Бог мой, какая мука – ждать. Пытаясь убежать от себя, стараясь вырвать заржавевший гвоздь из сердца, желая забыть и забыться. Но при этом ждать. Презирая себя, ждать. Понимая, что ждать нечего, но ждать. Придумывать десятки вариантов диалога. Заготавливать дерзкие, хлесткие слова. Репетировать гордую осанку, вздернутый независимо подбородок, холодный аристократизм жестов, равнодушие глаз. Ну и куда только исчезают обиды, пропадают все домашние заготовки беспощадного мщения, когда ожидание вдруг заканчивается. И все – как в первый раз. Вернее, заново. Это у всех так? Или только у нее? Это все мужчины так непредсказуемы, так необъяснимы? Или только он? И разве может быть любовь по расписанию, которое он санкционирует лично?
Ведь сколько раз пыталась она спрыгнуть с кормы этой сумасшедшей лодки, отплыть, как можно дальше, обрести, наконец, почву под ногами. Так нет. Снова и снова он затаскивал ее обратно. Вручал весла. И она вновь гребла, гребла, гребла. А когда оборачивалась, его уже не было в лодке. И что же ей было делать одной в этой посудине, посреди бушующих волн, куда плыть, зачем? Да и он сам: знал ли порт назначения? Умел ли управляться с парусами? Пожалуй, он мог быть уверен только в одном: в исполнительности своего матроса - в ней, в ее вере капитану – ему. А его тяготила эта ответственность за оказанное ему доверие, он хотел воли, необязательности. Он жаждал беззаботной морской прогулки. Отдыха, праздника, солнца, соленых брызг и игры волн. О, если бы зеленоглазая русалочка не была временами такой печальной, не была такой терпеливой, вечно ждущей, умирающей от тоски при расставании…
– Объясни, – просила она его в минуты взаимной нежности, – как ты можешь быть где-то так долго без меня? Тебе все равно, что со мной происходит в это время? С кем я? А вдруг однажды, ты приходишь, а я - вышла замуж, уехала в Австралию, умерла, в конце концов? Ты, что – не боишься потерять меня?
– Никуда ты от меня не денешься. Я тебя не то, что в Австралии, на том свете отыщу. Ты у меня есть – это самое главное, - отвечал он.
– Меня у тебя нет. И тебя у меня нет,– плакала русалочка. Тогда он брал ее на руки, качал как ребенка, шептал ей в ухо:
– Русалочка моя, зеленоглазка моя… – и она затихала, обвивала его шею руками так, что он едва не задыхался. Но все равно уходил. И она опять не знала, когда он вернется, да и вернется ли вообще.
Он привык, что, если он хотел быть с ней, она откладывала свои нехитрые дела. Принимала его со всеми его проблемами. Хлопотала, утешала, кормила кашкой по утрам и печенью на ужин. А потом оставалась без него. Торопилась наверстать упущенное: зарабатывала, ремонтировала квартиру, чинила утюг, нанимала шабашников поправить теплицу.
… Он не мог поверить, что она исчезла, как будто ее никогда и не было. В квартире – новые жильцы. С работы уволилась. Дачу продала. Подруги пожимают плечами: “Сами не знаем, где она”.
И теперь уже он ждал. Хоть какой-то весточки. Каждый час, каждую минуту. Ждал, хотя понимал, что ждать нечего. Пытаясь убежать от себя, стараясь вырвать заржавевший гвоздь из сердца, желая забыть и забыться. Ждал. Боже, какая это мука – ждать…
|
|