В моей одежде — серых потертых джинсах, черной, но уже давно выцветшей футболке с облупившейся надписью Metallica, и видавших виды кроссовках Nike, он выглядел почти нормально. Легкая сутулость и едва различимая осторожность походки едва ли бросались в глаза. С лицом было хуже. Копна русых волос закрывала лоб до самых бровей. Брови и ресницы тоже были светлые, чуть темнее шевелюры. Правильный нос и всегда плотно сжатые губы, худые, почти впавшие щеки. И глаза… словно устремленные внутрь себя, навеки отвороченные от мира, закрытые для его света.
Со спины ему можно было дать лет двадцать пять, в профиль он выглядел на тридцать, в анфас становился юношей с лицом старика.
Я отдал ему свои солнцезащитные очки. Я подумал, что спрятав глаза, он может сойти за какого-нибудь студента, или что-то вроде того. Мне совсем не хотелось объяснять любопытным, что рядом со мной делает человек без документов и знающий по-русски одну единственную фразу.
Шон Мак-Нейл Кастодиан родился в 1632 году в родовом замке Тэксл, который принадлежал их роду уже триста лет. Располагался замок на восточном побережье Ольстера северной Ирландии и обозревал широкий кусок северного пролива и часть залива Белфаст-Лох.
Тэксл был построен с предусмотрительностью военного форта — он плотно сидел на высоком холме, неподступные склоны которого с восточной стороны уходили прямо в море, а над толстыми стенами возвышались смотровые башни, откуда приближающиеся корабли были видны задолго до того, как они входили в воды залива.
Отец Шона Генрих не часто находился в замке. В Белфасте семья Кастодианов имела небольшой особнячок, построенный еще прадедом Шона, в честь которого правнук и получил приставочку Мак-Нейл, и тридцативосьмилетний Генрих, полностью погруженный в политику, проводил большую часть времени там. Когда отец возвращался, в замке наступало оживление, но следом прибывали гости и приносили с собой таинственное беспокойство. Гостями были мужчины в возрасте от тридцати до семидесяти лет, и никогда среди них не было женщин. Днем они почти не показывались на глаза, а по ночам собирались в большом зале, запирали все двери и распускали прислугу. Шону всегда было жутко любопытно, что делают эти люди всю ночь до самого рассвета в запертом помещении, но на все его расспросы отец только улыбался и отшучивался.
Мать юного Кастодиана Шивон Битрей, дочь главы клана Битреев, была младше супруга на восемь лет. Это была преданная и любящая женщина, которая боготворила мужа, и готова была на все ради него. Она тоже не много времени проводила в замке — долгая разлука с супругом была для нее сущей пыткой. Шивон оставляла сына на попечение нянек, а сама следовала за Генрихом.
Делами замка и родовых угодий управлял троюродный брат Генриха Мартин Стедфест — сорокалетний молчаливый ирландец, с тяжелой рукой и таким же взглядом. Косой шрам через правую щеку, и ладонь, всегда сжимающая рукоять меча, приводили слуг в трепет, и даже гости Генриха относились к Мартину с почтением и осторожностью.
Постоянное отсутствие родителей сблизило Шона с троюродным дядькой. Несмотря на всю мрачность старого воина, к племяннику Стедфест относился тепло, да и сам Шон тянулся к нему, детским сердцем чувствуя за отталкивающей внешностью Мартина героическую эпоху, далекие походы и славные победы.
Летом трава покрывала холмы вокруг замка пушистой зеленью, но со стороны моря те холмы обрывались отвесной стеной известняка, и так — белой полосой между зеленью растительности и синевой воды, суша убегала на север. Теплыми вечерами Шон гулял с Мартином по прибрежному шлейфу, слушал шипение волн и скупые рассказы об английских землях, которые начинались по другую сторону северного пролива, и про шотландские высокогорья, и про равнины за проливом Ла-Манш…
Я сидел на лавочке перрона, пил пиво и чувствовал, что заходящее солнце уносит последние крохи тепла — вечер обещал быть прохладным. Я опоздал на электричку, и теперь с легкой досадой озирался по сторонам, думая как убить пол часа до следующего поезда.
Прибыла электричка, зашипела открывающимися дверями и на перрон вылилась пестрая масса пассажиров. Волна народа быстро растеклась, оставив на площадке одного единственного человека. Одетый в грязную драную куртку странного покроя, и не менее странные штаны, он смахивал на бомжа. Я рассматривал его некоторое время, потому что рассматривать было больше нечего, и потому что с этим пассажиром было что-то не так — он не торопился двинуться с места, стоял и рассеянно оглядывался по сторонам. Складывалось впечатление, что он не знал, куда ему надо. Потом его взгляд задержался на мне, он немного потоптался и осторожно направился в мою сторону.
Мое недоумение росло по мере его приближения. То, что я изначально принял за несуразный наряд бомжа, трансформировалось в военную форму древнего образца неизвестно какой армии. С этой одеждой совершенно не сочетались лицо и кисти рук. Их обладатель мог быть художником, поэтом или политиком, но никак не солдатом неизвестной армии. В тонких пальцах чувствовалась аристократичность, в лице благородство.
Он подошел, едва заметно поклонился и, тщательно выговаривая слова, произнес, искажая речь жутким акцентом:
—Извините, вы знаете что-нибудь о бездонном колодце?
Я смотрел ему в лицо и думал, что если на земле и существуют такие колодцы, то они находятся в его голове, и в данный момент смотрят прямо мне в душу.
Я думал целую минуту, и все это время он стоял неподвижно и ждал моего ответа. Я решил сказать ему правду, зачем мне было лгать?
—Да.
На его лице смешались недоверие и колоссальное облегчение.
Когда Шону исполнилось шестнадцать, отец устроил настоящий праздник. Со всей округи съехались высокие гости, и до глубокой ночи в самом просторном зале не стихала музыка. Слуги носились между гостей, разнося вино и угощения. Юные леди не сводили с именинника глаз, и с легким смущением радовались, когда Шон приглашал их на танец. Молодые бароны и графы толпились вокруг него, с важной серьезностью обсуждали политику, военное дело и управление хозяйством, спрашивали его мнения и совета. Мать смотрела на сына с легкой грустью, а отец с гордостью.
Позже, когда уставшие гости разошлись по комнатам, отец попросил Шона задержаться. Вместе с Генрихом в зале осталось несколько мужчин, которых во время праздника видно не было. Шон узнал их — это были постоянные гости отца. Через минуту к ним присоединился Мартин Стедфест.
Генрих взял подсвечник и, ничего не объясняя, велел Шону следовать за ним. Гости также двинулись следом. В полном молчании процессия проследовала к северному крылу замка и по крутой лестнице спустилась в подвал. Шон, влекомый мальчишеским любопытством, не раз добирался до этого подвала, но дальше путь был отрезан массивной дверью, постоянно запертой. Никто в замке не мог объяснить Шону, что находится за этой дверью. Слуги попросту не знали, а отец и Мартин отмалчивались, или отшучивались.
Шон понял, что отец хочет посвятить его в какую-то тайну, и его душа ликовала в предвкушении чего-то захватывающего. Отец достал ключ и открыл тяжелый замок.
За дверью оказалась небольшая круглая комната. Генрих прошел вдоль стены, зажигая по пути факела, и когда света стало достаточно, Шон увидел, что помещение совершенно пустое. Только в центре на метр от пола возвышалась каменная цилиндрическая тумба, сверху закрытая тяжелыми створками. На каждой створке был вырезан восьмиконечный крест. Шон вдруг вспомнил, что у отца есть перстень с таким точно крестом, а у Мартина такой крест украшает набалдашник меча.
Створки тумбы, так же как и дверь в эту комнату, были схвачены массивным замком. Генрих не торопился открыть его.
—Шон, — сказал он. — Сейчас ты узнаешь историю нашего рода, и тайну, которая от нашего рода неотделима.
Шон затаил дыхание и немигая смотрел на отца.
Сначала мне показалось странным, что с этим вопросом он подошел именно ко мне. Но потом я поразмыслил над этим и решил, что ничего странного тут нет — если человек ходит по миру и задает всем один и тот же вопрос, вероятность того, что он доберется до меня, сильно возрастает.
Плацкартный вагон увозил нас прочь из города. Нам предстояло преодолеть две тысячи километров поездом, потом восемьдесят километров автобусом и два дня пешком. Мы почти не разговаривали, он не знал русского, а говорить по-английски я побаивался — это могло привлечь нездоровое внимание. Но спустя три дня, когда нам остался только пеший путь, и покосившиеся избы позабытой богом деревушки сменились густыми елями, я стал его осторожно расспрашивать. Меня интересовала не столько история, сколько ощущения.
Он задумался, потом начал неторопливо:
—Страх. Пустота окружает со всех сторон, выдавливает сознание, топит все, что тебя определяет. И, в конце-концов остается только страх. Ведь там… там ничего нет. Понимаешь, нет ничего. Это нельзя назвать даже падением, это больше похоже на проваливание внутрь самого себя. Ужас и выталкивает тебя наружу…
22 марта 1312 года папа Клемент V официально распустил Орден тамплиеров. Следом последовали аресты, пытки, признания в несовершенных грехах и казни. Святая Церковь снова предала своих детей.
Некоторым тамплиерам удалось скрыться. Ион Кастодиан был одним из них. Остро чувствуя политические изменения, он давно понял, что Ордену скоро придет конец. В 1308 году, он покинул земли франков и отправился в Ирландию, где и построил Тэксл (бедными тамплиеры никогда не были). Но выбор северной Ирландии был не случаен. Ион Кастодиан был сенешалем Ордена, а значит, имел доступ почти ко всем тайнам братства. Одной из таких тайн было Око Тьмы.
—Этот колодец, Шон, — Генрих положил руку на створку, — это и есть Око Тьмы. Предания Ордена говорят, что через него Тьма наблюдает за мирской жизнью. Никто на самом деле не знает, что находится в глубинах этого колодца, но никто не сомневается, что этот путь ведет в противоположную сторону от Бога. Наш предок положил жизнь на то, чтобы спрятать Око от людей, и весь наш род сделал тоже самое. Теперь эта великая обязанность ложится и на тебя, сын мой.
Шон слушал отца с открытым ртом. Он был горд и ошеломлен одновременно.
—Много времени прошло, устав Ордена и обряды посвящения сильно изменились, — продолжил Генрих. — Люди, которых ты сейчас видишь — братья Ордена, они согласны принять тебя в свои ряды. Сейчас я прочту клятву, которую ты повторишь за мной, но знай, что после этого ты станешь полноправным членом братства, и будешь обязан строго выполнять правила тамплиеров и чтить их святыни. Наказанием за невыполнение устава может быть даже смерть, и я не в силах буду этому помешать — решение Ордена закон. Ты можешь отказаться, но тогда тебе придется забыть про Око, и про нашу семью. Все мужчины нашего рода были тамплиерами, и все они с почетом несли возложенную на них обязанность, если тебя не устраивает такая участь, ты не можешь считаться Кастодианом. Итак, Шон Мак-Нейл Кастодиан, твое слово?
Подавленный и возбужденный, Шон поспешно кивнул.
Отец чуть заметно улыбнулся, молчаливые гости одобрительно покачали головами, только Мартин Стедфест оставался неподвижен.
Повторяя за отцом, Шон присягнул на верность Ордену.
Ночь сгущалась над лесом. Мы устроили привал. Я развел костер, заварил чаю.
—Я был молод, — рассказывал он. — Мне казалось, что я много чего понял, хотя теперь совершенно ясно — я не понял ничего. Я думал, что добравшись до дна, я обрету величайшие знания, коих никогда не было у человечества. Я хотел быть великим и мудрым, при этом не хотел затрачивать на это никаких усилий. Я гнал от себя мысль, что так не бывает, что мир как раз и устроен таким образом, что за все надо платить, и всего добиваться собственной кровью и страданиями. Я не хотел спрашивать себя, почему до меня никто не пытался воспользоваться колодцем. Как это назвать, если не мальчишеским вероломством, помноженным на желание недозволенного. В таком свете, мое стремление к знанию становилось чудовищно греховным. Но разве я понимал это? Разве я хотел это понять?..
Спустя девять лет после посвящения, в ночь накануне своего двадцать пятого дня рождения Шон Кастодиант в одиночестве спустился в подвал северного крыла замка, снял тяжелый замок со створок колодца и заглянул в бездну. Неизвестно, сколько он стоял неподвижно, всматриваясь в Око Тьмы, но потом его тело подалось вперед, носки оторвались от земли, и началось падение.
—Я не знаю, сколько я падал, — слушал я его исповедь дальше. — Я уже говорил — на обычное падение это не похоже. Ни движения воздуха, ни малейшего звука. Тьма окружила меня со всех сторон, я начал захлебываться в ней. Меня сковал и начал выкручивать, словно мокрую тряпку, чудовищный ужас. И когда я понял, что не могу это больше выносить, все прекратилось…
Шон очнулся и увидел, что никакого колодца нет. Замка тоже не было. И окрестные земли были другие, а люди разговаривали на незнакомом ему языке.
Два года он добирался домой, а когда, наконец, пересек северный пролив, то увидел, что от замка рода Кастодианов остались поросшие мхом руины. Местные жители рассказали ему, что замок разрушили семьдесят лет назад. Кто разрушил Тэксл, и куда делись Кастодианы, никто не знал.
Шон не стал разгребать развалины, что-то внутри него было уверено — здесь колодца больше не существует.
Переполненный отчаяньем и ужасом перед содеянным, Шон навсегда покинул родные места. Все что ему оставалось, это найти другой колодец.
—Мартин говорил мне как-то, что Око может быть дорогой, но дорогой только в один конец. Я не понял его тогда. Я думал, что если можно спуститься, если такая возможность существует, то должен быть и путь обратно. Я не мог себе представить дорогу, которая ведет только в одну сторону. Теперь я знаю, что мой дядька был прав — став единожды на этот путь, не то что вернуться, даже шаг в сторону сделать невозможно. Все, что остается, только двигаться дальше вперед. Все дальше и дальше во Тьму. Старик Стедфест… Он был прозорлив. Позже я узнал, что он был единственный, кто возражал против моего посвящения. Он единственный чуял во мне темное начало.
Шон ходил по миру и задавал людям один и тот же вопрос:
—Извините, вы знаете что-нибудь о бездонном колодце?
Сейчас он мог сказать эту фразу на двухстах языках и наречиях.
Следующий колодец он нашел в Персии. Потом в Индии, потом в Венгрии.
—С каждым новым падением в колодец ничего не менялось, только мне все больше и больше удавалось бороться со страхом. Я заметил, что чем дольше я боролся со страхом, тем больше десятилетий пролетало в жизни. Сейчас я уверен, что смогу остаться там навсегда. Ужас отступил от меня, вернее я слился с ним, стал его частью. А это значит, что на этот раз я смогу достичь дна, — его губы тронула холодная улыбка. — Раньше я не отдавал себе отчет, но теперь мне нечего скрывать от себя — я понял, что подсознательно всегда стремился… Словно истинное мое начало — маленький зародыш Тьмы. Как капля воды хочет слиться с океаном, так я хотел слиться с нею.
—Мы пришли, — сказал я.
Шон остановился, посмотрел на меня затуманенным взором, словно возвращаясь из воспоминаний, потом перевел взгляд на приземистый деревянный сруб с высокой покатой крышей. Строение не имело ни единого окна.
Солнце село минут двадцать назад и сумерки ползли промеж деревьев, заволакивали поляну и кутали теменью старые стены. Строение походило на маленькую древнюю церквушку, но я знал, что сруб сделан из кедровых бревен, и что сломать его подручным инструментом невозможно.
Я достал увесистый ключ и снял дверной замок. Массивная дверь, охваченная полосами кованного железа, открылась с трудом. Изнутри повеяло сыростью и тленом. Шон выглядел возбужденным. Как только я посторонился, он проскочил внутрь. Я остался снаружи.
—Здесь… крест тамплиеров! — удивленно произнес он чуть позже. Видимо, рассматривая во мгле створки колодца. Потом продолжил, — Створки заперты. У тебя есть ключ?
—Да, — ответил я, но с места не двинулся.
Он выглянул из дверного проема, потом вышел и стал передо мной.
—Дай мне ключ, — произнес он и протянул руку ладонью вверх. В его голосе чувствовалось беспокойство.
Несколько секунд я смотрел в его глаза — свободные от жизни, заполненные Тьмой, нечеловеческие, потом полез за пазуху. Шон успокоился и перевел взгляд на открытую дверь. Я выхватил кинжал и ударил его в грудь.
Шон тихо вскрикнул. Его лицо выражало изумление, но глаза оставались мертвы. Я не отводил взгляд, я искал в его глазах признаки жизни, и не находил.
Я выпустил рукоятку, он сделал шаг назад и оперся спиной о стену, потом опустил взгляд на торчащий в его груди кинжал. Набалдашник украшала гравировка в виде креста тамплиеров.
—Я не дам тебе ключ, — сказал я.
Он поднял на меня глаза, на его лице застыл ужас.
—Шон Мак-Нейл Кастодиан, — продолжил я. — Властью, данной мне братством, я, Валентин Стедфест, изгоняю тебя из Ордена. Ты проклял себя и весь свой род! Ты хотел слиться с Тьмою?! Сейчас она придет к тебе навсегда!
Шон сполз по стене и, завалившись вперед, уткнулся щекой в траву. Его левый глаз, черный, как антрацит, смотрел прямо в землю. Я перевернул неподвижное тело, вырвал из груди кинжал, тщательно вытер об когда-то мою футболку, запер на замок дверь и пошел в обратную сторону.
|
|