СОВИНЫЙ НОВЫЙ ГОД
Круглые, яркие, огромные, искрящиеся с мороза шары, добытые всеми честными и не очень способами, висели прямо перед и под моим клювом, развешанные на прелестной, пушистой, маленькой елке. Впервые за последние годы моей сложной жизни у меня была почти что своя елка. То есть, я ее выменял после отчаянного торга у Белого Волка, которому она, думается, вовсе была не нужна, но уж коль скоро ему втемяшилось поставить ее в своей норе, то он искренне пытался это сделать. Так и пришлось мне расстаться с банкой Очень Сладкого Сиропа, Годного На Все Горькие Случаи Жизни. Я сам вывел это на этикетке много-много лет назад. Менялось время, менялся Сироп, а банка с этикеткой оставались неизменными. Жалко, до искреннего «у-ху» жалко было Сиропа, особенно когда Белый Волк, осилив надпись, вцепился в банку всеми лапами, выронив на снег очень маленькую, изящную, пушистейшую елочку. И замер так. Я было подумал, что не погорячился ли я с обменом, коль скоро такой упрямец, как Белый Волк (а это о многом говорит!), тут же на него согласился. А он тем временем лежал на спине, поскольку держал банку с Очень Сладким Сиропом, Годным На Все Горькие Случаи Жизни, четырьмя лапами, недоумевая – как же теперь, собственно, ему добраться до дому? Но вскоре гениальная мысль осенила его лобастую голову и он, толкаясь хвостом, лопатками и затылком, как на салазках, укатил в ельник вместе с моей… нет, теперь уж его банкой – отмечать Новый Год. Видимо, в его жизни было весьма немало Горьких Моментов. Я же, схватив премиленькую елочку когтями, взлетел к своему дуплу. Сомнения все еще блуждали и сомневали меня. До того момента, как моя прелестная пушистая елочка не укрепилась посреди гостиной, украсившись огромными шарами и настоящей Звездочкой. Правда, до зари ее надо будет вернуть на место… Хвостовые перья моего дедушки и клюв моей бабушки! Ну и жизнь! Шары за малым не ворованные, Звездочка – взаймы. Однако, на этот момент я обладаю восхитительной елочкой. На этот сложнейший момент в жизни любой Совы – момент, когда Сова начинает набираться Мудрости. Знать бы еще, что это такое… Той самой, за которой впоследствии будут ломиться поголовно все, оставляя взамен пряники, компоты и сладкие пироги.
– У-ху! – в предвкушении воскликнул я и принялся серьезно заваривать чай. Чай – дело тонкое, а я вам не какой-нибудь Дятел или, так скажем, Белка,которые способны набить заваркой заварочный чайник доверху и потом впихнуть туда (именно, впихнуть!) кипятка, а затем, если разбухший чай не разорвет чайник, считают дело сделанным. У-ху, нет! Чай надо заваривать для того, чтобы он радовал и глаз, и вкус, и нюх, нес точность суждениям и тонкость мыслям, не будоража при этом. А делается это… Стоп! Это уже мудрость. С вас сладкий пирог. А вот, кстати, мой сладкий пирог, уже поспел. Я отрезал себе кусок пирога, снял с чашки с чаем крышечку и уселся в глубокое спокойное кресло. Спокойное мне больше нравится. Затем вывернул голову и посмотрел на висевшие за спиной часы. На часах было без пяти минут полночь. Вспомнив о том, сколько всего я успел переделать за сегодня, я убедился, что действительно встал ни свет, ни… Простите. Рано, в общем. Часов в девять вечера. Затем я поднялся и, подпрыгивая и переваливаясь (мы, Совы, ходим именно так и никак иначе!), неясно зачем пододвинул елочку прямо к столу, напротив себя.
Пришлось поставить перед ней чашку и блюдце с пирогом. В огромном темно-синем шаре отразилась Сова, которая явно была чем-то озабочена. Или, если угодно, озадачена… Так-с, у-ху – и чем бы это, спрашивается? Должно быть, попритчилось. Или что-то не так отражается. Да, скорее всего. Тут фамильные часы забили полночь, я спешно наполнил два высоких бокала лимонадом и, чокнувшись с елочкиным, торжественно возгласил: «С Новым Годом, Сова! Всего тебе самого наилучшего! И даже – лучше!» – и осушив бокал, принялся за пирог, хлопнув перед этим хлопушку. Воцарилась тишина. Только согревшаяся елочка поводила легонечко ветвями, шары звенели, и я подумал, что елочка гораздо воспитаннее меня, в любом случае. Она, по-моему, меня поздравила, я же ее – нет. Я извинился, вновь наполнил бокал и провозгласил: «И тебя, елочка, с Новым Годом!», решив, что завтра же посажу ее рядом со своим деревом, а на будущий год вновь приглашу ее к себе. Покончив с ломтем пирога, я отложил ложечку и закурил большущую трубку, глядя на пляшущие огоньки свечей и угли в камине, выпуская огромные клубы дыма. Вечер и праздник определенно удались. В абсолютной тишине слышалось лишь позвякивание игрушек, треск углей и сопение трубки. Но в темно-синем шаре, вопреки ожиданиям, вновь отразилась чем-то озабоченная или озадаченная Сова, или все это вместе, с трубкой на этот раз. В чем дело, все-таки?
Через плотно закрытую дверь вдруг услышал я,что затрещали по всему лесу петарды и фейерверки и зазвучали незамысловатые песни. Я, подпрыгивая и переваливаясь, подошел к окошку. За стеклом ночное небо то и дело озарялось разноцветными искрами. Они гроздьями или поодиночке вспыхивали над черной кромкой деревьев, а затем явственно слышался восторженный визг и громкое: «У-р-р-а! С Новым Годом!» Я вернулся в спокойное кресло. Совиная душа моя, я вынужден был это признать, пребывала в смятении. А тишина в дупле начала казаться излишне абсолютной. Я запел песню и захлопал хлопушками, наполнив комнату синим дымом. Дупло потребовалось немедленно освежить, и я распахнул дверь, надеясь втайне, что попавшая с улицы в дупло Праздничная Ночь уложит, гм, уляжет… Нет, успокоит, быть может, смятение. Не тут-то было! Да, воздух посвежел, фейерверки и песни стали слышнее, свечи погасли, но…
Но я был один. Вот она, оказывается, причина, у-ху! А я-то грешил на огромный темно-синий шар, показавший мне поочередно озадаченно-озабоченную Сову, меня то есть, с трубкой и без. Но почему? Почему я вас – Себя, вернее, спрашиваю? Почему никто, никто-никто, ни одна знакомая некогда Совица (или Совуха?) не навестили меня? Почему никто из тех, кто нередко сиживал в моем спокойном кресле не впорхнул, не вполз, не влез с морозным воздухом и криком: «С Новым Годом, Сова!»? Никто-никто из тех, кого я отыскивал в дремучестях и подчас поил Очень Сладким Сиропом, Годным На Все Горькие Случаи Жизни, а?
Вдруг понял я, что стою в дверях, с трудом сдерживая желание немедленно же сняться и лететь по некогда знакомым дуплам и норам, крича: «Поздравляю! Всех благ!» и может быть, статься, хоть кто-нибудь пригласит меня припарковаться, а? Возможно, я не так уж хорош, и так далее, но все-таки? Да, не Лебедь, не Горлинка, Сова, да, а вы что, вначале и долго этого не замечали?
Тут явился мне изо тьмы Мышь в красном мундирчике, обвешанный воздушными шариками, временами поднимавшими его в воздух, отчего сучил он лапками, но был притом крайне серьезен. Он дудел в дудку и стучал в колотушку, а затем гордо закричал мне: «Ну, не говорил ли я тебе, что если мы разругаемся, у тебя не останется ни единого друга? Говорил?» Тут он снова задудел в дудку и застучал в колотушку, не дав мне возразить.
А золотое шитье на его красном мундире вдруг так засверкало, отразив пламя камина, что я вынужден был закрыть свои янтарные глаза, где он только что отражался. А когда я открыл их, Мышь уже исчез. Только в отдалении дудела дудка и стучала колотушка. Я вернулся в спокойное кресло, подбросил в камин дров и укутался в плед, задумчиво теребя клювом бахрому его. Собственно, возразить мне было нечего. Может, все обстояло и не совсем так, но в сущности, какая разница? Так тоже было неплохо. Неплохо. У-ху…
А почему все-таки? Я ли не расходовал Очень Сладкий Сироп, Годный На Все Горькие Случаи Жизни? Ужели так трудно, мотаясь с шутихами и петардами по лесу, хотя бы снизу прокричать: «С Новым Годом, Сова!»? А?
Я взъерошил перья, нахохлился и на всякий случай тихонько пропел: «У-ху, у-ху!» Быть может, я излишне глазаст? Ушаст? Когтяст и клювист? Тьфу, наоборот? Быть может, вы в какие-то моменты ждали от меня соловьиных трелей, а? А я напугал или осердил вас своим «у-хуканьем»? Но я ведь Сова, Сова, понимаете? Неужто это новость? Я не могу при всем желании петь соловьем и навещать вас по утрам! Не нравится?! Ну и Леший с вами, у-ху! Водитесь с Соловьями! Гусь Сове не Перепел! Да и вообще, мудрые птицы (Совы, в частности…) везде считаются одинокими птицами! Пусть так. Но где-то же их много, надо думать? Если они могут считаться, петь хором и поздравлять друг друга, к примеру? Вряд ли, скорее всего.
Я еще больше распушился и стал, я думаю, грозен и неприступен. Шары запотели и не хотели отражать никакой Совы вовсе. Я отвернул голову, встал не глядя и соответственно об это не зная, выудил из мешка коробку, перевязанную ленточкой и потаенно сунул под елочку. Затем вернул голову обратно, захлопал крыльями и закричал: «У-ху! У-ху! Подарки, подарки!» – и полез под елочку. Затем, зажав подарок под крылом, я, подпрыгивая и переваливаясь (мы, Совы, ходим именно так!), подошел к двери и решительно ее захлопнул.
Водрузив коробку на стол, я начал развязывать ленточку; она долго не поддавалась, а рвать ее было жалко. Наконец она поддалась. Я обхватил крышку обоими крыльями и, растягивая удовольствие, нагнулся вперед, глядя в свою чашку. А в остывшем чае вдруг разбежались круги, и опять, и опять. Должно быть, это оттаивала моя елочка, Звезду с которой надо будет до зари вернуть на место.
1.01.2003
|
|