НЕВИДИМЫЕ СЛЕДЫ (рассказ в письмах)
Рrincess
«Птица в небе, змея на камне, мужчина
в женщине оставляют невидимые следы».
Притчи Соломона.
Вступление
Почему я всегда стеснялась своих писем и никогда не собирала и не
хранила черновиков из папки «Отправленные»? Лишь эти несколько
листков, обращенные к тебе, случайно уцелели... Почему их не выдуло
сквозняком, когда ты открыл дверь, чтобы уйти?... Легли бы они
красными осенними листьями на летний, раскаленный, асфальт и все
было бы гораздо проще... Пожухли, свернулись бы или просто скрылись,
гонимые ветром, в поднебесье... Или, притаившись, умерли в тени
огромного, колючего куста акации, он жадно выпил бы все их краски, и
к утру от них не осталось бы ничего, лишь блеклые ряды букв... Потом
пошел бы дождь, и буквы растворились бы в его каплях, чернила
потекли бы сиреневыми ручейками по асфальту... Не люблю это «бы...»
Его не бывает... Как не бывает прошлого и будущего... Когда исчезает
Любовь...
Тебе не нравились мои откровения. Ты не любил тонкого налета печали
на всех моих признаниях, стихах, порывах — может, просто от
сознания, что все волшебное - быстротечно, и я в любой момент могу тебя
потерять... Я не боялась, что отнимут, нет, насильно ведь удержать
нельзя, и как отнять, то, что не было до конца твоим? Ты приходил и
уходил — улыбками, жестами, хмуростью взгляда, неосторожной
нежностью, которой сам же потом испуганно сторонился, какими-то
малозначащим фразами, острой колючестью розовых и лилейных букетов,
пахнущих чем-то неповторимо счастливым, тоже быстротечным, тоже
таким, что невозможно удержать руками, из того мира, который
присутствуя не присутствует: мира Красоты...
Ты не любил ее, моей мягкой печали, похожей на ласковый июньский
дождь, предпочитал мою иронию, смех и шутки — называл все это
«бархатно-королевским» — тон шуток не задевал тебя, а смешные
истории ты называл плюшевыми мишками, от которых настроение
радостно-счастливое, как в детстве... Иронию я чаще допускала по
отношению к самой себе и ты говорил, что это от неуверенности... или
от мудрости — тут ты не удерживался от улыбки, и последнему
заявлению я не очень-то верила!..
Ты не любил моих откровений и нечасто дарил свои. То, что я
угадывала о Тебе, мне оставалось лишь безмолвно хранить, где-то там,
в сердечных тайниках, стараясь, чтоб не выдали известную мне тайну
ни глаза, ни жесты, ни интонация... А в письмах — все прорывалось, и
ты кричал, что уничтожишь их, потому что они разрывают тебе
сердце... А оказалось — сохранил все до строчки, в отличие от
меня...
Но те письма, что принадлежат тебе, никогда не соединятся с моими
уцелевшими листочками, потому что ослабли порывы ветра, когда-то
неудержимо тянувшие нас друг к другу... Потому что это были две
разных эпохи чувств: в первой мы оба пытались любить, а в обрывках
уцелевшей, второй, я продолжала любить тебя...
Эпоха первая: «До»
...Нет, еще не поздно. И мне совсем не трудно написать тебе письмо,
только позволь вместо чернил макать перо в букет сирени, который
стоит рядом со мной. Я погружаю лицо в душисто-влажную шероховатость
лепестков, вдыхаю тончайшие капли аромата, и каким-то тайным зрением
пытаюсь найти тот самый пятилепестковый цветок, который приносит
счастье... На вкус он горек, но вдруг меня минует эта горечь, вдруг
мне еще позволена надежда на каплю сладости?
В этом аромате — горечи — я пытаюсь уловить то, что ты не договорил,
уходя... Обронил с легкой улыбкой, что тебе нравится слушать мой
голос, за которым — тайна возраста:
«Не определишь точно — слишком нежен для зрелой женщины и глубок для
ребенка». Взгляд у меня был растерянным, ты уловил смятение: «Это
мой голос. Голос для меня... А когда стану читать твое вечернее
письмо, попытаюсь представить тебя рядом и вспомнить, как ты
говоришь»... Вот я и пишу... А сама пугаюсь — вдруг ты в одну минуту
постигнешь тайну голоса, а без тайны — я тебе надоем... Или что еще
хуже — ты привыкнешь к нему и он станет тебя раздражать... Ты так
любишь тайны. И так сердишься, если раздражен. Как все мужчины...
Может, мне лучше молчать? И вдыхать аромат сирени...»
«Улыбаюсь, услышав, что тебе нужна моя болтовня о пустяках в
разговорах и письмах: например, о радуге, выглянувшей из-за дождевой
тучи. Я тебе сказала вчера, что в сердитой тучке живет гном. Он
спускается на поляну, съезжая по радуге, как по мостику, а потом
собирает в чашечки-колокольчики росинки в траве и пьет их. До сих
пор слышу твой смех в телефонной трубке... Ты смеялся, как человек,
который вместе со смехом обрел нечто ценное и давно забытое...
Были в этом смехе и нотки удивления над самим собой. Потом ты
вздохнул и сказал: «Господи, солнышко, я и забыл, что можно так
хохотать. От души. Береги себя, ладно?» Я спросила, выдыхая вместе с
вопросом кольнувшую сердце невидимую иглу (что-то часты ее уколы
последнее время)... Ну, ты ведь помнишь, что я спросила... И ты
ответил: «Чтобы рассказывать сказки детям...» Помолчал и добавил:
«Может быть, нашим... Ты не волнуйся, хорошо? Тебе вредно
волноваться!.. Спокойной ночи, гном!».
В трубке раздались гудки. А потом я не спала. Но ничего, я себя
неплохо чувствую. Под утро я забылась и смогла увидеть во сне
маленькую белокурую девочку, лет трёх. Около нее в траве лежал яркий
мяч. Она тянула руки ко мне. Но кто была она? Может быть — наш
ребенок? Так странно, у нас с тобою — темные волосы... Или ты в
детстве был светлее? Не знаю. Я вообще многого о тебе не знаю. Ты
так любишь тайны».
«Не надо, не сердись! Я не хотела тебя обидеть! Я на миг растеряла
всю свою мудрость, за которую ты меня любишь... Ну, хоть немножко...
Еще любишь? Посмотри на небо, подняв голову. Там одна звездочка —
крохотная, виновато моргает. Она просит прощенья. Это —я. Ты стоишь
на балконе и нервно куришь, я чувствую... Ты простишь меня?!
Нет, я не фантазирую, просто знаю, что тебе сейчас плохо! Я
почувствовала это в тоне письма... Нет, я не собиралась тебя
терзать... Наверное, себя я терзаю больше. Может быть, ты не видишь
снов, в которых к тебе — по траве, снегу, осеннему парку, бегут дети
и протягивая руки, кричат: «МАМА!» Их двое — мальчик и крохотная
девочка. А я бегу им навстречу и все не могу добежать... Тропинка —
бесконечна. Иногда я бегу по ней на что-то надеясь, иногда стою, с
таким чувством, будто в меня — стреляли и я уже не жива. Тупая боль
раздирает сердце. Я просыпаюсь в слезах и с этой вечной сестрою —
болью, с которой сроднилась... А если ты видишь сны, подобные моим,
то — вдвойне прости меня... Я глупа, как все женщины... Я ведь тебе
говорила, что я — обыкновенная... Несмотря на все мои таланты,
которыми ты восхищаешься...»
«Расскажи мне еще раз, а какое оно — море? Мне кажется, оно похоже
на тебя — с таким же изменчивым нравом, то хмуро-сердитое в шторм,
то нежное, стелящееся у ног ласково-пенной волною. Расскажи, я так
лучше запомню. И лучше пойму — тебя.
Я все время смертельно боюсь тебя обидеть, ранить... Просто не
понять.
Иногда ты мне кажешься таким сложным. И я себя рядом с тобою
чувствую крохотной девчушкой... Особенно, когда ты начинаешь меня во
что-нибудь кутать. Как вчера.
Что это значит — «свожу с ума»? Родной, что ты выдумал, какая
«скрытая чувственность?...» Я ни о чем таком и не думала! Просто
сказала тебе, что устала и хочу лечь пораньше, но боюсь сбиться с
привычного ритма и вовсе не заснуть... Мне, и правда, часто не
хватает твоего голоса. Он как будто защищает меня от чего то...
Обволакивает. И усыпляет. Напоминает мне рокот любимого моря,
которого я не видела и не увижу. Спасибо за цветы. Нет, не знаю про
завтра... Я не совсем хорошо себя чувствую, хоть и люблю ливни. Они
мне кажутся музыкой. Как будто я на концерте. Как давно я нигде не
была... Сто лет. Тысячу? Три месяца? Год?.. Лучше — не считать...»
«Правда?! Ты обещаешь?... И будешь нести меня на руках до самого
моря? Даже по песку? Это так здорово! Я уже чувствую тепло твоих
рук. Наверное, ты не устанешь, ведь поднимаешь же штанги весом в 70
кг, а я вешу только — 48. А может — меньше.
Но, если что, я взвешаюсь и похудею — срочно! Или — взвешусь? От
счастья я забыла все грамматические нормы! Называется — филолог!
Посмотри в Словаре и напиши, как правильнее».
«Ты опять в своем спортзале, а потом — работа до ночи, а я полдня
жду звонка и трясусь от мысли, что тебе стало плохо, что ты
переутомлен, что с тобой что-то случилось. Не знаю, я всегда
придумываю ужасы. Со мной все банально, не приму вовремя лекарства,
допущу лишнее волнение — все. Заранее все расписано. А с тобою —
проигрываются тысячи вариантов: «Ты попал под машину, уронил на ноги
снаряд, тебя избили, у тебя разболелась голова, ты банально пьян —
такого еще не было, но может быть! — ты наглотался чего-нибудь
холодного: воды, пива, мороженого — и лежишь в жару, не можешь
дотянуться до трубки»... О, как много их, этих немыслимых вариантов!
И такой есть: ты встретил кого-нибудь... Но тогда... Я не знаю.
Тогда мне надо будет вспомнить, что я — волна, а у нее есть час
прилива и отлива. Над душой твоею я не вольна (хоть ты и пишешь, что
я вошла в нее навсегда и без спросу...)
Но я не виновата в том, что ты вдруг стал мне дороже, чем самые
близкие... Что, может быть, я просто — люблю тебя. Сразу. Давно.
Определенно. Вот и все. Разве это не может случиться?»
Эпоха вторая: «После...»
«Почему нельзя писать о любви? Что так внезапно случилось?! Почему
ты так напряжен?! Я не ищу твоих прежних тайн, пусть все они
останутся с тобою, мне не нужно все, что было — до меня... Я даже не
спрашиваю тебя, а какою была она, та, укравшая у тебя сон и покой на
долгие и странные для меня 15 лет. Разве нельзя быть просто
счастливым чувством Любви и того, что оно посетило тебя, осенило
своим крылом? Истинная Любовь свободна, она не знает страха, боли,
терзаний — так написано в Библии...»
«Для меня чувственная сторона Любви имеет не меньший смысл, чем для
тебя (не заблуждайся, иначе что же ты вкладывал в смысл этих слов —
настоящая Женщина, говоря обо мне в своих письмах?!), но я не ставлю
это во главу угла. Для меня понятие Любви — единения, гармоничности,
сопричастности, понимания души на уровне эмоциональном, на порядок
выше... Любовь для меня неотделима от нежности: молчания, легкого
жеста прикосновения к руке, застывшей от холода, к щеке, по которой
ползет слеза... Для меня любить — это значит чувствовать, понимать,
жалеть человека, а не только — слепо хотеть...
Неужели ты всего лишь слепо хотел меня, нарисовав себе прекрасно —
фальшивую тайну и не постигнув истинной тайны, того, что составляло
и составляет всю мою суть и суть моего творчества: «Любить так,
чтобы можно было почувствовать за спиной дыхание бессмертия!»
«Да, я тоже желала и жаждала твоих рук, твоего тепла, твоих губ,
всегда жадно греющих мои пальцы, мою кожу, мои, часто заплаканные,
глаза... Ты не мог не чувствовать этого! Тебе это нравилось. Я знала
и понимала это. Это всегда понятно. Но, может быть, ты хотел, чтобы
я любила тебя отстраненно, как бы во всей непроницаемости твоей
брони из тайн, недомолвок, секретов?.. Этого я так и не поняла до
конца.
Ты не желал знать моих тайн, чтоб не стала окончательно ближе, чтобы
обуздать эту волну, накатившую на тебя внезапно?. Ты не мог
преодолеть страха? Ты любил — выдуманное, а не меня?
Прости, что не поняла! Если сможешь. Я так и не сумела — так
полюбить. Хотя принимала и прощала все твои слабости и грехи.
Признанные открыто.
И сейчас ты в моей памяти — омытый Любовью, которой я не боялась
никогда. И которой признательна за то, что она даровала мне тебя
таким, каков ты был и есть по сути — нежным, сильным и удивительно
ранимым. Таким, каким тебя любила лишь Мать, наверное.
Я благодарна Богу за то, что он послал мне тебя. За то, что мы
соприкоснулись. За то, что скрестились наши Пути!
За то, что ты есть! Прощай... Мои письма хранить и возвращать — не
стоит. Стихи — подарок. Читай их иногда, и пусть невидимые следы
моей Любви, оставшиеся в строчках, создадут наконец ту тайну,
которой не было... Не было?..»
Эпилог
Листки с обрывками моих писем к тебе я не хочу больше хранить.
Чувствую, что — не нужно... Я сейчас поднесу к этим листочкам спичку
и искры от них поднимутся вверх, к Небу, прояснившемуся после
короткого дождя. Их не станет. Словно никогда и не было. Строчки не
будут умирать, размытые ливнем, под тенью колючей акации... Я
никогда не писала их тебе. Они существуют лишь в моем воображении.
Лишь в тоскующей и отчаянно желающей Любви исстрадавшейся душе!
...Но тогда — что же я сжигаю наяву?.. Каким пеплом измазаны
ладони?!. И где и в чем мне теперь искать Твои «невидимые следы»?
_________________
21-22. 06. 01
© Copyright: Рrincess, 2003
|
|