1
Внешне, в призрачном, неверном, сером свете раннего зимнего воскресного утра, городок казался спящим. Да и был таковым. Четыре квартала в искусственном, бледном свете фонарей. Слепые темные окна домов. Редкий автобус. Нет машин, нет людей. Поскрипывающий, уже утоптанный, слежавшийся снег. Тишина. Безветрие. Мороз.
Нести лыжи на плече, даже увязанными, оказалось не удобно. И теперь они болтались под мышкой. Почти пустой рюкзак не ощущался за спиной – несколько бутербродов и маленький походный термос.
Идти, разминая мышцы после сна, вдыхать чистый морозный воздух было очень приятно. Из-за этой приятности одинокого движения здесь, в городе, и потом, дальше, в лесу стоило просыпаться в предрассветную рань.
Кварталы маленького городка закончились парой относительно новых панельных домов. Дальше, вдоль занесенной снегом и укатанной грунтовки, тянулись гаражи – металлические, составленные в ряды, деревянные, поставленные здесь давно и более новые, на нескольких хозяев. Самыми отдаленными, выстроенными перпендикулярно дороге, были два ряда капитальных гаражей. Именно они отчеркивали автомобильное царство от леса. Точнее – предлесья со следами старых, неоднократных, разрозненных вырубок, с проплешинами раскорчеванных клочков-огородов, с какими-то, заваленными снегом, заборчиками, с бесчисленными, переплетающимися дорожками и тропинками, со смесью хвойных и, голых сейчас, лиственных деревьев, с большим количеством молоди.
Уже здесь, за бетонной стеной последнего гаража, можно было становиться на лыжи и сворачивать с грунтовки на любую лесную дорожку. Все они, так или иначе покрутившись, выводили к старой, проложенной с рождения города, узенькой лесной дороге, ведущей через сопки к проливу. Именно на ней была хорошо укатанная лыжня. Именно она уводила от города в тайгу.
2
Размеренное движение, устоявшийся ритм дыхания, игра работающих в удовольствие мышц делали поход через сопки замечательным отдыхом, усиливали уже сложившееся впечатление приятности. Позже, когда перевалишь второй – третий барьер сопок, подбираясь к самой высокой вершине, когда придется брать подъемы лесенкой, утопая в снегу обходить валежник, по старым просекам обегать плотные, без просветов, кедрачи, тогда появятся физическое напряжение и усталость. Но, как и сейчас, свежий, морозный, настоянный на чуть уловимом в зимнем хвойнике аромате воздух поможет, наполняя тело силой.
Лыжня по возможности спрямляла петли, забираясь в выползыши леса, огибаемые дорогой. Иногда намеренно уходила чуть в сторону, чтобы использовать длинные пологие спуски среди редколесья там, где дорога спускалась с поворотами. В других местах уходила от дороги на ровных, но крутых подъемах, поднимаясь петлями среди деревьев, облегчая путь.
Ни открытое пространство дороги, ни поляны, ни разбросанные по низким местам, скованные льдом болотца не нарушали впечатления леса. Вступив на лыжню, вкатившись в него с самого начала, уже находишься под его сенью, в его власти, среди него, в нем. Прогалины и поляны лишь усиливали впечатления от сумрачных, частых, почти монолитных хвойников. Когда-то давно сделанные просеки уже заполнились светлым, тонким, прозрачным березняком. Окаймляющая болотца ольха гляделась менее нарядно, но больше подходила к виду главенствующих кедрачей. Лиственницы, мощные, звонко трескучие на морозе, стрельчато раскинувшие свои голые ветви, перемешивались со своими игольчато-зелеными собратьями.
Главными здесь были кедры. Хотя говорят, что настоящие кедры растут только на Ближнем востоке, таежная кедровая сосна всегда здесь величалась кедром. Некоторые, отдельно стоящие, выделялись стройной огромностью крон, ровными широкими неохватными стволами со смолисто-сухой корой. Местами, на склонах, они собирались в плотные группы. И тогда раскидистые лапы нижних ветвей смыкались над дорогой и лыжней на высоте гораздо большей человеческого роста, тут же наполняя воздух сумраком. Иногда, в тесноте склона, ветви упирались в соседние стволы, срастались с ними, образуя замысловатые, живые, со стонами колышущиеся даже на слабом ветру фигуры.
3
Петли по широким, медленно поднимающимся прибрежным долинам закончились. Остались позади мелкие сопочки, тянущиеся от горного хребта к бухте. Впереди был перевал через вздыбленные отроги Сихотэ-Алиня, идущие по самому берегу Татарского пролива. Начался подъем, вертикальной диагональю перечеркивающий обширный, неохватный взглядом даже с открытых мест, склон.
Впереди – дорога, теперь уже плохо заметная, едва угадываемая лыжня. Лес все более мельчал с подъемом, переходил в редколесье. На открытых, доступных зимним, сильным ветрам местах, оставался только кустарник, частый, густой, но гибкий и не высокий. Обзор по ходу все время был ограничен. Главенствующим становился белый цвет чистого снега. Но стоило остановиться на каком-нибудь взгорке, обернуться… Бело-серо-зеленое пространство леса, обширное, идущее волнами по пригоркам, сливающееся на горизонте с серым небом, ограниченное на три четверти горами, образовывало котловину, огромную, просторную, заполненную чуть серым живым воздухом. Солнце, смазанное зимней дымкой, наполняло пространство светом, но не блеском, не играло лучами. Вдали просматривались четко прочерченные черно-белые берега бухты с белым ярким льдом на морской воде. Лишь пробитый ледоколом фарватер выделялся темно-синей, отражающейся в небе полосой. И большим овалом, со струйками хорошо заметного дыма, разлегся на берегу бухты темно-серым, чуть коричневатым пятном город. И хотя даже отсюда его размеры не казались маленькими, в котловине преобладал Лес, позволив людям использовать часть своего пространства.
Этот вид не был статичен. Чуть колыхалась бело-зеленая масса леса. Относились в сторону дымки города. Плывущие по небу легкие облака все время меняли освещение, усиливая потоком света то зелень леса, то белизну льда и снега, оставляя неизменными лишь оттенки людского жилья.
Возникло желание остаться здесь, на склоне. Найти удобное место для костра и, греясь у красно-желтых сполохов, любоваться открывшимся видом. И кстати будут бутерброды и кофе. Но, немного поборовшись, победили желание подняться выше, на самый верх, увидеть обратную сторону хребта, незамерзающий пролив, и призрачная надежда разглядеть там, за проливом, в сливающейся дымке моря и неба, Сахалин.
4
Окончание подъема на крутой каменной вздыбленности было особенно тяжелым. Но помогал снег, заполнивший ложбины, выровнявший склон, достаточно плотный, чтобы не утопать в нем, и достаточно рыхлый, чтобы не соскальзывать вниз. Если здесь кто-то и бывал, то очень редко. Вперед вела уже окончательно сузившаяся дорожка, а не лыжня.
Гребень сопки, перевал был почти гол. Кое-где из-под неглубокого здесь снега торчали тонкие ветки. Сама вершина была ровной, даже чуть вогнутой. И вид на лесную котловину, бухту, город, более отдаленный отсюда, более плоский, видимый уже почти без деталей, пропал за обрезом сопки уже через несколько шагов. Теперь вокруг, со всех сторон, был лишь снег перевала, обрывающийся в никуда, в воздух, в небо, в горизонт.
Еще несколько шагов вперед. И, не смотря на обилие снега, скрывшего каменные увалы сопки, здесь, на середине вершины, старая дорога, обходя каменные выступы, снова повела вперед.
А впереди, медленно и постепенно, отделяясь от неба, открывался вид на восток. Ближний берег пролива был скрыт более низкими отрогами хребта, но лежал, как казалось с высоты, очень близко, представляясь игрушечным макетом с маленькими деревьями и высверками льда. Дальше – синяя, темно-синяя в окружающей серости поверхность моря. Более сильное около берега течение разогнало льдины, а скованный прибрежный припай был почти не виден за сопками. Но льдин было много – ближе к горизонту, отражающих свет неба, сливающих с ним море, скрывающих четкую линию горизонта, оставляя общее бело-серое пространство. Простор здесь был другой – не ограниченный, неимоверный, объемный.
И, чуть спустившись с вершины, найдя удобное место для костра, можно было оставаться надолго. По крайней мере, пока перевалившее зенит солнце не погонит обратно.
5
А старая дорога терялась внизу, в холмах и отрогах, продолжая путь к проливу, и вдоль него, и куда-то еще, дальше…
Старые дороги всегда куда-то ведут...
|
|