Здесь пришлый я, здесь вечер желт и желчен,
С усталым, воскового цвета ликом.
В слепых дворах, как в раковинах жемчуг,
Как на погостах сонных землянику,
Взрастило время свой туманный город,
В котором не сыскать покоя ветру.
Здесь первый встречный вдруг, без разговора,
В глаза взглянув, протянет сигарету.
И мы закурим, ёжась от прохлады,
Смешав два едких дыма ожиданья,
И зыбкой болью тронет анфилады
Заброшенных дворов, щербатых зданий.
И я пойму, я вспомню, что не вовсе,
Не вовсе чужд был этой, из-под спуда
Сквозящей боли. Сыворотку вёсен,
Ночей животворящие простуды,
По вдоху, по глотку цежу, по капле,
Заслушавшись дождя глухою гаммой.
И, видит Бог, один бы был, заплакал…
Конечно же от дыма… Хоть богами,
Ручаться, знаю – гибельное дело,
Но в этой нервной музыке есть что-то,
Что даже нашим слухом неумелым
Расслышать можно... Чуткое болото
Качнется под мощеным переулком,
Ведя меня по выступившей жиже,
Туда, где всадник, спетый медью гулкой
Взнуздал коня, и я тогда увижу,
Как на Сенатской, погруженной в глянец
Непрочного небесного нефрита,
Кругами бродит хмурый итальянец,
Ворча на грубость камня: - "нон-финито"…
И снова дождь, и музыка, и что-то
В ней чуждое мишурным переменам.
И вновь вода слой свежей позолоты
Смывает напрочь, чтоб дышалось стенам…
|
|