Возвращение на Итаку
начерченный травинкой на песке,
мой мир дрожал на тонком волоске,
вот-вот готовый вдребезги разбиться…
день-лицедей в дурацком колпаке
шалтал-болтал на мёртвом языке
и всё никак не мог наговориться.
впивался в память острым коготком, -
скажи, по ком скорбишь ты, друг, по ком? -
как эскулап, мои тревожа раны…
вернись, Улисс!.. – шипел в камнях прибой,
кричала чайка в дымке голубой.
дышал причал макрелью и шафраном,
прогорклым маслом, хлебом и вином…
«Арго» спешил за золотым руном…
а здесь застыло в позе страусиной
пространство-время, шевелясь едва…
и за борт, за борт - бренные слова,
обёрнутые старой парусиной…
и скрыта суть под разным барахлом,
как Афродита - в девушке с веслом,
и нет проблем страшнее скарлатины…
а где-то там – среди немой толпы –
безмолвен сфинкс… остриженные лбы…
и фараон, и партия - едины…
страна войны, теплушек с кипятком,
по ком звонит твой колокол, по ком?
ты так давно больна невозвращеньем…
непокаяньем каинов своих…
быть может, я и сам - один из них,
и что твоё прощанье и прощенье?..
купаю деревянного коня…
песочный город, помнишь ли меня?..
то улыбнусь, то плачу неумело,
твой блудный сын, уставший от разлук…
и поднимаю свой истёртый лук…
и посылаю гибельные стрелы!..
Откуда и куда – возвращение для автора и его героя?
Вот он, мир откуда надо вернуться:
:
«начерченный травинкой на песке,….
….. дрожал на тонком волоске,
вот-вот готовый вдребезги разбиться…»
Этот хрупкий мир, мир нашего бегства, мир наших сновидений – Эллада, мифы, герои. В него так славно убегать и так не хочется возвращаться. Там ты – веселый Одиссей, затерявшийся в просторах ойкумены. И возвращение в этом мире – совсем другое возвращение.
- вернись, Улисс!.. – шипел в камнях прибой,
кричала чайка в дымке голубой.
дышал причал макрелью и шафраном,
прогорклым маслом, хлебом и вином…
«Арго» спешил за золотым руном…
Это праздничное возвращение Одиссея на родной, теплый остров из широкого мира, в мифический дом, куда всегда тянуло, без которого и от Полифема бы не сбежал, и у Цирцеи бы остался. ..
Но постепенно проявляются сквозь расходящийся туман черты уже не любимого эпоса, не мифа, а мира, в который герой возвращается по-настоящему:
Застывшее пространство-время, упрятавшее голову в песок от всех перемен и всех ойкумен, вместе взятых.
Слова, сброшенные за борт - точь-в-точь по манифесту футуристов: «Сбросим Пушкина с корабля современности!»
(Так и сбрасывали одно за другим: античность, Пушкина, Возрождение, культуру – все слова, завернутые в парусину, словно покойники…)
Суть, спрятанная в уродливую форму.
Немая толпа. Она же безмолвный сфинкс. Она же народ, который безмолвствует…
Но если у Пушкина безмолвствующий народ – судья, то в этом мире он просто немой калека.
. Потому что Пушкина, сами помните – с корабля современности…
А немой сфинкс только и может кивнуть в ответ на замечательный лозунг «фараон и партия – едины»
И вот мертвый язык дня-лицедея и речь колокола той страны, в которую, хочешь не хочешь, надо возвращаться, объединяются, как миф в мире, мир в мифе, а, может быть и два мира, два мифа, а между ними мечется и мается бесприютная душа. И возвращенье – боль. И невозвращенье, непокаянье – боль. И сливается «Купание красного коня» с деревянным троянским конем, и рассыпается город, построенный на песке, как рассыпался древний Илион, и вернувшийся Одиссей посылает гибельные стрелы. Куда?
В суконный миф, подменивший красочный мир?
В красочный миф, столько лет заслонявший необходимость выбора?
Нет ответа.
А впрочем, на то и талантливые стихи, чтобы не было однозначного ответа. Чтобы каждый решал сам.
В этих стихах содержание само определяет форму. Пятистопный ямб с пиррихием на предпоследней строфе, словно гекзаметр, набегает прибоем. Отсутствие прописных букв следует за слитностью и нерасторжимостью мира и мифа в душе героя, образный строй глубок и многозначен.
Серьезные размышления. Высокая поэзия.
|
|