- Аста ла виста, беби, - мне эта фразочка очень нравилась, она была вкусной. Ее можно было в этой ситуации смаковать еще и еще раз. Поэтому я снова повторил. – Аста ла виста, малышка.
Передо мной стояла на коленях шикарная женщина. Она плакала и умоляла меня не уходить. Я был суперменом. В этот момент я ощущал свое могущество над миром, я почти сравнялся с богом. Можно было вызвать цунами или землетрясения, сжечь все дотла, зажечь новую звезду, заставить плакать и страдать, я мог повелевать всем миром.
- Не уходи, - она подняла свое заплаканное, но все такое же красивое лицо. – Я очень тебя люблю.
Я тоже любил ее, но вдруг появившееся всемогущество я любил еще больше. Я усмехнулся, небрежным движением закинул сигарету в уголок рта, щелкнул зажигалкой, закурил, резко развернулся и закрыл за собой дверь. По всем законам жанра я должен был уйти.
ХХХХХХХХХХХ
В ту зиму мне особенно не везло. Все вдруг сразу навалилось: работы не было, денег ни хрена, заказов тоже. Вернее, работа была. За крышу над головой я стал сторожем. Надо было переждать эту протяжную слякотную, стылую зиму. Сторожил я дачу приятеля, которую его родители строили еще полвека назад. Под ударами ветра дом скрипел и стонал, как протез старого пирата Флинта. Я был рад этому. Здесь, в 30 километрах от большого города стояла плотно осязаемая тишина, в которой глохли любые звуки, а воздух пах апрелем, когда запахи всего острей. В деревне хорошо думалось о будущем.
Вставал я рано, делал зарядку, обтирался снегом. Потом рубил дрова. Я научился рубить дрова! Заваривал чай и пил его со вчерашним хлебом и вчерашними же макаронами. После этого слонялся по небольшому леску или заставлял себя работать. Ничего не получалось, но я не унывал. Главное было переждать это безвременье, вдруг свалившееся на меня. Я стал меньше курить и вообще не пил. Я был счастлив!
Только вечером, когда я выходил во двор и долго смотрел на звезды, меня сжигала тоска и жажда жизни. Я глядел на эти мерцающие миры и чувствовал, что жизнь-то проходит мимо. Где-то горят пожары и бушуют цунами, дерутся и блюют, влюбляются и расходятся, любят и ненавидят, рожают детей и смотрят вместе по вечерам телевизор. Где-то далеко от меня кипела жизнь. Вечерами мне хотелось застрелиться.
ХХХХХХХХХХХХХХ
Я, как бродяга, бережно храню под грязным замусоленным тряпьем каждодневных забот и сует самое драгоценное, что осталось у меня. Наши воспоминания. Я склеиваю осколки наших встреч и разлук, недомолвок и случайных взглядов, желаний и страстей, ссор и разочарований.
Казалось, юная зима своим дыханьем намела два этих маленьких холма, спасибо, сказала она за комплимент, благодарите старину Бернса, так написать о женских прелестях мог только он, позвони, разрешила она, а в парке сейчас хорошо, уезжаю милый, она сегодня здесь, а завтра будет в Осло, я напишу твой лучший портрет, попал ты впросак, смеялись друзья, она вчера была на выставке у Гочи с та-аким мудилой, приедешь?, такси не поймать, мне плохо, а много у тебя таких неправильных бутербродов, я не сказала да, милорд, наплюй, она такая стерва, милая моя, солнышко лесное, у осеннего костра ты становишься одухотвореннее, это была ладошка Бога, сколько лет, сколько зим, а подать из трюма шампанское, когда ты повзрослеешь, все мужчины – дети, они жили долго и счастливо и умирать не спешили, не смеши, страдания шлифуют талант, говорили мне, не уходи, речной трамвайчик, лето, я тебе не нужна, воровка на доверии, крадет чужую любовь, не вовремя, будь собой, валялись в снегу, не уезжай, объявляется посадка, сколько можно, не затевайте мятежей в понедельник, сегодня вы меня не пачкайте, выхожу замуж, а в парке мы с тобой так и не погуляли, плюнь, такие бабы по тебе сохнут, водка с пивом, шум затих, я вышел на подмостки, туда, где вы, билетов в кассе нет, а Карлсон взмыл к потолку, сделал несколько кругов, облетел лампу и на прощанье помахал фрекен Бок тюлевыми накидками,
-Гордая юная девица улетает далеко-далеко! – крикнул он. – Привет, гей-гей!
ХХХХХХХХХХХХХ
Люблю я ее, понял?! Всю жизнь люблю!
Большинство людей, рождаются, тихо – мирно живут, ходят каждый день на работу, женятся, разводятся, рожают детей и умирают в старости от какого-нибудь прободения желудка. Никто на самом деле не знает кто он, подлец, тварь или человек, кремень, которого не сломать.
Вот так живешь, обрастаешь долгами и связями, тебя считают неплохим человеком, приятным собутыльником, больших подлостей ты в жизни в общем-то не совершил. А почему? Проверки на вшивость большой просто не было. Ну, повезло тебе, не ломали тебя, не было такой проверки на твоих дорогах. А вот, представь, выбор: или – или…Смог бы ты, к примеру, пойти в штыковую атаку, когда голову из окопа под пули не высунешь или вызваться прикрывать в одиночку отход своих, задержать врага, зная, что это конец? Или выдержать, допустим, допросы в гестапо, не рассказать все, что знаешь, когда твою мошонку расплющивают дверью или ломают плоскогубцами зубы? Задумался? То-то же. У каждого в жизни должна быть вершина, своя. Только своя. Восхождение будет трудным, а порой невозможным. У меня эта вершина есть, правда, я ее так и не покорил. Но пытался, всю жизнь пытался. И сейчас…Пусть она только позовет, подумает обо мне, даст хоть какой-то знак! Я жду его, она знает, что я его жду. Но я о себе не напоминаю. Это трудно, не напоминать о себе. Не звоню, не пишу ей уже давно. Мне иногда кажется, что ее уже нет на Земле, она живет на другой планете, в другом измерении…Сегодня я опять смог удержаться и не звонил ей, я победил…
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Я взял в руку кисть. Белый микрокосм холста расширился до пределов Вселенной. В который раз я пытался заставить его жить моей жизнью. Сначала появилась едва видимая песчаная дорожка, медная монетка пруда засверкала сквозь красно-рыжие прорехи тополей, стылый октябрьский ветер сильно трепал их быстро редеющие космы. Около пирса в красном плаще стояла трепетная девушка. Я подошел и встал рядом. Запах горелых осенних листьев вызывал сожаление по прошлому.
-Привет, - сказала она, не оборачиваясь. В ее голосе была горечь и укоризна. – Я тебя так долго жду.
Ветер продолжал накручивать, как на бигуди, взлохмаченные вихры деревьев и сбивал пенистые барашки волн пруда в одно беспокойное стадо.
- Люблю осень, – она повернулась и протянула мне свою руку, ладошку Бога. Ее пальцы закоченели и греть их было невыносимо приятно. – По-моему, мы с тобой так давно не гуляли в парке.
Asta la vista – Пока, до свидания (исп.)
|
|