «шёлковой дорожки».
Свечи давно расплавились и умерли в ночной темноте, комары оттрубили свои ночные песни и ушли на покой. Петухи где-то затянули свои солнечные гимны.
Альберт не спал всю ночь. Всю ночь он переводил свой взгляд с книги на шёлк и обратно.
Когда он смотрел на книгу, то в голове его, одна за другой, проносились яркие картинки. Рыцари, с опущенными забралами и яркими перьями на шлемах, железной лавиной скакали по полю; и таранным ударом ломали строй пехотинцев, прикрывающихся большими квадратными щитами… Он улыбался, видя, как пешие рыцари строится в каре посередине лагеря, собираясь отразить внезапное нападение врагов… Задержав дыхание, юноша представлял, как ровным кругом сидят рыцари вокруг менестреля, внимательно слушая его песни… И Альберт даже краснел, когда в его сознании появлялась картинка, как веселятся рыцари вокруг большого костра, рассказывая друг другу разные истории.
Но теперь, мечтая обо всём этом, Альберт видел, что картинки рождённые его сознанием хоть и были красивыми, но какими-то… нереальными. Рыцари были плоскими фигурками, раскрашенными яркими красками, словно они были вырезаны из плотного листа пергамента. И даже падающие на землю поверженные воины улыбались застывшими губами…
А вот когда Альберт переводил взгляд на шёлковую ленту, тогда иные образы вставили перед его глазами. Эти картины не были красивыми, но юноша почему-то безоговорочно верил в их правдивость. Он видел красные, обмороженные пальцы, сжимающие шит с гербом герцога; и мокрую фигуру слуги, пытающегося этим щитом расчистить снег с камней, чтобы установить палатку… Юноша явственно чувствовал гнилостный запах пропавшего от летней жары заячьего мяса; потому что это мясо не приготовили вчера, так как в этом месте, кроме травы и камней, ничего не было… Он видел, как под струями весеннего ливня рыцари устанавливают на земле свои шлемы, потому что язычники не могут отравить воду, которая падает с неба… И видел, как летит головою вперед рыцарь, когда его конь ломает себе ноги, поскользнувшись на грязной осенней дороге.
И стрелы… Длинные, острые стрелы, летящие из темноты… Они, пущенные наугад, летят навесом из-за ближайшего холма. И дрожат своим черным опереньем в пробитом насквозь человеке. Эти стрелы, словно сухой горох стучат о его кирасу; а оттуда – изнутри доспехов – этому стуку отзывается тихое постукивание стеклянной бутылочки, внутри которой копошатся маленькие твари…
Незримые весы стояли сейчас на столе перед Альбертом. На одной их чаше лежали толстые книги с железными застёжками и потёртыми, кожаными переплётами; а на другой – тоненькая лента с маленькой стеклянной бутылочкой…
* * *
– Брат, там снова пришли крестьяне… Они просят, чтобы ты не продавал их деревню. Они принесли для тебя деньги. Всё, что смогли собрать.
– Пусть подождут. Я ещё ничего не решил.
– Но… Они ждут ответа уже вторую неделю.
– Я же сказал тебе, сестра! Пусть подождут!! Я ЕЩЁ НИЧЕГО НЕ РЕШИЛ!!!
|
|