Дмитрий Иванович Щепочкин был человеком замечательным. Можно с уверенностью сказать, что он был выдающимся человеком. От всех прочих людей Щепочкин отличался своими ушами. У него были непомерно большие уши, просто непропорционально большие. Форму уши Дмитрия Ивановича имели значительно вытянутую и заостренную кверху и располагались они ушными раковинами строго по направлению движения их владельца. Когда дул сильный встречный ветер, уши парусили, Щепочкину приходилось, напрягаясь, преодолевать напор воздушного потока. Особенно яростными порывами ветра голову Дмитрия Ивановича наверняка относило бы назад, если бы шея его не была толстой и крепкой, причем, до такой степени, что оглядываться он мог, лишь сильно пригнув голову к животу и скособочившись. Ноги же, напротив, у него были худые и тонкие, часто заплетались сами собою, даже когда Дмитрий Иванович и не был сильно пьян. На свободе он жил уже 4-й месяц, сумел приодеться, о чем свидетельствовали его новые джинсы и блестящие, модные, остроносые туфли. Вытатуированную на безымянном пальце правой руки букву «М», третью в слове «Дима», начинающегося, как водится, с указательного пальца, прикрывал массивный перстень, очень похожий на золотой. «Поднялся» Щепочкин, вовремя примкнув к строительной бригаде, получившей довольно выгодный подряд на строительство частного особняка. Дмитрий Иванович работать мог, но не более двух месяцев кряду. С первой же получки Щепочкин покупал себе что-нибудь полезное, после чего неизменно начинал уклоняться от работы в веселую жизнь, ходить по злачным местам, и, выпимши сверх меры, кричать на весь кабак:
- Вот она воля, гля!..., -
и, выскочивши из-за стола, вдруг выписывал ногами такие кренделя, что ему мог запросто позавидовать сам Михаил Барышников, известный на весь мир танцовщик.
На утро о работе не могло быть и речи, в бригаде ребята твердо блюли трезвость, и Щепочкин опять оказывался предоставленным самому себе. Он ходил по кабакам, вел задушевные разговоры с такими же бедолагами, каким был и сам, пока не заканчивались деньги. Между делом, по традиции, сообщал обо всем, что видел, о чем слышал, часто приукрашивая, преувеличивая обстоятельства, дабы выгадать себе поощрение. Так и жил, приблудившись к очередной, исстрадавшейся без мужичка, перезревшей простушке, в полной гармонии с ее непритязательностью и бесцветностью.
Виктория Викторовна, так на этот раз величали его пассию, выглядела, в отличии от предыдущих его женщин, моложаво и привлекательно, фигуру имела аппетитную, а темно-карими глазками стреляла по сторонам весьма выразительно и бойко, более по укоренившейся смолоду привычке, нежели осмысленно. С Дмитрием Викторию сближала схожесть натур. Оба росли, успешно минуя даже те крохи образования, которые настойчиво предлагала им простая общеобразовательная школа. Развитие их происходило, начиная примерно с двенадцатилетнего возраста, в условиях мрачных подворотен, с феней, с драками, с неизменными выпивками, в клубах табачного дыма, а позже, и анаши, с поползновениями попасть на ночные дискотеки. Попасть на дискотеку, куда пускали только совершеннолетних, считалось круто, этим гордились, это непременно «нужно было обмыть». И «обмывали», безжалостно избивая и грабя тех подростков, которые хотели жить иначе, которые стремились избегать властно и настойчиво навязываемого, беспросветного существования по уголовным нормам жизни. Примерно с 14-ти лет, то один, то другой, «братаны» начинали свою биографию с отсидок по гуманным нормам малолеток, за зверские, нечеловечески жестокие преступления, часто, и убийства с особой жестокостью. Дмитрий Иванович и Виктория Викторовна, являли собою, плоть от плоти, продукт реалий развитОго социализма, были истинными детьми своего общества. Власть опиралась на них, они опирались на власть, между ними и стратегической политикой государства была полнейшая гармония и завидное единство, прямо идиллия.
Когда Дмитрий и Виктория, опохмелившись, задорно поблескивая глазками, выходили из дому «на прогулку», попить пивка в баре или же в магазин, на них было любо-дорого поглядеть. Весело похихикивая, они то и дело отпускали едкие замечания, вроде:
- Гля, гля, вона пидор идет, да не, не той, вон той, гля... А той тожа, говорять, дурик...
- Да ну?
- Ей-ей, мне Чалый рассказывал, в натуре...
- А иде Чалый-то щас?
- Да, подсел ни западло, подставили ссуки ментовские...,
так, весело переговариваясь, с шутками, с прибаутками, они шли, не спеша, навстречу удовольствиям, которые твердо почитали неотъемлемой частью собственного бытия.
Волосы у Виктории Викторовны были пышными, на зависть многим дамам, но росли они в разные стороны, как у Анжеллы Дэвис, образуя огромный шар на голове. Поначалу эта особенность ее прически нравилась Дмитрию Ивановичу, позже, приевшись, стала раздражать. Нет-нет, да и проскальзывала, в разговоре с возлюбленной, фраза, брошенная как бы вскользь, но в и в явном раздражении:
- Подстриглась бы, а? А то чистая лахудра..., -
на что, не слишком обидчивая на замечания от мужиков, «лахудра» лениво огрызалась:
- Денег дашь, постригуся...
В тот день, когда пьяная оргия в кабаке подходила к концу, когда ноги сильно подвыпившего Дмитрия Ивановича напрочь отказались ему служить и для замысловатого танца стали бесполезны, когда героически, где ползком, а где и на четвереньках, он, наконец-то, приник к родным дверям, Виктория встретила его ласково и приветливо:
- Кормилец пришел, -
запричитала она, мастерски изобразив на лице неописуюмую радость. Ну как тут было устоять сердцу мужскому? И Дмитрий Иванович, молодецки махнув рукой, а-ля - «была-не была!», вынул, зажатые в потной от волнения руке, пять оставшихся измятых десятилатовиков. Виктория деловито выхватила их, тут же засобиравшись в угловой магазин по такому случаю, и они еще долго, до самого рассвета пили, сначала водочку, потом, из экономии, и крутку.
На следующий день Дмитрий Иванович проснулся поздно. Едва он открыл глаза, как увидел сияющую физиономию своей подруги. Что-то в ее облике изменилось, но он никак не мог взять в толк, что именно. А Виктория, зазывно улыбаясь, загадочно спросила:
- Ну? Как тебе?
Дмитрий Иванович внимательно посмотрел на радостную Викторию Викторовну еще раз, и вдруг его точно осенило:
- Никак подстриглась?! Мать моя, наконец-то!!!, -
бурно выразил он свое восхищение и, поймав ее за подол, властно притянул к себе:
- Дай-дай, я тебя разгляжу!, -
радовался он, привлекая ее все ближе и ближе, пока, наконец, не смог обхватить ее коротко остриженную голову своими руками. Он бережно гладил ее по голове, она довольно жмурилась. Он ласково посмотрел на ее уши, которые были очень, просто непропорционально большими, вытянутыми и заостренными кверху. Они располагались ушными раковинами строго по направлению вперед. С такими ушами, например, очень удобно идти по ветру, они парусят и подталкивают ходока вперед. На них удобно вешать что угодно, но только сверху, потому что мочки практически отсутствуют. С такими ушами прекрасно играть в прятки, легко находить друг друга, потому что уши торчат из-за любого укрытия.
- Ушастая ты моя, -
нежно прошептал Дмитрий Иванович, и чуть не прослезился от наплыва чувств.
2005.11.16.
|
|