Мысли просто так
«Не бойтесь заимствовать чужие идеи, - говорил нам преподаватель на курсах дизайна.- Подсмотрев где-то какую-то деталь, вы сможете развить из нее целый образ». Сам он неизменно пользовался этим правилом, черпая новые идеи для творчества в неумелых, но свежих эскизах своих учеников. Для этого он и пошел на эту работу - уча других, учиться самому. Наверное, это было самое главное, чему он нас научил. Я, во всяком случае, всегда задумывалась, узнав или увидев что-то поразившее меня, как использовать это в жизни. Увидев в метро на женщине оригинальный шарфик, я сразу представляю, как будет смотреться платье с такой же отделкой. Увидев в лесу замысловатую ветку, я буду думать, какое украшение из нее сделать. Говорят, это свойство предприимчивых людей. Только я себя таковой никогда не считала. Наоборот, я рождала огромное число идей и планов, но ни один из них не могла воплотить в жизнь, а если и начинала что-то, то никогда не доводила до конца. Если порыться в моем шкафу, то можно вытащить на свет божий несколько недовязанных кофточек, наполовину вышитую крестиком салфетку, пару недошитых юбок, папку с эскизами к не нарисованным картинам и толстую тетрадь, в которой я четыре раза пыталась начать писать великий роман…
Сегодня я случайно услышала по радио новое толкование известной библейской притчи о зарытом в землю таланте. Может быть, и не новое, просто я раньше его не слышала. Бог наделяет нас талантами, каждого, только иногда человек до самой смерти так и не понимает, и не старается понять, в чем его талант. Это и есть один из самых больших грехов – не понять, в чем твой талант, зарыть его в землю. Кто-то гениально пишет музыку, а кто-то гениально гладит белье – и получает от этого истинное удовольствие, ибо получать удовольствие от работы можно только тогда, когда ты делаешь это с вдохновением. Еще страшнее не заниматься тем, к чему у тебя есть талант. Если ты можешь писать великолепные картины и не делаешь этого – ты лишаешь людей удовольствия любоваться ими, а, следовательно, зарываешь свой талант. И тем несчастным, кто еще не понял, в чем их призвание, их талант, следует просить Бога, что бы Он открыл им это как можно скорее. Что же, следует признать, что я принадлежу к их числу. Прожив полжизни, я так и не смогла понять, что же я могу делать лучше всего.
В двенадцать лет я почему-то решила, что единственный возможный для меня жизненный путь – стать учителем. Когда на собеседовании в приемной комиссии института меня спросили, почему я выбрала эту профессию, я, не задумываясь, ответила: «Хочу, чтобы люди вокруг меня стали лучше». Тогда я искренне надеялась, что здесь меня научат, как это сделать. Но, придя в школу, почувствовала себя абсолютно беспомощной. Я не умела разрешать элементарные конфликты и пасовала перед хамством учеников, многие из которых чувствовали себя в жизни гораздо увереннее, чем я. Может быть, с опытом пришла бы и уверенность в себе, и командный голос, но я не могла больше терпеть и, проработав три года, ушла. Однако кое-какие полезные навыки я успела приобрести.
Проработав недолго бухгалтером, я поняла, что не приспособлена к аккуратному ведению документации, к тому же никак не могла сообразить, как обойти какой-нибудь закон или уменьшить налог, полагающийся к уплате. Слова «налоговая инспекция» вызывали у меня священный трепет, а квартальный отчет напоминал сдачу экзамена по самому жуткому предмету. И я опять решила начать жизнь сначала.
Бессознательную тягу к творчеству я ощущала с детства, кое-какие художественные способности я унаследовала от отца, но рисованию никогда специально не училась. «Пора!» - решила я и, продав фамильное столовое серебро, пошла на курсы дизайнеров интерьера. С таким удовольствием я нигде никогда не училась. Мне безумно повезло с преподавателем. Молодой талантливый дизайнер, преуспевающий в своем деле, оказался, кроме того, великолепным педагогом. Научить человека творить, наверное, нельзя, но разбудить в нем творческие способности – цель любого хорошего учителя. К сожалению, они встречаются не так часто.
Моя мечта была – заниматься творчеством, фантазировать на бумаге и воплощать свои фантазии в жизнь. Вместо этого мне пришлось вести занудные переговоры с несговорчивыми клиентами, делать сметы, выписывать счета-фактуры и ругаться со швеями и установщиками. Конечно, все навыки, полученные мною на предыдущих местах работы, мне пригодились, но это опять было совсем не то, о чем я мечтала.
Тогда я задумалась: а что за всю свою жизнь я делала с удовольствием? Что мне давалось легко, и от чего я получала радость творчества? Ответ пришел сам собой и почти сразу. В юности я писала стихи. Нет, не сочиняла, мучительно подбирая рифмы, а именно писала. Стихосложение, на мой взгляд, одно из самых загадочных чудес на свете. Никто не знает, откуда рождается стихотворение, наверное, откуда-то из другого мира, из четвертого измерения. Надо только, чтобы человек испытал какое-то сильное чувство: любовь или горе, восхищение или негодование. Это чувство кипит в нем, как котел на огне, и когда достигает высшей точки кипения, достаточно какого-нибудь мимолетного впечатления, например, случайно услышанной мелодии или вдруг возникшего ощущения дежа-вю, как в голове вдруг возникает ритм. Этот ритм, еще без слов, лишенный всякого смысла, звучит в тебе, как сердцебиение: та-та, та-та, та-та, та-та-та, та-та, та-та, та-та, та-та… Потом вдруг появляется откуда-то первая фраза, она ложится на этот ритм, она - как ключ ко всему стихотворению, она стучит в висках и не дает покоя. Потом, наконец, рождается третья, четвертая, и в самом конце – вторая. Как рифма не мешает смыслу – до сих пор для меня загадка. И вот уже на листе бумаге - слепок с твоих чувств, рисунок твоих мыслей. Это как очищение, катарсис, роды. А после – успокоение, слабость, облегчение… Перечитываешь стихотворение, оставшееся на бумаге – и не веришь, что оно вышло из-под твоего пера. А может быть, и на самом деле – нет?
Но вдруг – что-то произошло. Я больше не могла писать стихи. Чувства, бушующие в душе, не находили выхода. Какие-то отдельные жалкие строчки иногда бились в голове, но потом, потом – ничего…Сначала я испугалась, и готова уже была воспринять это как трагедию, но поняла, что юность прошла, уступая место более зрелым чувствам и мыслям. Мне бы начать в этот момент писать прозу, но было не до того. Первый раз в жизни я была счастлива, а когда человек счастлив, он становится легкомысленным. Любить – это тоже талант, а два таланта на одного человека – слишком много.
Любовь – это тоже чудо, тысячи раз описанное и ни разу не объясненное. Потребность любить жила во мне с детства, откуда-то с детсадовского возраста. Я не могла понять, почему вдруг начинала выделять из всего класса какого-нибудь вихрастого хулигана, его проделки казались мне ужасно смешными, я пыталась поймать его мимолетный взгляд, а когда кто-нибудь из подруг случайно упоминал его имя в разговоре, у меня краснели уши. Но все это было как-то несерьезно и быстро проходило. По-настоящему я влюбилась первый раз в двенадцать лет. Он блестяще учился по всем предметам, а дневник его пестрел замечаниями. Он смешил весь класс, срывал уроки и побеждал на школьных олимпиадах. Не влюбиться в него было невозможно. Издалека я высматривала его золотистую голову. Когда он входил в класс, сердце падало куда-то вниз, щеки начинали предательски гореть, а на губах расползалась совершенно идиотская улыбка. Когда он обращался ко мне с элементарным вопросом «Что задавали по алгебре?», я начинала заикаться, краснеть и лепетать что-то нечленораздельное. Окна моего дома выходили на его двор, и я часами торчала у окна, дожидаясь, когда он выйдет гулять. Я ужасно боялась, что кто-нибудь узнает о моей тайне, а иногда мне казалось, что о ней знают уже все. Признаться самой в любви мне казалось тогда равносильно смерти: если бы он посмеялся над моими чувствами, я бы, не задумываясь, покончила счеты с жизнью, а если бы ответил взаимностью, я бы просто не знала, что в таких случаях делать дальше. Через четыре года такой жизни я совершенно потеряла сон, не могла думать ни о чем, кроме него, зато какие стихи я тогда писала! Иногда мне начинало казаться, что и он бросает на меня любопытные взгляды, я тешила себя надеждами, и однажды настолько осмелела, что написала ему записку. Прыщавая очкастая дура! Я признавалась ему в любви, спрашивала, как он ко мне относится, просила, если я ему нравлюсь, сказать мне об этом, а если нет, то промолчать. Я полагалась на его благородство и надеялась, что он никому не скажет об этой записке. Наверное, он стоил моей любви, потому что никогда ни от него, ни от кого-нибудь другого я не услышала даже намека на мою тогдашнюю глупость. Он промолчал… И вскоре я поняла почему: он был влюблен, но, конечно не в меня, а в мою одноклассницу Ленку. Они встречались, и однажды, случайно увидев их вдвоем на станции метро «Ленинские горы», я так сильно топнула ногой по мосту, что станцию пришлось закрыть почти на двадцать лет. Его я видела последний раз на выпускном, а Ленка вышла замуж за другого…
Это был первый урок любви, преподанный мне жизнью: я научилась отличать любовь от влюбленности и поняла, что даже такая безответная любовь оставляет в душе прекрасный след.
Только через три года после окончания школы я, наконец, очнулась от оцепенения и поняла, что на свете есть другие представители мужского пола. И первым заинтересовавшим меня субъектом оказался провинциальный милиционер, работающий в Москве «по лимиту». Нас познакомила моя подруга. Она встречалась с его приятелем, ее другая подруга тоже встречалась с его другим приятелем, и мы с ним тоже оказались вовлечены в этот «клуб влюбленных». Мы встречались обычно вшестером, шли в кино или отправлялись бродить по парку, и сначала меня раздражала его провинциальность, его манера себя вести, и когда он признался мне в любви, я не смогла ничего ответить ему. Когда я пришла домой и сказала маме, что мне сделали предложение, первой ее реакцией было: «Надеюсь, ты отказала?» Я вежливо обещала ему подумать. Он исчез, а я не знала, куда деться от тоски. Я вздрагивала от каждого телефонного звонка, бродила каждый день по Нескучному саду в надежде его встретить (он работал в этом районе), шарахаясь от патрульных милицейских машин. Рядом со мной как будто образовалась огромная черная дыра, в которую со свистом улетали мои мысли и чувства. Мне не хватало его вечерних долгих звонков, его поцелуев, уверенности в том, что он постоянно думает обо мне так же, как я о нем сейчас.
Так прошел год. Он был слишком тяжелым для меня. Я похоронила мать, оставшись совсем одна, мне пришлось, учась на пятом курсе дневного отделения института, работать на полную ставку в школе. Возвращаясь поздно вечером в темную квартиру, я пыталась думать о чем-то хорошем, но неизменно все мысли возвращались к нему, и я засыпала, уткнувшись в мокрую от слез подушку.
Но однажды раздался телефонный звонок. Я не поверила, услышав его голос. Подумала, что эта чья-то глупая шутка. Я не стала спрашивать, почему он пропадал целый год, просто собралась и поехала на свидание. Увидев, что он, не торопясь, идет мне навстречу, я бросилась к нему и повисла у него на шее. Потом мы долго целовались за библиотекой Нескучного сада, и над его плечом светил синим светом огромный Сириус.
…Наверное, мы слишком изменились за год. Строить отношения заново не получалось, я понимала, что мы поменялись ролями, и теперь он милостиво позволяет себя любить. У него была теперь своя жизнь, в которой для меня места не оставалось. И когда я решила «поставить точки над и», он с радостью расстался со мной. Это было для меня потрясением, я заболела. Приехала моя тетя и сидела у моей постели, боясь, что я выброшусь из окна. Месяц не спадала температура, я стала похожа на тень, врачи не могли поставить диагноз, и только из уст одной старой врачихи прозвучали забытые слова «нервная горячка».
Но все проходит, проходит и боль, остается, пускай и печальный, но опыт. Понимание того, что любовь – это великий душевный труд, это путь огромных уступок и тяжелых прощений, и иногда перед человеком встает нелегкий выбор: нести этот крест или потерять любовь…
|
|