Сегодня утром в метро я услышал объявление:"Граждане пассажиры! В связи с таянием снега на крышах и образованием сосулек, просьба обходить места их возможного падения во избежание несчастных случаев".
В связи с таянием снега и этим объявлением я вдруг вспомнил об одном случае, который произошёл с моим институтским однокашником Колей Грошевым.
В пору моей студенческой жизни у нас в вузе было три корпуса: А, Б и В. В то благое время молодости студенты-оболтусы знавали ещё и корпус Г, куда частенько сбегали с лекций либо степенно сходились после них. Корпусом Г была небольшая пивнушка рядом с институтом. Там отмечались сдачи и несдачи зачетов и экзаменов, дни рождения и дни послепраздничного похмелья. Порой в дыму пивнушки, который мог выдержать на своих сизоватых бугристых мышцах и дюжину колунов, можно было различать и размягченные лики преподавателей. Они старательно не замечали своих подопечных, которые оттягивались во весь рост.
В один из солнечных дней конца февраля мы с Колей Грошевым и парой ребят из соседней группы решили вместо лекции по научному коммунизму провести выездной семинар по той же дисциплине с обсуждением насущных проблем борьбы классов, не где-нибудь в лесу или в подполье, а в корпусе Г. Он, как никакой другой из корпусов, подходил для неспешной беседы о методах и подходах к завоеванию власти мировым пролетариатом. Да и Маркс с Лениным не чурались сходок в пивных Лондона, Цюриха, Женевы и других городов глубинки для ссыльных политкаторжан.
Всё началось неплохо. Но после первых двух кружек нам захотелось перекусить. Стипуха была ещё не так взлохмачена, и мы решили взять по бутерброду. Когда я принёс четыре бутера с селёдочным маслом, лицо Коли начало перекашивать в разные стороны. Прохрипев что-то, он стрелой вылетел на улицу. Вернувшись через некоторое время, он попросил нас немедленно убрать со стола закуску и сдавленным неимоверной тоскою голосом начал своё горькое повествование.
У всех нас бывают времена, когда стипуха после скоротечной праздничной чахотки 23 февраля приказывает долго жить и безвременно отходит в отставку. Так было и в тот раз. И был бы Коля наш в долгах, как в шелках, если бы не сосед его, алкан Петр Василич. Дело было, как и сейчас, в лужистом и сосулечном конце февраля. Накануне алкан Пётр Василич сбил наряд в их ЖЭКе на очистку крыши соседнего дома от снегов и льдов. Дело не абы какое денежное, зато на пленэре под ласковым почти весенним солнышком и с заветным бульканьем в сумке Василича. Короче, пошёл наш Коля вместо занятий, которые весной - хуже зоны, напарником. Ведь на крыше всяко может случиться. Один упал, второй - на подхвате. И подстрахует, и руку с карниза протянет, и за улетевшего товарища задание ЖЭКа добьёт по очистке объекта. Ведь то, что пел Высоцкий о скалолазах, всегда можно отнести и к скромным, незаметным снизу очистителям крыш. Видят их только разведспутники и Господь Бог.
Работа с утра спорилась. Льды и снег летели с высотки со свистом, как кассетные бомбы. Пришло время обеда. Примостились они возле входа на чердак, где было больше уюта и меньше ветерка, сняли "бескозырку" с поллитры и отметили "Праздник уборки полкрыши", как торжественно объявил во время тоста старшой по званию алкан Василич. Бутерброды с "Любительской" колбасой кушали со стороны крышника-любителя субподрядчика Коли. Потом выпили за "Канун праздника уборки второй полкрыши", как алаверды завернул вежливый Коля. Кушали бутеры с селёдочным маслом со стороны пригласившей стороны, то есть подрядчика Петра Василича. Потом с удвоенной энергией взялись они за работу. И всё б оно ничего, но через час им резко поплохело. И стали наши герои-высотники ползать на карачках по крыше и поливать полупереработанным сырьём и переработанным матом всю крышу: прибранную и неубранную. Задевали и ЖЭК, и мясокомбинат им. товарища Микояна, и ликёро-водочный завод N1(сейчас "Кристалл"), что на Самокатной. Да и всю столицу нашей необъятной Родины, что лежала под и пред ними, нещадно крыли они в перерывах между внезапными и настырными приглашениями желудка ознакомиться с содержимым. Ведь с крыши высотки так, наверно, приятно и безнаказанно ругать святая святых. А ведь страна и столица дали им крышу для заработка.
С предсмертным хрипом сползли они, не выполнив контрактных обязательств и морального долга по спасению советских людей от черепно-мозговых травм, в тёмное чердачное помещение. Долго ползли, агонизируя и проклиная судьбу с колбасой (но не водку, отметьте), по шуршащему чёрному шлаку чердака до выхода на лестницу. Лифт, как всегда во время бедствия, не работал, а этаж был 14-й.
И у меня так всегда. Лифт никогда не работает, когда из отпуска с громадными чемоданами приезжаешь либо новый шкаф привёз. Но зато лифт всегда готов к услугам, как пионер Тимур Аркадьевич или девушка с Тверской, когда что-нибудь вниз прёшь. И это - правило, а не исключение. Но мы отвлеклись.
Путь горемык этих, напоминающий медленное и мучительное падение в преисподнюю, показался им последним путём долгожителя Кавказа, которого несут с высокогорного пастбища на отпевание и оплакивание в родной аул на дне далёкой долины.
Единственным белым пятном было то, что они жили в соседнем доме. Отлежавшись сутки с полной потерей всякой ориентации в пространстве и во времени, они созвонились. И тут всё прояснилось...
Оказывается, супруга Василича Валентина, отчаявшись в борьбе с зелёным змием, что свил крепкое гнездо и засел, как душман в горах, в организме мужа, по совету своей подруги Веры намешала в селёдочное масло какого-то антиалкогольного порошка, который якобы отбивает всякую тягу к спиртному. Поскольку принимать его с пищей нужно было на регулярной и постепенной основе в течение недели, а сил, (ну, никаких!) не было терпеть "мученья и издевательства непотребной твари пьяной", она всю недельную дозу сыпанула в селёдочное масло, как леди Макбет Мценского уезда отравы законному мужу. Ну, Василич на закуску для крышного дела масла не пожадничал. А эта самая Макбет ушла на работу, не зная, что Василич на крышу собрался для благородного дела спасения граждан, снующих внизу. Он ведь заначку утаить восхотел.
Коле и Василичу, конечно, за срыв задания даже и за половину крыши не заплатили. Но с тех пор Коля Грошев на бутерброды с селёдочным маслом, особенно из чужих рук, смотреть не может. Позывы всякие идут у него изнутри и корчить начинает. С Василичем он теперь не здоровается. Тот не обижается и недавно даже пригласил Колю на пилку сучьев на высоких тополях возле дома. Коля пока раздумывает. Ведь стипуха не вечна.
После сего грустного рассказа мы молча покидали закуску в корзинку для мусора и взяли ещё пива. Разговор наш продолжался о том, что нельзя есть бутеры из чужих рук на высоте. Только свои, собранные своими руками со всеми мерами предосторожности, можно есть. Ведь до женитьбы нам было далеко...
А над корпусом Г тогда светило яркое солнце начала жизни и конца зимы.
|
|