Моим детям,
Виоле и Даше посвящается.
« ПАЗЛЫ» ПРОШЛЫХ ЛЕТ
Вадим Качан
***
Я не мигая смотрел на черный кружок, которым кончался ствол самодельного пистолета. Лицо его владельца белело в темноте размытым пятном, он был на голову ниже меня. Пистолет дрожал в руках коротышки. Тот все ближе и ближе подносил его ко мне, пока дуло не уперлось в лоб. Я закрыл глаза – лицо коротышки исчезло.
– Эй, братан, – услышал я тихий, вкрадчивый голос в стороне, – это не тот.
– Не тот? – переспросил коротышка.
– Не тот, – подтвердил тот же голос.
Давление дула ослабло, я открыл глаза. Коротышка удивленно и как-то виновато посмотрел на меня. Спрятал в карман пистолет.
– Извини, обознался, – прошептал он. Развернулся и исчез в темноте, по шагам было слышно, как к нему кто-то присоединился.
Подошел автобус, и я вошел в его светлое чрево, не понимая, что со мной произошло в Могилеве на вокзале в начале девяностых прошлого столетия.
Фрагмент из чужой параллельной жизни, немного смахивающей на третьесортный детектив.
***
– Держи, – седой военком протянул мне военный билет, – снял тебя с учета. Можешь ехать домой.
В маленькой комнате военкомата в далекой Сибири было тепло, выходить на февральский холод не хотелось.
– Спасибо, – произнес я и стал медленно перелистывать билет, рассматривая штампы «снят-принят». До отправления поезда времени было навалом. На вокзал не хотелось. Но уходить все же надо. И когда я, спрятав билет, собирался попрощаться, услышал:
– Подожди, сынок.
Военком поднялся со скрипучего стула, прихрамывая и немного сутулясь, побрел по коридору. Мне показалось, что раньше он прихрамывал не так сильно. Минут через десять он вернулся и протянул мне сложенный листочек бумаги. Я, не раскрывая, положил его в военный билет – пора уходить.
– До свидания.
– Счастливо.
В поезде, перекладывая документы, я развернул листочек – это был мой прошлогодний рапорт на имя министра обороны СССР, где я просил отправить меня добровольцем на войну в Афган. Седой военком рапорт мой никуда не отправил. Шел 1982 год. Больше таких заявлений я не писал, и в Афганистан не попал, но седой военком вспоминается часто.
***
Идти по лесу в тумане, да еще ночью, да без фонарика – удовольствие не из приятных. Нащупывая ногами дорожку, я мысленно ругал себя на чем свет стоит. Видимость полметра-метр. А мне нужно пройти еще километров пять – половину расстояния от железнодорожной станции до учебного пункта, где у нас, студентов технологического института, должна проходить практика.
Мой поезд пришел в два часа ночи. И я, чтобы не валяться до утра на жестких привокзальных скамейках, решил пойти пешком.
Вначале все было вроде бы и ничего. Темновато, конечно, но светили звезды, луна, и я, спросив на вокзале направление, бодро зашагал в темноту. Но где-то на полпути все изменилось: тучи закрыли небо, стало зябко, темно и осел туман. Да такой, что вытянутой руки не видно.
Двигался на ощупь, боясь потерять тропинку.
Несколько раз казалось, что встречаю попутчиков – их неясные силуэты выплывали из темноты и тумана. Я даже подходил к ним и спрашивал, правильно ли иду? Потом, разобравшись, что это елки, смеялся. Наверное, странно звучал мой смех.
Иногда зажигал спички, смотрел на часы. Время, казалось, остановилось – туман поглотил все.
По расчетам должен был подходить к учебной базе, но не увидел ее ни через час, ни через два.
Заблудился.
Встал на колени, ощупал тропинку. Вместо утрамбованной земли пальцы уткнулись в мокрую траву. Все понятно: когда пытался у очередной ели спросить дорогу, сбился с пути. Делать нечего, надо идти, не стоять же до утра.
Ноги все больше и больше погружались во что-то мягкое – мох, наверное.
Спички кончились. Очень хотелось курить.
Вдруг нога вместо земли уперлась во что-то живое. Нагнулся. Это была собака. Она лизнула меня в лицо.
– Собачка, – я не узнавал своего осипшего голоса.
Погладил ее за ухом, вздохнул и двинулся дальше. Собака пошла рядом.
Стало светлей. Ели стеной обступали нас. Собака вдруг перешла вперед. Повернула на девяносто градусов и посмотрела на меня, как бы приглашая за собой. Мне было все равно куда идти.
Утром мы вышли к станции, откуда я начинал свой путь. Усталый, заснул, сидя на скамейке. Собака свернулась калачиком у ног. Это была обыкновенная дворняга, только старая очень.
Проснулся в полдень. Собаки нигде не было видно, и никто не знал, куда она делась.
Закинув за плечи рюкзак, бодро зашагал на базу, думая, не сон ли мне ночью приснился?
***
Мы с моим другом детства Леней Логодичем прыгаем от восторга на перемене после первого в жизни урока. Нам весело, и мы счастливы от того, что на вопрос учительницы: «Кем мы хотим быть?» – ответили одинаково: «Лениным!»
Шел 1965 год. Почему мы им хотели быть? Не знаю. Но восторг и радость того дня помню до сих пор. У меня был друг и длинная-предлинная жизнь впереди.
***
Деревня, где мы жили, застыла в радостном предчувствии необычного события – в деревню должны провести электричество и радио. Учительница рассказала нам на уроке о лампочке Ильича и еще несколько подобных историй. Поэтому мы, первоклашки, ходили, гордо задрав нос, и посматривали на всех свысока, как посвященные в какую-то тайну.
Строители сначала поставили столбы, а затем протянули провода. До пуска оставалось немного времени.
Несмотря на вроде бы понятное объяснение учительницы, мы все мучались – как же по проводам все это будет передаваться? Наши детские души посетило сомнение, и мы частенько спорили по этому поводу. Услышав наши разговоры, дед Епишко (ему, наверное, было лет сто) сказал:
– Я знаю, как происходит.
И позвал нас к ближайшему столбу. Подойдя, он приложил к нему ухо и застыл, закрыв при этом глаза.
– Послушайте.
Мы всей компанией приложили по очереди ухо к столбу.
Точно, что-то шумело, но что – не разобрать. Данное действие нас разочаровало. Уж как-то ничего не слышно было.
Но через пару дней зазвучало в домах радио, а через неделю дали свет. Электричество в домах горело почти целую ночь. Засыпал я в тот вечер при свете лампочки.
А через месяц мы всей деревней хоронили молодого тракториста. Он в поле наехал на столб, попытался поднять оборванный провод, и его убило током.
***
У нас была собака, звали ее Рыжая, и она ощенилась. В помете было четыре щенка, через месяц-другой троих забрали. Четвертого мы решили оставить у себя и назвали Дружок.
Щенок жил у нас чуть более полугода. Он встречал меня из школы, терпеливо слушал мои рассказы и радостно играл со мной – в общем, мы стали друзьями.
Но к отцу как-то пришел приятель с соседнего хутора и уговорил отдать собаку. Слез было пролито не мало, но не зря говорят – время лечит. Постепенно я смирился с потерей.
Однажды ранней осенью, собирая грибы, набрел на хутор, где по двору бегал мой Дружок. Позвал его. Хотя и прошло месяца четыре, собака узнала голос. Она кинулась ко мне, перепрыгнула через забор, но радостного выражения я на ее мордочке не заметил. Наоборот, Дружок с рыком набросился на меня и стал кусать, и если бы во дворе не было взрослых, худо пришлось бы.
Свитер на мне был изорван в клочья. Для дезинфекции укусы на теле смазали самогоном. Хозяйка при этом причитала:
– Такая добрая собака, ни разу ни на кого не бросалась, а тут такое. Может, застрелить ее?
Я попросил ничего не делать с Дружком.
Видел я его еще несколько раз, до нашего переезда в Брест, но на мой окрик он почти не реагировал. Дернется и застынет.
***
Ехать в поезде предстояло долго – больше суток. Поэтому я и два моих попутчика устраивались в купе капитально. Хоть и на время, но это будет наш дом родной. По тому, как аккуратно и не спеша расставлялись продукты, расстилалась постель, в соседях угадывались бывалые путешественники. Впрочем, тот, кому на Севере приходится ездить в командировки, быстро становится бывалым. Там любое передвижение по железной дороге занимает несколько дней.
За общим ужином познакомились. Старшего звали Николаем, а того, что помоложе, – Володей. Я достал бутылку «Столичной», но они наотрез отказались выпить за знакомство, что удивило и опечалило меня безмерно: на улице минус 30, и продрог я на вокзале прилично.
«Странные друзья», – подумал я и стал к ним присматриваться.
Володя был намного моложе, но Николай слушался его беспрекословно, выполняя и предугадывая любое желание. Похоже, Николай сидел на зоне. Феня и наколки, как паспорт, указывали на это. На Севере такое не диво, там каждый второй когда-нибудь сидел, и расспрашивать, за что и почему, не принято – можно за нарушение этикета и на грубость нарваться. Вышел из тюрьмы он недавно, что видно по походке и всем его движениям. Он старался быть незаметным, но в то же время постоянно находился в напряжении, как сжатая пружина. Володя, напротив, вел себя спокойно, с достоинством и немножко по-барски. После ужина он достал книгу и углубился в нее, отметая любое желание поговорить.
«Странная парочка, – опять вздохнул я. – Может, беглецы?»
Паспортный контроль на станции «Комендантской» развеял это предположение.
Справка, показанная Николаем, подтвердила то, что он из зоны, но вот что Володя предъявит удостоверение МВД, я не ожидал никак. Меньше всего он походил на мента. Но то, что и я вместо паспорта достал красную книжечку, его тоже удивило. И не случайно – я в дороге вторые сутки. Пришлось на попутках добираться до станции. Замело дороги. Толком не то что побриться – умыться не было никакой возможности. Вид у меня был еще тот.
После проверки документов мы с Николаем вышли покурить. Он стрельнул сигаретку, аккуратно взяв две. Одна тут же очутилась за ухом: зона с трудом отпускает людей. Разговор пошел о погоде, но как-то вяло и быстро иссяк. Вернувшись в купе, застал Володю в той же позе. Немного для приличия посидев, я взял бутылку водки и пошел искать более дружелюбную компанию. На Севере народ простой, без комплексов, и через полчаса моя любимая песня «По диким степям Забайкалья» неслась из соседнего купе.
Проснувшись в обед, я увидел, что Володя читает книгу, как будто и не спал, а Николай сидит за шахматной доской. Я даже головой замотал, не сон ли это – как-то не вязался его вид с шахматами. Но нет, ничего не изменилось, картинка та же.
О своем самочувствии умолчу – оно ужасно. Опохмелиться нельзя, вечером поезд прибывает на мою станцию, а там дела.
Протягиваю Николаю пачку чая. Он без слов понимает все и исчезает из купе. Когда возвращаюсь из туалета, на столе возле шахмат стоит алюминиевая кружка с чаем.
– Для души, – изрекает довольный Николай.
Есть такая присказка – чай бывает человеческий, купеческий и для души. Перевожу для тех, кому неведомо: купеческий – это с конфетами, человеческий – с сахаром, а для души – это чифирь. На пол-литра воды – пачка заварки, и бодрящий напиток готов. Пускаем кружку по кругу – и степенная, неторопливая мужская беседа полилась в нашем купе.
Володя отложил книгу. Он оказался военным доктором и в эти края попал, как и я, по распределению после окончания института. Николая списали по амнистии, а так как Володя ехал в отпуск, то решил довезти Николая домой, поскольку тот болен. Что-то не вязалось в этом объяснении, да и на больного Николай не похож – не кашлял и руки-ноги целы.
«Ну да ладно, хотите, чтобы я верил этому, – буду верить».
Для того и существуют вагонные разговоры, чтобы немного приукрасить себя, не заботясь о правдоподобности, чтобы рассказать правду, зная, что с этими людьми, попутчиками, ты никогда не увидишься, и не будет стыдно за себя, за лишнее откровение.
Николай предложил партию в шахматы, я сыграл одну и проиграл.
Следующую постигла та же участь. Из пяти партий я не выиграл ни одной, только в последней была ничья. Ее предложил сам Николай. Продолжи он игру, обязательно выиграл бы, позиция у него была хорошая.
Время за разговорами и игрой пролетело незаметно, скоро моя станция. Перед выходом решил остыть и покурить. Со мной в тамбур пошел Володя, хотя он и не курил.
– Ты, наверное, думаешь, что за странная пара, – сказал он, – и будешь прав. Я в самом деле сопровождаю его, но не домой, а в психушку. Николай не освобожден, он душевнобольной. Сидит за убийство. Просто вагон для заключенных на ремонте, а мне после доставки пообещали отпуск, вот и везу его в купе. А справку о липовом освобождении друзья выписали. Николай безобидный, в шахматы играет, как бог. Даже не верится, что болен. Лет восемь сидит с тихим помешательством. Может, притворяется, а может, и нет. Никак понять не могу. А чего не сидеть – режим легкий, кормят хорошо, срок идет. Ему еще лет пять трубить. Но каждый год нужно на обследование возить. А потом у меня отпуск – и на юг, к морю.
Когда вернулись в купе, Николай сидел за столом – играл сам с собой в шахматы. Он повернулся к нам и улыбнулся, как старым друзьям.
Стоя на перроне и глядя вслед удаляющимся огням поезда, я вспоминал его улыбку: какой-то хитроватой она мне показалась.
***
Подходя к расписанию поездов, я загадывал желание:
– Если первый поезд идет на материк, то еду домой, в Минск, а если нет, то в Сибирь.
Первый поезд шел в столицу, значит, на материк, а значит – домой. Я решил еще раз испытать судьбу. Взял в руки монетку: «Если орел – домой, если решка – Сибирь».
Через четыре дня, лежа дома в постели, подумал: «А если бы выпала решка?»
Внутри все оборвалось: «Идиот же я».
***
Была ранняя весна, лед почти весь сошел с речушки, только у кромки берега – тонкая наледь и кое-где снег слежавшийся.
Мы, ватага пацанов, разомлевшие от яркого солнца, сидим на берегу и решаем важную проблему: можно сейчас купаться или нет?
Погода как бы жаркая, да и вода не такая холодная, как должна быть в это время. Но так рано никто не купается.
– Как можно узнать, не попробовав? – этак солидно произнес Вова – самый старший из нас. Ему было семь лет, а нам только по шесть.
Фраза была произнесена весомо, она не оставляла ни тени сомнения в правильности выбора. Самые горячие головы кинулись тут же стаскивать с себя одежду.
– Дома поколотят, – попытался остудить пыл вечно осторожный Леня.
– Если снять трусы, то не узнают, – не унимался Вова.
И пять голозадых пацанов попрыгали в ледяную воду.
В это время по мосту проходил какой-то дядя.
– Вадим, – это он мне, – вылезай из воды, а не то папе расскажу.
– А вы не знаете моего папу, – смело ответил я и нырнул поглубже.
Тогда мне было невдомек, что если ты с кем-то незнаком, не обязательно, что и тебя не знают, тем более в деревне из двадцати домов, где твой отец –директор школы.
Когда я подходил к дому, то увидел, как из двора выходил тот самый дядя с моста.
На следующий день ближе к вечеру (раньше никого из дома не выпустили – карантин на возможное воспаление легких) мы всей компанией собрались возле нашего дома на лавочке. Только Леня и Вова сидеть не могли – у отцов руки тяжелые.
– Я же говорил, что поколотят, – произнес Леня.
– Ну и что, – ответил Вова, – зато раньше нас никто не купался.
И точно – в апреле никогда в жизни мне не приходилось больше купаться, разве что в бассейне. Удивительно, но никто тогда не заболел, даже насморк не подцепили, хотя вода, честно признаюсь, была ледяная.
***
В Бресте, на площади Ленина, на крышах двух домов во времена СССР висели две огромные надписи: на одном – «Нам строить коммунизм», а на соседнем – «Нам жить при коммунизме». Народ про последний дом поговаривал, что там, наверное, обкомовцы живут.
***
С Николаем, мастером леспромхоза, мы проснулись рано утром с восходом солнца. Ночевали в бараке, где жили лесорубы, работающие вахтовым методом. Весной и летом они валили лес, а зимой, по зимнику, спиленный лес можно было вывозить. Зимой болота замерзали. В снегу, по замерзшей земле, пробивались дороги, и лес из штабелей, из делянок отвозили в центральный поселок.
Перекусив на скорую руку, двинулись в путь. За световой день нам нужно обследовать разработанные делянки леса и наметить новые. Идти недалеко, километров шесть.
Мы взяли с собой топоры, чтобы делать затески, и рюкзак, с которым я никогда не расставался. В нем всегда лежал приличный кусок сала и несколько пригоршней риса, пара коробок спичек и буханка хлеба, а также леска с крючками и небольшая рыболовная сеть метр на полтора, плюс алюминиевая миска, служившая порой котелком. Все это я носил с собой по совету старожилов, ведь в тайге никогда заранее не знаешь, где придется ночевать и что есть.
Было место в рюкзаке и для заветной фляжки, куда налита совсем не вода, а кое-что покрепче. Воду я привык пить из ручейков или из болота.
Ружье, как правило, я всегда брал с собой. В тайге – это вещь номер один. С такой экипировкой можно добрую неделю жить вдали от людей.
Николай хотел было и сейчас взять ружье, даже подержал его в руках, но когда я ему сказал, что у нас мало работы и мы сможем быстро управиться, положил на место. Я свое тоже оставил. Кому охота с собой таскать лишнюю тяжесть? И мы пошли, в руках топоры, да у меня за плечами рюкзак, налегке, можно сказать.
Мелкий слепой дождик прибил дорожную пыль, сверху образовав корочку. Мокрый песок припал к сапогам, что немного замедляло наш путь. Мы даже подумывали, не пойти ли по лесу, но вспомнив, что в лесу еще местами не растаял снег, а проваливаться по колено в него – удовольствие сомнительное, пошли по обочине дороги.
Солнце пригревало спины, и мы шли, болтая обо всем, начиная с политики и заканчивая поставками в поселковый магазин. На окружающий лес мы не обращали никакого внимания. Что на него смотреть? Лес как лес. Справа –редколесье, а слева – стеной тайга. Хотя вру. Краем глаза мы отмечали любое движение – то белка по веткам пробежит, то рябчик пролетит. Дразнятся, как будто знают, что мы без ружья.
Следы впереди нас Николай заметил первый.
– Стоп, Вадим, – тихо сказал он и показал на дорогу.
Не надо быть большим знатоком природы и следопытом-охотником, чтобы понять, что это следы медвежьи, а если быть точным, то медведицы с двумя детенышами. Отпечатки лап медведицы впечатляли своими размерами. Прошла эта семейка буквально за полчаса перед нами. Об этом говорил свежий песок, взрыхленный ими и не прибитый дождем. Значит, они были здесь после дождя, а он только что закончился. Ветер дул нам в лицо, поэтому она не слышала нас, и не ушла с дороги. Медведи, как правило, избегают встречи с людьми.
Пройдя с десяток метров, мы увидели свежий медвежий кал, из которого еще шел пар.
Получается, что они рядом.
Дорога в этом месте делала поворот влево. Мы решили зайти за него, чтобы оценить обстановку и принять решение. Топоры у нас из рук сейчас никто не смог бы вырвать, топорища мы сжимали в ладонях до боли.
За поворотом медвежья семья свернула в лесные заросли. Мы вздохнули с облегчением. Хотя расслабляться было рановато. Насколько нам известно, медведица, почувствовав за собой преследование, могла сделать круг и напасть сзади, если чувствовала угрозу или была голодной после зимы.
В общем, мы решили передохнуть и хорошенько обмозговать ситуацию. Николай сел на поваленное дерево, а я развязал рюкзак, чтобы подкрепиться салом. От переживаний разыгрался аппетит. Самое простое в данной ситуации – подождать машину с лесорубами, она должна появиться через час. Но вопрос в том, есть ли у нас этот час?
Вдруг над головой у Николая зашуршали ветки. Я распрямился – в руках топор. Замечаю, что Коля застыл неподвижно, и лицо у него стало белее бумаги. Ветки зашуршали сильней, над его головой показалась… морда лося. Я застыл от удивления. Мы смотрели с лосем друг другу в глаза. Каждый из нас ждал, что будет делать противник. Прошла минута, другая – лось вдруг фыркнул и мгновенно исчез в зарослях.
Из-за поворота выехала машина с лесорубами.
Оказалось, что сегодня они решили попасть на работу пораньше, чтобы своими трудовыми подвигами порадовать приехавшее высокое начальство, то есть меня.
Я рассказал, что у нас тут такое произошло.
Несколько человек с ружьями бросились по следам, а Николай в это время завладел моей заветной фляжкой и не отрывался от нее, пока не выпил все содержимое.
Минут через двадцать вернулись охотники. Вот рассказ самого опытного из них:
– Медведица шла по дороге, потому что охотилась за лосем. Шла параллельным с ним курсом и свернула в лес, чтобы напасть на него. Вас она не слышала, так как вы шли против ветра, да и медвежата ее отвлекали. Лось вас, конечно, чувствовал, так как был немного позади медведицы. Слева было болото, и бежать он мог только в вашу сторону. Когда лось побежал к вам, медведица вас уже учуяла и не сразу пошла на вас, а немного постояла, раздумывая, это и спасло. Потом она сделала прыжка два-три, но наша машина помешала ей завершить охоту.
В общем, хлопцы, вы в рубашке родились. Если бы один такое увидел, никто и не поверил бы моему рассказу. Кстати, лось был для вас не менее опасным. Копытами он бьет не хуже, чем медведь лапами. Да, в рубашке…
За «хлопцев» я немного обиделся, как никак, мы с Николаем – их начальники. Но, учитывая обстоятельства, не стал делать замечания. День дальше пошел по плану.
От выпитой фляжки Николай ни капельки не захмелел, и мы все, что задумали, сделали. Только вопросы ему приходилось задавать по нескольку раз, с первого раза он не всегда понимал.
В тайгу без ружья я больше не ходил, даже ненадолго.
***
Мы с Эллой, моей женой, стоим в очереди на посещение острова – тюрьмы Алькатрас. Очередь длинная.
Вопреки ожиданиям, очереди в США – обычное и достаточно распространенное, если не сказать массовое, явление. Только стоят там спокойно, а не поругиваясь и нервничая. Если вдруг кто идет без очереди, народ не бросается на того с кулаками, а относится с пониманием – товарищ имеет на это право или очень спешит. И его пропускают вперед.
Перед нами стоит типичная американка среднего возраста с сыном лет десяти. Он достаточно терпеливо сносит тяготы ожидания, о чем-то периодически заговаривая с матерью. О чем они говорят, мне неизвестно, так как английский я не знаю. Жена моя, наоборот, в совершенстве владеет этим языком. Между американкой и Эллой как-то сама собой возникает беседа, в которую изредка встревает маленький американец. Я стою в стороне и по известной причине молчу. Элла потом перескажет.
Мне хочется отойти покурить, и я говорю об этом жене. Только я успел это сказать, как из уст американки неожиданно полилась речь на чистом русском языке.
– Вы русские? – спрашивает она. – Никогда бы не подумала. Я сначала решила, что вы англичане. Очень похожи. И речь, и одежда.
В общем, пошли ахи-вздохи. А когда узнала, что мы не русские, а белорусы из Минска и живем в том квартале, где они с мужем жили лет десять тому назад до эмиграции, удивлению не было конца. Но когда оказалось, что у нас с ней нашлись и общие знакомые, я понял, что надо все-таки перекурить и осмыслить все произошедшее.
Глядя на мутные воды Тихого океана, точнее, залива Сан-Франциско, пришла банальная мысль: какой же шарик наш в конечном итоге маленький.
«Надо же», – произнес я вслух, оглянулся, не видит ли кто меня, и выбросил сигарету в набежавшую волну.
***
Борьба с курением в США набрала катастрофические размеры. Запрещено курить в общественных местах, в том числе и в офисах фирм.
Мы с женой в начале этого движения были в Америке и как-то решили совершить по центру Чикаго экскурсию на автомобильчике на человек десять с гидом. Когда нас, желающих прокатиться по центру, собралось достаточное количество – поехали. Нужно сказать, что была зима. Стоял холодный и сырой день. Холодней, чем в Минске.
Несколько раз я видел, как из маленьких магазинчиков и ресторанчиков выбегали легко одетые продавцы и официанточки, чтобы перекурить. Мы с женой их жалели.
Наконец наш автобус подъехал к небоскребам, и, когда экскурсовод стал вдохновенно рассказывать, сколько в здании этажей, сколько там фирм и сколько служащих в доме находится и работает, кто-то тихо спросил:
– И что – из стольких тысяч уже никто не курит?
***
Когда мы с женой собирались в США зимой, то долго не знали, что брать с собой из верхней одежды. В частности, нас запугали рассказами, что «зеленые» и «экологи» ради защиты животных забрызгивают шубы из натурального меха несмываемой краской. Мы даже звонили друзьям в США за советом, но толкового ответа не получили. В общем, жена решила не рисковать своей шубой и надела куртку, а я рискнул и взял с собой турецкую дубленку и шапку-ушанку из норки.
Чикаго встретил нас суровой зимой. На улице метель, мороз и большая влажность. Из-за жены мы по городу передвигались от магазина до магазина. Не потому, что она так много покупала, а чтобы согреть ее. И если вы думаете, что в США к вам не подходят абсолютно незнакомые люди и не задают очень советский вопрос: «Где вы это купили?» – то ошибаетесь! Меня спрашивали об этом на каждом шагу, даже на улице один раз остановили. И судья, к которому мы попали по делу, спросил:
– Где можно приобрести такую меховую куртку и шапку?
А когда узнал, что все это добро из Минска, попросил привезти хотя бы шапку.
Если бы я имел с собой приличный запас дубленок и шапок, то наверняка стал бы миллионером.
***
Сан-Франциско. Скверик. Я сижу в глубине сквера, в тени какого-то развесистого дерева на лавочке, неподалеку от дома друзей. Они еще на работе, и мне нужно убить около часа времени.
Скверик пустынный, никого, кроме меня и голубей. Делать нечего, рассматриваю их. Голуби как голуби – наши точно такие же. Ходили-ходили вразвалку в поисках еды и вдруг разбежались. В нашу тихую гавань влетела юная американочка лет двадцати. Джинсы в обтяжку, талия и грудь на месте. Короткая стрижка, носик вздернут, глаза быстрые и сама стремительная.
Сбросила рюкзачок, плюх на скамейку. Головкой повернула направо-налево. Меня не видно за ветками. Лицо в ладони – и вижу, плечики затряслись.
«Плачет», – догадался я. Стало неловко, что подсмотрел.
Первое желание подойти и успокоить отогнал сразу: во-первых, не знаю языка, во-вторых, в США, по слухам, это могут расценить как приставание, а за это сажают в тюрьму. В общем, решил подождать, чем все закончится. Сижу и строю догадки, что могло довести юную леди до горьких слез? И вдруг так же внезапно она прекратила плакать. Достала зеркальце, смахнула слезу. Встала.
В скверик в это время входила пожилая дама. Было видно, что они знакомы. Старшая спросила:
– А ю о`кей?
– О`кей, – ответила юная американочка, и тридцать два зуба осветили на мгновение темный скверик. Она улыбалась!
До возвращения моих друзей оставалось еще минут двадцать.
***
В одиночестве брожу по огромному магазину, больше похожему на маленький город. Это называется молл. Американцы сюда приезжают семьями за покупками на целый день. Здесь все: и фонтаны, и рестораны, и кинотеатры. Моя жена с подругой забежали в какой то магазин с дамскими штучками, а меня попросили погулять десяток-другой минут. Но недалеко, чтобы не заблудился, а сделать это здесь очень даже просто. Через пятнадцать минут я почувствовал небольшую усталость и прислонился к какому-то столбу. Американский и приезжий люд потоком огибал меня. Я немного отдохнул и уже собирался тронуться с места, как ко мне подскочила худенькая женщина. Она, внимательно глядя мне в глаза, начала о чем-то быстро говорить по-английски.
Лицо ее излучало сочувствие. Увидев, что я ничего не понимаю, она спросила:
– А ю о`кей?
– О`кей, – устало ответил я, но улыбки не получилось.
***
К жене в магазине в США подходит негритянка.
– Дай доллар, – говорит требовательным тоном.
– Не дам, – отвечает жена.
– Почему?!
– Не хочу!
Негритянка в изумлении останавливается.
***
К нам в комнату в студенческое общежитие среди ночи врывается наш друг, студент Юра Смелов и кричит:
– Хлопцы, помогите!
Мы повыскакивали из кроватей.
– Что случилось?
– Если бы их было только человек пять-шесть, я бы и сам справился, а их… – Юра неожиданно обрывает свою речь на полуслове, падает на свободную кровать и засыпает мертвецким сном.
Утром, как мы у него ни допытывались, что произошло ночью, он упорно хранил молчание.
***
Открывается дверь в нашу комнату в общежитии. Заходят декан, зам декана и комендант. Становится тихо-тихо. О таком говорят «гробовая тишина». На столе у нас вино, карты и сигареты.
– Не помешали? – грозно задал риторический вопрос декан.
– А вы как думаете? – вопросом на вопрос ответил наш гость, студент Юра Смелов.
***
Мы большой компанией собрались в общежитии у девчонок во время практики в учебном центре нашего института. Ребята немного выпившие. В комнате веселая суета, звучит гитара, смех. Три часа ночи.
Вдруг громкий стук в дверь. Мы затихли. Стук повторился. Кто-то приоткрыл двери:
– Проректор, – раздался клич.
Выключив свет, мы дружно попрыгали в окно.
На следующий день проректор собрал нашу группу на собрание. На повестке дня один вопрос: «Поведение после отбоя».
Начал собрание проректор такими словами:
– Нормальный человек, прыгнув со второго этажа, обязательно повредил бы себе что-нибудь – руку или ногу, например. А эти, спрыгнув, побежали, как ни в чем не бывало. Если бы были трезвые, точно шеи сломали бы.
***
Возле института я встретил своего дружка Гену Воронцова.
– Почему такой мрачный? – спросил он.
– С Эллой плохо, – ответил я.
Два дня назад мою жену Эллу «скорая» забрала в роддом. Я первый на потоке женился. Вся группа была в курсе семейных дел и переживала по поводу наших мелких стычек, занимая поочередно то мою, то ее сторону. Но с тех пор, как Элла оказалась, как говорят, в «интересном» положении, общественное мнение всегда было только на ее стороне, даже если я был прав. Группа состояла из ребят, у нас училось только две девочки.
– Ты в роддом? – спросил он.
– Да, – ответил я.
Он пошел рядом, ни о чем не спрашивая.
Утром из дома я звонил в приемное отделение, чтобы справиться о здоровье жены, и услышал страшные слова, что она в ужасном критическом состоянии, что была неудачная операция... Медсестра говорила что-то еще, но я уже ничего не слышал.
Как добирался до института, не помню. Видел только месиво из мокрого, грязного снега на черном асфальте, да приговор из телефона в ушах звучал.
Путь в роддом лежал через институт.
Я был рад, что мне встретился Гена.
Он шел рядом, ни о чем не спрашивал, он все понимал без слов. Он был друг.
В роддоме я кинулся к приемному окошку:
– Что с женой? Что с Эллой?
Молоденькая медсестра покраснела.
– Это вы звонили, – она запнулась, опустила глаза и тихо продолжила, – я все перепутала. Я только первый день работаю. Простите…
До меня стало доходить, что все не так и плохо.
Оказалось, что роды прошли более-менее нормально, что жена уже в палате, и если я подойду к торцу дома и позову ее, то она выглянет в окошко. Только поговорить мы не сможем, так как палата на третьем этаже. Я выбежал из приемного покоя. Пока выкрикивал имя жены, подошел Гена.
– У тебя родилась дочь, – сказал он.
Гена еще несколько раз приходил со мной в роддом.
Потом у меня началась жизнь настоящего семейного человека. Пеленки, распашонки…
Гену видел все реже и реже.
Затем распределение. Север.
Он уехал на Урал.
Потом я вернулся в Минск. Новая работа.
Вначале мы писали друг другу, но постепенно переписка заглохла. Переезды, устройства на работу, жилищные проблемы…
Как-то случайно встретил на улице однокурсника. Мы кинулись в воспоминания, а затем стали спрашивать друг друга: как этот, как тот? И я у него спросил: а как Гена? Он замялся на мгновение:
– Ты разве не знаешь? Он умер.
– Кто?!
– Гена. На операционном столе. Года три назад. Извини, дружище.
Сокурсник ушел, а я остался стоять, оглушенный новостью.
Когда мне нужно было принимать важное решение, я все это время мысленно спрашивал у Гены совета. А его уже три года нет в живых. Мне это казалось несправедливым.
– Почему он, почему его выбрала судьба?
Я вспомнил, как мы молча шли когда-то давно в роддом. Как ничего не говоря мне, он многое тогда сказал. Как мы, еще юноши по возрасту становились мужчинами по сути.
***
В Бресте мы жили в частном доме с шестью сотками огорода, сараем и поросенком в сарае, но кошки у нас долго не было. Как-то в огород подбросили котенка. Наверное, соседи.
Котенок незаметно превратился в кошку, но имя ей мы почему-то не дали. Звали ее просто кошка. А если сказать: «Кс-кс-кс» – она всегда прибегала. У нас с ней были нормальные, какие бывают, как правило, у кошек с подростками отношения: изредка я ее поколачивал, изредка она меня царапала. Ничего примечательного, если не считать, что я научил ее есть клубнику. Кошка, конечно, сопротивлялась и поцарапала мне все руки, но одну ягоду все-таки съела. Надо сказать, ей понравилось – после этого она съедала десяток-другой ягод за сезон прямо на грядке.
Потом я поступил в институт в Минске и домой приехал только на зимние каникулы. Достойно отгулял их, а уезжал на учебу, когда родители были на работе и проводить на вокзал не могли. Поэтому на вокзал пошел сам, и пошел пешком, вместо того, чтобы ехать на автобусе.
На полпути я заметил, что за мной идет наша кошка. В шагах десяти-двадцати за мной, при этом проваливаясь в рыхлый снег. Я остановлюсь, и она остановится, ближе не подходит, но и не убегает. Держит дистанцию. Пытаюсь ее отогнать, она отбежит, затем опять возвращается, так и дошла до перрона. Такие проводы у нее вошли в привычку, и провожала она меня до самой своей смерти.
***
Проснувшись рано утром, подбегаю к маме:
– Мама, я сегодня летал во сне. Очень долго.
Мама в это время жарила блины, она обняла меня одной рукой, вторая была занята сковородой:
– Это ты растешь, сынок.
Мне было тогда пять лет. Жили мы в деревне.
Прошло много времени. Я вырос, женился. И как-то рано утром услышал из кухни:
– Мама, я сегодня летала во сне. Так интересно.
Заглянул на кухню. У плиты стояла моя жена, одной рукой она обнимала дочь, а второй держала сковороду с блинами.
– Это ты растешь, доченька, – тихо произнесла жена.
***
Я был в командировке в Бресте и перед отъездом заскочил к отцу. Мы долго с ним говорили. В основном он вспоминал свою молодость, а я слушал. Под конец он сказал:
– Мне за семьдесят, а я не верю. Мне кажется, что смотрю на мир все теми же молодыми глазами.
Через две недели его не стало.
Произнесу ли я такие слова, когда мне будет столько же?
***
Во времена тотального дефицита, в восьмидесятые прошлого столетия, я часто слышал от отца:
– На Пасху, еще при Польше, когда мы всей семьей садились за стол, твой дед Лука говорил моим старшим братьям (они были членами западной подпольной компартии): «Зачем вам коммунисты? Посмотрите на стол. Все есть: и колбасы, и мясо, и сало, и самогонка, наконец. Придут красные – ничего не будет. Я сам был красным».
Мой дед в двадцатые был командиром артиллерийского дивизиона в Красной Армии и знал, наверное, о чем говорит.
***
– Вадим, – начал свою речь зам декана, – ты получаешь общежитие только потому, что сломал ногу. До первого замечания. Замечание – выселяем. Договорились?
– Договорились!
Через две недели.
– Вадим, я тебе говорил, что общежитие ты получаешь до первого замечания?
– Говорили, – я, понурив голову, стоял на костылях в кабинете зам декана. – Так и нет замечаний. Спросите у коменданта общежития.
– У коменданта, – передразнил зам, – а может, у его жены? «Телегу» она накатала на тебя, пишет, что спаиваешь ее мужа водкой.
– Вранье, – говорю я, – водку ни разу с ним не пил.
– А что?
– Коньяк.
– Стаканами глушили?
– Да.
– Кто же коньяк стаканами пьет? – сделал замечание зам декана и вздохнул. – Его смаковать надо. И когда пить научитесь?
Он замолк. Молчал и я.
– Ладно, – произнес он, – переселю тебя на этаж выше, подальше от коменданта и его жены, но смотри, в последний раз. Договорились?
– Договорились! – я на крыльях, то есть на костылях, вылетел из деканата, не веря своему счастью и ушам.
Вечером друзья мне рассказали, что от зам декана ушла жена. Перед уходом она написала в партком заявление.
– Тебе просто повезло, – сказал кто-то.
***
Утром среди больных разнеслась весть о невероятном случае, произошедшем ночью. Поступил пациент, выпавший с пятого этажа и оставшийся целым. Только ссадины.
Мы, ходячие больные, пошли смотреть на счастливчика. Он лежал на кровати, а вокруг него плотным кольцом стояли такие же любопытные, как и я.
– Пришел домой поздновато, – рассказывал любимчик фортуны, – зарплата, друзья, сами понимаете…
Он сделал паузу и обвел всех взглядом. Мы дружно закивали. Понимаем, мол.
– Выпил немного, а Галя, моя жена, сразу скандал закатила. Решил попугать ее. Открываю в кухне окно. Залажу на подоконник, а за окном у нас доска вделана в стену. Строители оставили. Жена доску под цветы в горшках приспособила, да и мне раньше часто приходилось на нее становиться, когда окно красил или еще что сделать надо было.
Залез, значит, я на подоконник, оборачиваюсь к жене и говорю ей:
– Прощай, дорогая!
Делаю вид, что хочу спрыгнуть, а сам ставлю ногу на доску. Но нога провалилась в пустоту, я потерял равновесие и полетел вниз, хорошо, что кусты под окном густые, а не то точно разбился бы.
Потом от Гали узнал, что она днем убрала доску, грязи на ней много собиралось.
Вечером, так и не найдя никаких повреждений, его выписали из больницы. По коридору он шел, обняв свою жену Галю.
Больные провожали их взглядами.
***
Ссора возникла из пустяка и на самом деле не стоила выеденного яйца. Но под парами алкоголя все кажется иным и преувеличенным.
Дима, мой сокурсник и сосед по комнате, сказал:
– Выйдем, поговорим.
Я ответил:
– Пойдем.
Мы встали из-за стола, оставив опечаленных гостей одних.
Дима был на голову выше меня, в плечах пошире и, чего греха таить, сильнее. Но закаленный в драках дома, в Бресте, когда сходились улица на улицу, район на район, я не боялся его. Выйдя в коридор, я лишь спросил:
– Ты точно хочешь этого?
– Да, – прозвучал ответ.
Я развернулся и изо всей силы нанес ему удар левой рукой. Я вынужден был бить первым, так как он был сильнее меня, а я знал: если драки не избежать и соперник сильнее, нужно бить первым – этот закон я усвоил дома хорошо.
Дима упал. Пришли гости и примирили нас.
Потом все вместе пили мировую.
Утром мы еще смеялись над собой, над вчерашним случаем. Но дружба у нас с Димой разладилась. Не смогли простить друг другу. Он – своей неудачи, я –того, что пришлось ударить.
Об этом случае мне напоминает сломанный мизинец на левой руке. И когда порой происходит нечто подобное, вспоминаю тот вечер, себя и Диму.
Мы могли бы стать с ним хорошими друзьями, но не стали.
***
Стою на костылях перед ледяной горкой. Нужно подняться на горку, чтобы попасть в институт, но мне это не по силам. Костыли пробуксовывают. Да и слабость после больницы.
Несколько недель назад я сломал ногу. Полежал немного в больнице. В деканате предлагали взять академический отпуск на год, но я отказался.
Стою перед горкой и думаю, может, все-таки в «академку» стоит пойти?
Вдруг вижу, как с горки шумной компанией спускается наша группа во главе со старостой Войцехом Кононовичем.
– Хватай его, хлопцы! – весело кричит он.
Ребята со смехом подняли меня и с шутками донесли до дверей института. Вместе с портфелем и костылями.
В отпуск я не пошел, и институт закончил вместе со своей группой.
***
Стою на вокзале и встречаю своего коллегу, а в недавнем прошлом сокурсника Юру. Он уехал в отпуск, чтобы жениться. Должен был вернуться еще месяц назад, но прислал телеграмму, что по семейным обстоятельствам задерживается.
На Севере к таким вещам, как свадьба и семья, относятся с пониманием и уважением. И ему продлили отпуск, но уже за свой счет.
Поезд опаздывал, и я стал беспокоиться за букет цветов – на морозе он мог завянуть. Запыхавшись, прибежал еще один наш товарищ и тоже бывший сокурсник Юзик. В руках у него – шампанское.
Вообще, в это место нас по распределению из одного института попало девять человек. Все собрались в гостинице, готовились к торжественной встрече молодоженов. Накрывали стол.
О Насте, будущей Юриной жене, мы знали многое. Долгими зимними вечерами Юра нам часто рассказывал о ней. У них любовь еще со школы.
Наконец поезд прибывает на перрон. Первым выходит Юра, за ним Настя.
– Здравствуй, Настя! – дружно кричим мы.
– Это Оля, – поправляет нас Юра.
Мы с Юзиком переглянулись: Оля так Оля.
– Здравствуй, Оля! – как ни в чем не бывало снова кричим мы. Открываем шампанское и тут же на морозе делаем по глотку.
– А где Настя? – отойдя в сторону, спрашиваю Юру.
– Развелись, – отвечает он.
– ?!
– Вначале все было по плану. Приехал в Минск. Женился. Поехали с Настей в Москву (путь на Север лежал через столицу). По дороге поссорились. Вернулись назад. Развелись. И я один поехал сюда. В дороге познакомился с Олей. Влюбился. Сошел на ее станции. Женился. Поэтому и задержался, – услышал я короткий отчет об отпуске.
***
– Надо доить коров, – сказал Саша Журавлев и вышел во двор; я поплелся за ним. Хоть я и родился в деревне, и босоногое детство прошло на лоне природы, о дойке коров имел смутное представление, все же большая часть жизни прошла в городе.
Во дворе стояли две коровы и мычали.
– Если их не подоить, то молоко пропадет,–заявил Саша, он был деревенским парнем.
Нашу группу, как и весь институт, осенью, как обычно, направили на уборку картофеля в колхоз. Жили в семьях. Мы с Сашей попали к деду с бабкой.
Сегодня утром бабка уехала в город к дочке, оставив деда одного на хозяйстве. Вечером, вернувшись с поля, мы обнаружили наличие коров во дворе и отсутствие деда дома.
Коровы долго не давали себя подоить, как мы ни старались.
– Надо переодеться, – догадался Саша и надел бабкин халат и фартук. Коровы искоса поглядывали на него, догадываясь о подлоге, но подоить себя дали. Дойку закончили затемно.
Дед так и не появился.
Обнаружил я его случайно в саду, когда вышел ночью по нужде. Он лежал на куче опавших листьев и спал. Позвал Сашу, и мы вместе внесли хозяина в дом. Тот крепко держал в руках пустую бутылку из-под вина.
Утром дед, виновато глядя, сказал, что вино он нес для нас, но как-то незаметно выпил.
И попросил насчет коров хозяйке ничего не говорить. Мы клятвенно пообещали ему это.
Вечером дед усиленно обхаживал нас, то вина предложит, то сигарет, то еще чего-то. Чем вызвал у бабки, вернувшейся из гостей, подозрение.
– Дед, ты что так суетишься? Натворил чего? – спросила она, видно, зная характер своего мужа. Мы ее заверили, что все было нормально.
Саша Журавлев после окончания института попал на службу в армию в звании лейтенанта. Он – первый погибший из нашей институтской группы. Случилось это в автомобильной аварии.
***
Возле нашего института построили фонтан в виде трех шаров: один большой и два поменьше. Мы сидим на солнышке возле него, пьем пиво. Вода приятно журчит.
– Хлопцы! – восклицает вдруг Володя Купцевич, – а это как деканат. Большой шар – это декан, а поменьше – его замы.
С легкой руки Вовочки к фонтану пристало название «деканат».
***
Во времена перестройки, когда по радио и телевизору заговорили о возврате земли крестьянам, моя бабушка Вера сказала:
– Давай, внучек, земли возьмем.
– Так я в ней ничего не понимаю, бабушка.
– А я тебя научу. На земле, знаешь, как хорошо?
Последние десять лет она жила в городе, а по земле скучала.
***
У моей дочери умерла подруга. Ей было только двадцать четыре года. Умерла во сне. Задохнулась. Кто-то из знакомых сказал:
– Жили бы не в коттедже, а в двухкомнатной квартире, услышали бы и спасли.
Бог ему судья за такие слова, но страшно становится.
Камо грядеши?
***
Мы с женой вышли из отеля «Хилтон» на улицу. Прямо напротив въезда в отель стоит блокпост с египетскими солдатами. Они одеты в бронежилеты, каски, в руках автоматы Калашникова и бронещиты. На нас – шорты и майки. Сначала мы чувствовали себя неуютно, а через несколько дней привыкли и перестали на солдат обращать внимание.
***
Еду на «Мерседесе» по Ярославлю. За рулем мой партнер по бизнесу Евгений.
Впереди нас медленно ползет «жигуленок». Евгений сигналит, чтобы тот ехал быстрее, мы опаздываем на важную встречу.
Водитель «жигуленка» разводит руками: мол, все понимаю, но не могу – машина не тянет.
Нам ничего не остается, как медленно тащиться за ним. Встречное движение не дает обогнать. В конце концов «жигуленок» останавливается. Из него выходит горе-водитель и направляется к прохожему, что-то спрашивает, затем достает из кармана пистолет и в упор стреляет в человека, садится в «Жигули» и на бешеной скорости скрывается за поворотом.
Мы с Евгением смотрим друг на друга. На дворе начало девяностых двадцатого столетия.
***
Нашу машину остановили на блокпосту на мосту через Волгу по дороге из Волгограда в Волжский.
– Проверка документов, – ОМОНовец направил на нас автомат. Его напарник стоит неподалеку.
Выходим из машины.
– Руки на капот, ноги пошире.
Подчиняемся.
Он открывает мой дипломат, там, кроме бумаг, ничего.
– Что ищем?–спрашиваю я.
– Оружие,–отвечает он.
– Так кто же оружие возит в дипломате? – осмелел я. – Ты в багажник загляни.
– Ладно, верю, езжайте.
Когда проехали несколько километров, Саша, местный житель, взрывается:
– Оружие он искал,–передразнивает ОМОНовца, – деньги он искал! На прошлой неделе друг зарплату рабочим вез, так конфисковали. И ничего никому не докажешь. А будешь права качать – наркоту подсунут.
***
На «Жигулях» мы едем по Ростовской степи. За рулем казачий атаман Петр. Вдруг из-за лесопосадки нам наперерез выезжает грузовик КаМАЗ.
– Под сиденьем – автомат, – тихо говорит атаман, – если что – стреляй.
Беру автомат, передергиваю затвор.
– Стреляй только, когда тебе скажу.
Я весь в напряжении. Из кузова грузовика выпрыгнуло четыре человека. У всех охотничьи ружья.
– Отбой, – слышу голос атамана, – это наши казаки.
– А ты думал кто?
– Боевики. Чеченцы.
***
В России начались выборы президента. На кону ставка: или опять в совдепию, или вперед, но с Ельциным. Этот момент мы с Эллой, моей женой, застали на корабле, плывущем в Англию. Пассажирами корабля были в основном богатые русские.
Случайно услышал разговор:
– Если победят коммунисты – остаюсь в Англии.
– Я думаю, весь корабль останется, – добавил кто-то.
На корабле организовали избирательный участок. Как на участке, так и в России победил Ельцин.
Корабль наш из Лондона пошел в Копенгаген. В Англии никто не остался.
***
На верхней палубе, возле бассейна, мы с женой познакомились с веселой компанией русских женщин средних лет. Их было четверо, и все из Сахалина. Оказалось, их мужья думают, что они сейчас находятся в Москве, а никак не на корабле в Средиземном море.
Веселая компания.
***
В Москве переворот. ГКЧП.
Возвращаясь вечером из гостей, вижу на площади Ленина в Минске человек десять-пятнадцать протестующих. Говорю жене и детям:
– Я остаюсь с ними.
Ночью на площади зажгли костры, так как стало холодно. Изредка подъезжали машины с ораторами. Те произносили пламенные речи и опять уезжали. А мы оставались.
Надоела нищенская жизнь, а перестройка давала надежду.
***
Мы с Евгением Залужным, моим другом, снимаем видеофильм о Чернобыльской зоне. Радиологи, живущие там, дали нам по дозиметру и показали на стрелку:
– Если стрелка отклонится до этой отметки, бегите в машину, а если до этой – лучше из машины не выходить.
***
Вечером ужинаем с радиологами. Они живут в Чернобыльской зоне, мы ночуем с ними. Один из их коллег, недавно устроившийся на работу, опоздал к ужину.
Прежде чем сесть за стол, он схватил яблоко и стал грызть его. Не доев, спросил:
– С какого участка яблоки?
Ему ответили.
В жизни больше не видел, чтобы человек бледнел так мгновенно.
Оказалось, что это местная шутка.
***
Под Москвой наш грузовик остановили гаишники. Мы перевозили каучук из Воронежа в Рыбинск, где должны по моему рецепту изготовить гидроизоляционную мастику. Оказалось, что у нас нет какого-то документа, и машину могут отправить на штрафстоянку. Потом один из них добавил:
– Если не договоримся.
Через полчаса договорились, и я передал ему две пятитысячные купюры. Он случайно заглянул в мой кошелек и произнес:
– Это ты со мной и моим напарником договорился, а у нас есть еще и начальник.
Как объяснили в Рыбинске, документ тот и не нужен был вовсе.
***
Сегодня мне приснился сон, будто я пою голосом Высоцкого и еще куча всяких странностей. Целый день думал, к чему это?
Ближе к вечеру все объяснилось. Мне позвонили и предложили принять участие в грандиозной попойке под кодовым названием: «Творческие люди в ночном клубе». Вход 15 у.е., за выход сколько – не сказали.
И это мне, который 7 лет не пьет ни пива, ни шампанского и прочего тоже.
***
Как-то мы с супругой плыли на корабле вместе с поп-группой «Доктор Ватсон». Никогда раньше о такой не слышал. Но теперь, после круиза, когда они выступают по телевизору, обязательно смотрю.
Началось все сразу после посадки на корабль. Ко мне подбежал какой-то мальчик и спросил:
– Дядя, а где ваши… – и начал называть какие-то не известные мне имена и фамилии. При этом он посматривал на свою маму, которая стояла рядом и смотрела не на свое чадо, а на меня.
– Малыш, – услышали они мой ответ, – я с женой, а ты только со своей мамой?
Ударение было на слове «только».
– Да-а.
Его мама слегка покраснела и отвела взгляд.
«Какой забавный эпизод»,–отметил я про себя, но живот втянул и приосанился.
Моя жена в это время получала у стюарда ключи. Когда мы с чемоданами шли к себе в каюту, некоторые встречные дамочки тихо, чтобы никто не слышал, говорили:
– Ой, и вы здесь.
Конечно, было приятно всеобщее внимание со стороны дамского пола, но я догадался, что принимают меня за кого-то другого. Об этом тут же в каюте сообщил супруге.
Впоследствии выяснилось – принимали меня за певца поп-группы «Доктор Ватсон».
Иногда это забавляло, иногда раздражало.
Во время путешествия, я решил познакомиться со своим двойником, чтобы избежать возможных недоразумений. Все музыканты нашли сходство незначительным. Внешне оно и в самом деле было небольшим, но одинаковая манера разговаривать, двигаться устраняла разницу.
В тот же вечер ко мне подошли две девочки из их труппы и что-то долго рассказывали. Это были именно те, кто считал, что сходство отсутствует напрочь. Они потом долго смеялись над собой.
Иногда я объяснял, что я не тот, за кого меня принимают. Особо приставучим и неверующим мне пришлось давать автограф, только бы отцепились. Раза два меня угощали в баре. Однажды в темном коридоре какая-то дамочка одарила поцелуем.
Я долго думал, кому это предназначалось – мне или нет?
Наверное, ему, поскольку она была слегка пьяна, но ничего, симпатичная.
Забавно.
***
На круизном корабле состоялись выборы президента России. Избирательная комиссия огласила результаты: один голос за коммунистов, то есть за Зюганова, а все остальные – за демократию, то есть за Ельцина.
Народ разволновался и требовал от любителя компартии показаться на всеобщее обозрение, все хотели посмотреть ему в глаза, наиболее радикально настроенные требовали сбросить того за борт.
Мы так и не узнали оригинала. Плыть нам предстояло еще две недели. Надо сказать, что на корабле в основном были состоятельные граждане России.
***
Моей мамы не стало девятого октября, а я родился восьмого. Она умерла через двадцать восемь лет после моего рождения.
Возле кровати, где она умирала, стоял подарок для меня: картонная коробка, а в коробке – туфли.
У меня всегда были проблемы с выбором обуви. Очень сложно подобрать подходящий размер. Когда покупал сам, перемерял кучу пар, а мама могла купить без примерки, на глазок – и в самый раз.
***
Ко мне в гости пришел мой добрый знакомый Володя Г. Поговорили о том-о сем. И как-то незаметно он перевел разговор на мою маму. Долго расспрашивал о ее последних днях. Надо сказать, что мама болела и в последние дни очень страдала. Чтобы никто не видел ее мучений, она закрывалась в спальне, пила таблетки и, пока не проходила боль, не выходила из комнаты.
Володю поразило ее мужество и сила духа.
Случайно от знакомых узнал, что Володя неизлечимо болен.
Через месяц его не стало.
После кончины родные нашли в письменном столе последние распоряжения Володи. Он готовился к смерти: купил участок земли на кладбище, оставил деньги на поминки и на годовщину, сделал распоряжения по финансам. Оставил советы, как жить без него жене и сыну.
Все свои дела он закруглил и оставил в полном порядке.
***
На работе раздавали гуманитарную помощь с продуктами питания из Германии. В наших магазинах в свободной продаже тогда был только березовый сок, все остальное – по карточкам.
До сих пор перед глазами, когда вспоминаю то время, стоят пустые прилавки, а на них, как издевка, шеренгами березовый сок в огромных трехлитровых банках.
В посылке была записка с обратным адресом. Мы написали им, они ответили. И еще прислали посылку.
Постепенно у нас в стране наладилось. Переписка заглохла.
***
Длинный телефонный звонок – явно межгород. Поднимаю трубку:
– Алло, – говорю я.
– Хэлло, – на английском языке отвечают в трубке.
Зову жену – та хорошо знает английский язык.
Звонят знакомые американцы, они по телевизору увидели репортаж о голоде в СССР, и спрашивают, что нужно прислать?
– Америку, – говорит она.
***
Когда я учился в восьмом классе, к нам в Брест приехал в гости мой восьмидесятидвухлетний дед Лука.
Родителей дома не было – на работе. Я решил его покормить и зажарил на свеженине яичницу из пяти яиц. Дед дал мне три рубля, и я принес ему две бутылки вина «Агдам». Он хотел было угостить меня, но сказал:
– Мал еще, – и выпил одну за обедом сам, а вторую вечером с отцом.
Наливая ему рюмку, он каждый раз приговаривал:
– Аркадий, пить надо с умом. Зачем терять голову?
Приехал дед по просьбе мамы, чтобы провести с отцом воспитательную беседу по части приема алкоголя.
***
На Северном Кавказе, в курортном городке, познакомился с молодой супружеской парой. На самом деле они не совсем молоды, и у каждого из них это второй брак. Но поженились недавно.
Он – стройный генерал-майор, она – симпатичная врач.
Как-то вечером, сидя у них в гостях, я изрек, смакуя армянский коньяк, что жить в курортном городе для молодоженов опасно – слишком много соблазнов, особенно для молодого генерала.
– Мы это знаем, – ответил он, – и договорились, что если, не дай Бог, конечно, жена застанет меня с кем-либо, я скажу ей, что ничего не было… Даже если и было.
– А со мной этого, – произнесла супруга, – произойти не может никогда. Я слишком долго его ждала.
***
Вечером на вокзале в Нальчике ко мне подошел худощавый старик в папахе и прочей местной амуниции и что-то спросил на своем языке. Я ему ответил:
– Извини, отец, не понимаю, о чем ты говоришь.
Он перешел на повышенный тон, и все на своем языке. Вокруг нас стала собираться толпа любопытных.
Народ с осуждением смотрит на меня.
– Плохо, молодой человек, не знать своего родного языка, – по-русски с сильным кавказским акцентом закончил он свою речь. Развернулся и ушел.
Мне стало неловко, хотя я не кавказец, а белорус.
В разное время и в разных местах меня за кого только не принимали: за итальянца, за турка, за грека, за лицо кавказской национальности, за чеченца, за грузина, за русского, за француза.
Однажды на Червенском рынке в Минске ко мне подошла цыганка, что-то спросила по-цыгански, потом пристально посмотрела и сказала уже на русском:
– Ты так похож на Романэ. Дай денег.
Во времена перестройки в Минске меня как-то раз приняли за еврея и хотели по этому поводу бить по лицу. Только присутствие друзей остановило хулиганов и спасло от расправы.
Даже за брата чеченского боевика Масхадова приняли однажды в Египте и попросили на бумажке написать несколько слов на память.
Но вот за белоруса не приняли ни разу.
Обидно.
***
Иногда мне вспоминается сон из детства.
Мне тогда снилось, что я еду в маленькой тележке на большой скорости по грунтовой пешеходной дорожке в родной деревне.
Мне кажется, что тележку кто-то толкает.
Оборачиваюсь, а сзади никого нет.
Оказывается, тележка едет сама.
Двигателя на ней нет.
Руль тоже отсутствует.
Но куда подумаю, туда она и поворачивает. При этом я не испытываю ни страха, ни ужаса, а наоборот – невообразимое счастье и восторг.
Иногда это воспоминание снится. Проснувшись, я думаю, что же мне приснилось: сон из детства или воспоминание о чем-то реальном, произошедшем давно-давно, но преломленное в памяти и измененное временем?
Или, может, одно воспоминание наслоилось на другое и получилось что-то новое?
***
Собираю грибы возле дачи.
Наши соседи за грибами ездят куда-то далеко, а мы с женой собираем рядом с домом. Грибов не так уж и много, но на суп, а иногда и на поджарку с картошкой хватает.
В лесу спокойно и хорошо, и воздух чистый-чистый.
Вдруг у меня в кармане зазвонил сотовый телефон.
Это дочь, она едет в электричке. Вспомнила о родителях и позвонила. Мы поболтали о жизни, о погоде.
Положив трубку обратно в карман, я попытался мысленно представить расстояние, разделяющее нас, и… жутко стало. Дочь в Америке звонит из электрички, а я с другой стороны шарика – в лесу, и мы общаемся. Невообразимо.
Что ждет нас впереди, что еще принесет цивилизация?
***
Объявили посадку на мой самолет. Лечу на производственную практику в село имени Бабушкино, что в Вологодской области. Стюардесса ведет пассажиров по взлетному полю к самолету. Вещи несем с собой.
Аэродром в Вологде в семидесятые годы был маленький, здание аэропорта старое и деревянное, взлетное поле грунтовое.
Подходим к самолету и начинаем посадку в «кукурузник». Одного места не хватает. Стюардесса стала разбираться с билетами. Оказалось, один пассажир сел не на свой рейс.
Мне досталось последнее тринадцатое место. Тогда я был молод и несуеверен.
И еще мне очень хотелось спать – я несколько дней был в пути. Из Минска поездом доехал до Москвы, а из Москвы до Вологды. Две ночи почти не спал.
Пришел экипаж нашего лайнера. Он состоял из двух человек. Командир и еще один – то ли штурман, то ли механик. Стали заводить самолет. А он что-то никак. Вдруг почувствовал, что сзади меня запахло вонючим дымом – так горит пластмасса. Командир вылез из кабины и сказал:
– Пойду, позову кого-нибудь. Пусть помогут.
Через некоторое время он появился с механиком. Меня согнали с места. Оказалось, что мое сидение стоит на аккумуляторах. Механик минут десять дергал какие-то провода, бубня под нос:
– Чертова развалюха, чертова развалюха…
Наконец пропеллер завертелся.
– Дай Бог, долетите, – сказал механик и закрыл двери.
Самолет медленно, натужно набирал высоту. Минут пять я сражался со сном. Хотелось посмотреть, что на земле делается, да и напутствие механика несколько беспокоило. Но веки как-то сами собой закрылись, и я заснул. Проснулся оттого, что трясли за плечо.
– Вставай, прилетели.
В аэропорту меня ждали друзья-студенты, они прилетели на день раньше.
Оказалось, практика у нас будет проходить в поселке Комендантский, а это еще 50 км пути. Добраться можно только на попутках. Автобусы туда не ездят.
***
В поселке лесорубов Комендантский в Вологодской области на всех была одна легковая машина.
Но какая – Газ-24 «Волга»!
В семидесятые годы иметь такой автомобиль простому смертному было невозможно. Машины эти были, в основном, служебными, и на них ездили начальнички среднего, как тогда говорили, управленческого звена. Простому человеку она была не по карману. Чтобы купить ее в Беларуси, нужно было работать 20 лет, при этом не имея других трат: не есть и не пить. Заработки у лесорубов по тем временам были огромные: трат, кроме еды, никаких, и если не злоупотреблять алкоголем, то через несколько лет на сберкнижке скапливались суммы с тремя и даже с четырьмя нулями.
Бригадир Николай С. имел сбережения с пятью нулями, и когда в контору леспромхоза пришла разнарядка на продажу «Волги», предложили ему. Он подумал, подумал и неожиданно для всех купил. Так, для смеха. А может, он думал переехать на материк, в более теплые края? Неизвестно. В поселке решили, что все же ради смеха, так как выехать на ней он никуда не мог. Дороги в округе были сплошь лежневки – деревянный настил для лесовозов. УАЗики и те не везде могли проехать, не то что легковая машина. Про поселок и говорить нечего: одна улица длиной с полкилометра, тротуары деревянные, а проезжая часть – грязи по колено. Только тракторы-трелевщики ходить могли. Трактор, кстати, и притащил покупку.
Нужно сказать, что весь поселок гордился тем, что у них есть «Волга». Нам, приезжим студентам-практикантам, эту новость сообщили в первый день.
Выезжал Николай на своей машине один раз в год. Седьмого ноября, в праздник. К этому событию в поселке готовились заранее: за неделю до праздника по улице проходил бульдозер и разравнивал грязь, убирая колею. С двух концов улицу перекрывали стволами деревьев, чтобы какой-нибудь пьяный тракторист случайно не заехал на нее. К празднику, как правило, подмораживало, и дорога становилась более-менее проходимой. И седьмого ноября происходило главное событие дня.
Торжественный выезд Николая.
После просмотра по телевизору демонстраций и военного парада в Москве Николай садился в украшенную воздушными шарами и цветными лентами машину. В гордом одиночестве (никого в кабину к себе не пускал) он проезжал по улице из конца в конец, при этом непрерывно сигналил. Весь поселок был на улице. Все радостно махали ему и кричали:
– Ура!
Затем он обязательно мыл машину, иногда великодушно позволял это делать местным ребятишкам и загонял ее в сарай до следующего седьмого ноября.
После этого в деревне начинался праздничный загул. С морем выпитой водки, мордобоем и танцами.
Гулял поселок неделю.
После праздника приезжал участковый милиционер, и начинался разбор полетов. Иногда особо активных участников драк арестовывали (это, как правило, были приезжие шабашники) и отправляли их на суд в районный центр в село им. Бабушкина.
***
– Ну и студенты к нам на практику приехали, – услышал я случайно разговор двух мужиков в магазине, – не успели заселиться – одеколон покупают.
– Откуда они?
– Белорусы.
Оказывается, в понедельник в поселке лесорубов Комендантском, что на Вологодчине, в России был сухой закон. Водку в этот день не продавали. И страждущие пили одеколон.
Странные порой были законы в конце семидесятых.
***
– Есть беспроигрышное дело, – с такими словами ко мне в квартиру вбежал Александр С.
Сколько раз слышал я от него эту сакраментальную фразу, столько же раз я терял свои денежки, ввязавшись в какую-нибудь торговую аферу, придуманную им и всегда кончавшуюся убытками для меня.
– Можно неплохо заработать.
И стал взахлеб рассказывать о предстоящей сделке. Если в двух словах изложить его часовой доклад, то идея такова: купить у нас в стране аэрографы, завезти в Польшу и продать в два-три раза дороже. Покупатель в Белостоке есть и готов платить, нужно только привезти товар. Партия может быть любая. Сколько привезем, столько и купит.
Что такое аэрограф, Александр не имел представления. Зато знал я. И это останавливало. Им пользуются в основном художники для нанесения красок. Глядя на магические столбики цифр, я согласился. Умел Александр уговаривать. И приводить хорошие доводы.
Времени у нас было в обрез, поэтому тут же объехали в Минске все магазины, где могли аэрографы продаваться, и купили несколько штук – все, что было. В паспорте нашли адрес производителя – на следующий день мы уже приехали на завод в двухстах километрах от Минска. Там удивились нашему желанию купить такую большую партию аэрографов, но с удовольствием продали.
Мы полностью загрузили багажник и прицепили два мешка на крышу моих «Жигулей». Получилось внушительно. Даже рессоры просели.
Евгений З., узнав, что мы едем в Польшу, сказал, что у него скопился товар для Польши, и он готов поехать с нами. Мы его взяли. Будет веселее. Женя пару раз ездил в Польшу торговать на рынки. Есть у него какой-то торговый опыт.
Поскольку я плохо вожу машину, Александр упросил знакомого быть водителем. Такой большой компанией мы и отправились.
Желающих пересечь границу оказалось много, очередь из автомобилей растянулась на несколько километров. К утру, простояв часов десять, мы попали на контрольно-пропускной пункт.
– Ребята, вы не туда приехали, – такими словами встретил нас таможенник.
– Почему?
– Это переход для легковых автомобилей, а вам, по идее, на грузовую таможню надо.
Я стал его уговаривать.
– Кроме аэрографов, у вас что, ничего нет? – наконец сдался он.
– Есть, есть, – и показал ему Женину сумку.
Таможенник тщательно изучил ее содержимое. Понравилась пуховая куртка.
Польский таможенник был не такой придирчивый, он только спросил:
– Что это?
– Аэрографы.
– Почему так много?
– Сувениры, – ответил я и в подтверждение оставил один на память.
В Белостоке нас никто не ждал. Покупатель сразу отказался от товара.
– Я пьяный был, когда звонил, – сказал он и захлопнул двери своего дома.
Александр старался не смотреть мне в глаза.
Женя предложил отвезти его на вещевой рынок поторговать.
К его товару я подложил пару аэрографов. За весь день цену на них спросил только один человек. Похоже, из вежливости.
Перед закрытием рынка я обежал все прилавки, нашел еще одного продавца аэрографов, у него их было три штуки. Разговорились. За рюмкой спирта «рояль» он признался, что месяц назад у него в Варшаве купили парочку аэрографов, поэтому он и захватил на всякий случай в Белосток. Купили тогда по цене в пять раз большей, чем они стоили в Минске.
На следующее утро мы стояли на рынке в Варшаве.
У Жени торговля шла бойко, он свой товар распродал. А с аэрографами мы, похоже, терпели фиаско. За день было куплено две штуки. Прикинул: если продавать каждый день по паре, понадобится более полугода, чтобы все распродать. Это как-то не устраивало.
Последний покупатель признался, что покупает аэрографы для Германии, по слухам, они там неплохо идут.
Я задумался. Прикинул содержимое бумажника. Приплюсовал к нему и выручку Жени – одолжит, если надо будет, – и решил:
– Едем к немецкой границе.
Поскольку Женя свой спирт продал, пришлось пару бутылок купить у земляков. Содрали они с нас больше, чем брали с поляков. Земляки называется.
Ночь провели в дороге. К польско-германской границе мы не доехали. Водитель сказал, что у него слипаются глаза, спать хочется.
Я по причине приема спирта заменить его не мог. Поэтому мы решили заехать в Пилу, ближайший город, оказавшийся на нашем пути.
Из экономии мы хотели поспать в машине, но подошли полицейские и сказали, что нужно обязательно ехать ночевать в отель. Сняли номер. Деньги в результате остались только на бензин на обратную дорогу.
На местном рынке торговый люд – в основном, это челноки из Беларуси, России и Украины – занимает места за час до открытия.
Поскольку у Жени товара не осталось, я на прилавок выложил пять аэрографов и больше ничего.
Челноки смотрели на меня с удивлением и посмеивались над необычным товаром.
За полчаса до открытия к прилавку подошел поляк, повертел в руках аэрограф, спросил цену. Постоял. Подумал.
– И много у пана товара?
Я ответил. Он достал калькулятор. Посчитал.
Потом говорит:
– У меня сейчас таких грошей нет, но если пан подождет до открытия банка, то куплю все.
Я сказал, что могу подождать, но пусть пан не опаздывает. Соседи по прилавку слышали наш разговор и стали смотреть на происходящее с возрастающим интересом.
Минут через пятнадцать ко мне подошел другой поляк. Он тоже повертел в руках аэрограф, спросил цену, количество, не приходил ли кто ко мне. Я ответил, что приходил какой-то пан, да денег при нем не оказалось, просил подождать.
– Беру все, – неожиданно произнес он.
Под пристальными и завистливыми взглядами торговцев-земляков мы быстро перегрузили товар в машину покупателя. Получили расчет (за него можно было тогда купить новые «Жигули»).
Рынок еще не открылся, а мы все продали.
– Только больше не привозите, – сказал покупатель, – цену собьете.
Мы быстренько уезжаем с рынка.
К родной границе возвращались обходными дорогами, чтобы не встретиться с рэкетом. На магистралях порой грабили машины, но все обошлось, и через несколько дней мы были дома в тепле. Дорога назад была короче, и доехали быстрей.
Больше в Польшу с товаром я не ездил и на удочку Александра не попадался. Хотя он и делал несколько заманчивых предложений.
До сих пор терзаюсь в догадках, зачем нужно столько аэрографов? Непонятно.
***
Мы идем с мамой по лесу. Деревья достаточно высокие и гулять приятно, ветки не мешают.
Говорю в основном я, а она слушает.
Каждый день в течение недели я ездил на автобусе первым рейсом в Боровляны к маме в институт онкологии. Привозил ей еду. Жена с вечера готовила, а я в термосах отвозил. Больничную пищу есть невозможно: она пресная и безвкусная.
Мне сдвинули рабочий день на два часа, чтобы я мог с первым рейсовым автобусом попасть в больницу и вернуться на работу вовремя.
Сегодня приехал без еды. На работе меня отпустили на целый день.
Завтра у мамы операция. Есть ей нельзя.
Мы гуляем по лесу, рассказываю о себе, своей семье, детях. Мама все это знает, и об этом мы говорили часто, но я почему-то считаю важным для себя и для нее опять все повторить.
Обедаю в ресторане в Боровлянах на втором этаже торгового центра.
Готовят плохо – еда невкусная.
Мама сидит рядом и молча смотрит на меня. Съедаю весь обед, и мы опять идем в лес.
Говорим о моих планах.
Вечером поездом приехала моя сестра Галя из Бреста.
После операции маму положили в отдельную палату, а Гале поставили скамейку, чтобы она могла ночевать и ухаживать за ней не только днем, но и ночью.
Еды жена стала готовить в два раза больше.
Через месяц маму выписали.
***
На сенокосе.
Присел на корточки, чтобы отдохнуть. Почему-то вспомнил про гадюк.
В полесских болотах и лугах их много. Встаю, раздвигаю босой ногой траву.
Там, свернувшись, лежит змея.
На мой крик прибежал отец и его друг Кныш. Косами зарубили ее на куски.
Вырыли ямку и закопали.
Когда закапывали, кусочки еще шевелились.
– Живучая, – подумал я.
***
Интернет – это естественный эволюционный шаг в стремлении человечества к выработке коллективного объединенного разума на пути к достижению неведомой нам еще цели? Сначала пещерная живопись, потом высеченные на камнях иероглифы, затем печать книг и журналов, а сейчас Интернет? Или просто забава, каприз разума человеческого?..
***
У отца в пятидесятых годах был пистолет. Подарил ему оружие старший брат, вернувшийся с Отечественной войны.
Заседание в районном центре закончилось поздно, и отец в темноте пешком возвращался домой в деревню Залядынье, куда он с семьей недавно переехал. Меня тогда еще не было на свете.
Путь лежал мимо кладбища.
На фоне неба на пригорке возле погоста отец заметил фигуру человека. Тот курил в кулак.
В окрестностях деревни в то время орудовала банда, грабившая, а иногда и убивавшая хуторян.
Отец достал пистолет. Прицелился. Положил палец на курок.
– Кто там? – решил спросить он в последнее мгновение перед выстрелом.
– Аркадий, это я, Кныш.
Кныш – друг отца и учитель школы, где отец был директором.
По деревне в тот день поползли слухи, что отца собираются убить бандиты из засады, и Кныш решил предупредить и провести его домой другой дорогой.
На следующий день отец выбросил пистолет в болото.
– Я чуть друга не застрелил, – говорил он, когда вспоминал этот случай.
Через несколько дней после этого в районном центре отцу предложили получить оружие для самообороны.
Он отказался.
***
– Начальник, – сказал водитель, повернувшись ко мне, – у тебя сейчас был шанс остаться вечно молодым.
Я спросонья смотрел на него и ничего не понимал.
Оказалось, что, когда проезжали по деревянному мосту, слетела рулевая тяга и неуправляемую машину завертело по укатанному снегу, пока она не уткнулась в сугроб.
Высота моста в том месте была около двадцати метров.
Водитель подручными средствами соединил тягу, мы поехали дальше, и я опять задремал на заднем сиденье.
***
К нашему столику на площади Независимости в Минске подошли три ветерана войны. У одного на груди висел орден Ленина, а у двоих – по звезде Героя. Мы с отцом подвинулись, они разложили выпивку и немудреную закуску: сало, колбасу, хлеб. Все принесли с собой.
День Победы. Времена перестройки.
Выпили за праздник. Познакомились, разговорились.
Узнав, что мой отец родом из-под Кореличей, тот, что с орденом Ленина, спросил:
– Про дядьку Митяя слышали?
– Конечно, – отвечает отец, – мы в партизанской зоне жили. Отец мой кузнецом был, коней партизанам подковывал. Командиром отряда был дядька Митяй.
– Так это я!
Возникла пауза, и я задал не совсем тактичный вопрос, перестройка разбаловала:
– Почему Вы не Герой?
– Не дали, – с легкой горечью в голосе ответил он. – Вот ему дали, – он пальцем показал на соседа, – а мне нет. Ему дали за то, что уговорил за красных воевать. А я просто так, сам по себе, воевал. Людей жалко было. Мы же западники. Мне орден дали. А ему – Героя и комиссаром ко мне назначили.
Выяснилось, что когда Красная Армия наступала, в тыл к немцам забрасывались диверсионные отряды для борьбы с партизанами, если те не признавали советское военное командование.
– И что стреляли бы в своих?
Герой пожал плечами.
– Кто его знает, как оно было бы?
Посидев немного, ветераны ушли. Дядька Митяй в одну сторону, а Герои – в другую.
– Вот как на войне бывает, – подытожил отец и налил нам по рюмке.
***
– Берем крючок в левую руку, червяка – в правую.
Дети на отдыхе на турбазе «Высокий берег», что на Немане, попросили меня показать, как ловить рыбу на удочку.
– Червяка не жалейте, он рожден, чтобы рыбок кормить, а мы – чтобы рыбок есть. Обязательно нужно поплевать на червячка. Готово. Теперь удочку держим в правой, червячка с крючком в левой руке и забрасываем, – я показательно забрасываю леску с крючком и тут же достаю.
Чудо! На крючке трепещется маленькая рыбка. Восторг детей неописуем. Взрослые, видевшие это, зааплодировали.
Два дня дети одолевали меня, чтобы я плевал на червяков. Они, наверное, решили, что все дело в моей слюне, а не в удаче и случае.
***
Юра С. пришел на занятия в институт на последнюю пару с любопытной новостью:
– Завтра дорожает водка.
Он минчанин и слухи такого рода узнает первым.
Когда лекция закончилась (учились мы во вторую смену), винно-водочные отделы уже не работали, и мы пошли в «лопухи», так между собой студенты называли ресторан «Параць-кветка».
Нас было трое: Юра С., Володя К. и я – Вадим К.
Через несколько столиков мы заприметили дамскую компанию. Их тоже было трое.
Для начала послали им за столик шампанское, затем цветы.
Начались танцы, и я пригласил Аллу П. Когда первый танец закончился, Володя попросил уступить ему Аллу для следующего – она ему понравилась.
Мне пришлось пригласить на танец черненькую девушку. Пригласил не сразу, а где-то в середине танца.
Взял ее за маленькую изящную ручку, взглянул в черные глаза ее и… утонул в бездонных глубинах.
Я говорил не переставая. Молол, наверное, какую-то чушь. А может, и умные вещи говорил. На меня порой находит. Не помню.
Из троллейбуса вышел первым, подал ей руку, а… двери вдруг закрылись. Я на улице, а она внутри.
Я понял, что если троллейбус поедет, могу никогда ее больше не увидеть.
Встал на лестницу, что сзади троллейбуса, и целую остановку так ехал.
На следующей остановке, растолкав пассажиров, подаю ей руку. Она ее приняла.
Через год мы поженились.
Водка, кстати, тогда так и не подорожала. Была ложная тревога.
***
Дул сильный ветер. Идти по прямой невозможно, не то что в гору. Мы идем, склонившись к земле, наверное, градусов на 30-40. Впереди иду я, а за мной бригада рабочих.
В Новороссийске такие ветра не диво. Они всегда начинаются в это время года. Местные строители прекращают работы. Мы себе этого позволить не можем. Командировки съедят всю прибыль.
Чтобы показать, что работать можно, я, хозяин небольшой строительной фирмы, каждый день в течение недели поднимаюсь в гору, вместе с рабочими, там мы строим котельную. Наверху дует еще сильней, но работы выполняем в котловане, где затишье и ветра совсем нет.
Дав задание рабочим на день, поднимаюсь немного выше. Прячусь от ветра за скалу. Выкуриваю сигарету и смотрю на бухту. Красиво, как на картинке. Волны, кораблики, синее море и небо.
Рабочие у меня – люди самостоятельные и абсолютно не пьющие. Несколько раз без предупреждения приезжал к ним в общежитие – они все читали книги. Я на стройке работаю не один год, но такую бригаду вижу впервые.
Это первый крупный объект моего предприятия. Можно сказать, держим экзамен на зрелость. Выполним работы – фирма состоится.
Несколько месяцев назад мы – Юра Л., Виктор К. и я – создали свое предприятие. Сбросились по шестьсот рублей и зарегистрировались.
Вначале для пробы выполнили несколько небольших объектов в Борисове.
Потом меня познакомили с Володей С., он жил в Сочи. Знакомство наше состоялось по телефону. Мне показалось, что ему можно доверять. И когда он сказал, что есть объект, я, недолго думая, собрал бригаду – и на самолет.
Рабочие не верили, что я не знаю, кто нас будет встречать.
Увидев Володю С., они сказали:
– Шеф, ну и конспиратор! Ведь это брат твой!
Так сильно мы были с Володей похожи друг на друга. Только он темнее. Двойники, одним словом. Даже его жена пошутила, что в темноте и она не разобрала бы, где я, а где муж. Нас везде принимали за братьев. Вначале мы объясняли, что к чему, но видя недоверие к нашим словам, махнули на правду рукой. Братья так братья.
Через месяц прилетел Володин старший брат. Он был выше и плотнее нас, но схожесть чувствовалась. Теперь нас встречали словами:
– Близнецы. Тройняшки.
Иногда своеобразно шутили, узнав, что я белорус:
– Белорусско-русская братская строительная мафия.
Мы на шутки никак не реагировали, лишь бы давали работу.
Через четыре месяца котельная была построена.
Директор цементного комбината, для которого мы строили, подписывая акт приема, сказал:
– Признаюсь честно, не верил, что в такие сроки сдадите. Заткнули вы наших строителей за пояс…
Потом добавил:
– Жадные вы, белорусы, до работы.
Началась зима, и я сначала отправил рабочих, а потом улетел сам. Прощаясь, мы договаривались с Володей встретиться в следующем году, но не получилось. Развалился Советский Союз.
Как-то раз мы созванивались, и я узнал, что стройку он забросил, а занялся выпуском минеральной воды.
Кроме котельной, мы параллельно построили тогда еще несколько объектов. Наше малое предприятие состоялось.
***
– Тебе, Вадим, надо хорошенько отдохнуть, – такими словами встретил меня в пятницу вечером Володя С., – ты выглядишь усталым.
Последняя неделя сентября и в самом деле выдалась тяжелой, работать пришлось в бешеном темпе.
Мы начали строить два новых объекта, и я носился по Сочи как угорелый, утрясая всякие неувязки то с заказчиком, то с проектной организацией.
– Поедем в пионерский лагерь.
Я не возражал.
– Детишек там нет, можно позагорать, в море покупаться.
Лагерь от Сочи был далековато, приехали мы в него, когда стало темно.
Директор лагеря, бывший военный и друг Володи, ждал нас.
После ужина сразу захотелось спать. Сказалось недельное напряжение.
Разместились мы в финских домиках. В сезон там жили воспитатели. Условия спартанские: кроме телевизора и кроватей – ничего.
Только моя голова коснулась подушки, сразу будто провалился куда-то. Спал без сновидений.
Разбудило солнце, стук пальмы в окошко, и шум прибоя. Еще было рано, но я каждой клеточкой чувствовал себя отдохнувшим. Такое бывает после болезни: ты болен, слаб и вдруг, проснувшись однажды утром, чувствуешь, что все прошло, что здоров и жизнь прекрасна.
Поняв, что больше не засну, я, накинув на себя одеяло, пошел на шум моря. К нему вела извилистая тропинка, начинавшаяся сразу за калиткой. Пройдя под железнодорожным мостом, вдоль высохшего русла речушки, заросшего густым кустарником, вышел к морю.
Оно встретило меня ярким светом, я зажмурился от неожиданно увиденной красоты.
На море – никакого волнения, полный штиль. Солнце заливало все вокруг. И никого.
Бескрайнее синее море и узкая полоска пляжа. Полное одиночество.
Расстелив одеяло, сняв плавки, я вошел в море, оно ласкало меня своей прохладной водой.
Вдоволь поплавав, вышел на берег, лег на одеяло, подставил свое тело под теплые, а не жгучие, как обычно бывает в Сочи, лучи солнца. Расслабился и… заснул.
Проснувшись, понял, что вокруг что-то изменилось. Не открывая глаз, услышал голоса людей. Легкая паника охватила меня. Понял, что пляж заполнился людьми. А я абсолютно голый!
Полежав немного с закрытыми глазами и собравшись с духом, решился: «Будь что будет».
Открываю глаза и сажусь, боюсь посмотреть на соседей. Но замечаю, что на меня никто не обращает внимания, и… соседи тоже голые. Осматриваюсь. Все кругом голые. В костюмах Адама и Евы. На меня – ноль внимания.
Выяснилось, что после закрытия сезона в пионерском лагере этот пляж становился нудистским.
Солнце поднялось высоко. Стало жарко и душно. На пляже стоял обычный шум-гам. Утреннее очарование улетучилось.
Немного поплавав, я пошел в лагерь завтракать.
***
У билетных касс Аэрофлота в Сочи.
– Девушка, один билет на рейс до Минска.
– Билетов нет!
Подхожу в соседнюю кассу.
– Девушка, мне без сдачи, билет до Минска.
– Пожалуйста!
***
Проснулся среди ночи с чувством, что в комнате кто-то есть или был. Привыкнув к темноте, замечаю, что балконная дверь открыта. Встаю, иду закрывать ее и вижу, что на балконе стоит мужчина.
– Ни хрена себе заявочки.
Вытаскиваю его на свет Божий, то есть в комнату. Он слабо сопротивляется.
– Какого черта ты там делаешь?! В три часа ночи?!
Смотрю на него – лицо кавказской национальности, в этой гостинице в Сочи живут в основном грузины.
Подозрительно держа одну руку в кармане пиджака, он объясняет:
– В соседнем номере моя подруга с другом.
– Ну и что?
– Я вышел от них и по балконам вернулся поближе к окну, чтобы посмотреть, что они без меня делать будут.
– Ты мазохист, – ставлю диагноз и быстренько выталкиваю его из комнаты в коридор, от греха подальше.
Вечером за кружкой пива рассказываю приятелям эту историю. Один из них работает в сочинской милиции. Он встает и идет звонить в дежурку. Возвращается.
– Краж в твоей гостинице сегодня не было, – помолчав, добавляет, – и убийств тоже. Странно все это.
***
В Воронеже заселяюсь в гостиницу. Заполняю всяческие анкеты. И вдруг к администратору подходит возбужденный мужчина «нерусской» наружности:
– Ты что, дорогая, делаешь?–с кавказским акцентом раздраженно спрашивает он.
– В чем дело?
– Ты хочешь, чтобы здесь кровь пролилась? Чтобы мы поубивали друг друга?
Оказывается, его, армянина, поселили вместе с азербайджанцем.
Между этими странами идет война. Карабахский конфликт. Армяне и азербайджанцы там убивают друг друга.
– Вы у себя воюйте, – спокойно говорит пожилая администраторша, – здесь – Россия, и нечего свои порядки привозить к нам. А мест больше нет.
Вмешиваюсь в разговор и предлагаю, чтобы мое место она отдала армянину, а я заселюсь с азербайджанцем.
Мне все равно. Белорусы ни с кем не воюют.
– Спасибо, дорогой, – поблагодарил армянин и презентовал бутылку коньяка.
Азербайджанец оказался нормальным парнем.
Мы с ним с удовольствием выпили сначала армянский коньяк, а потом и азербайджанский.
Мы выпили бы тогда и белорусский, но в Беларуси его не производят.
***
Меня всегда куда-то выбирают. То ли морда лица располагает, то ли по какой иной причине, но выбирают. И на собрании первой туристической группы, выезжающей из Минска за границу без согласования с райкомом и обкомом компартии, меня не минула сия участь. Выбрали старостой группы, причем почему-то по инициативе «Минсктуриста» – организации, комплектующей группу.
Народ подумал: «Ага». И на меня стали странно посматривать.
Во времена СССР в каждую отъезжающую за границу туристическую группу включался, по слухам, работник КГБ. А эта была особенной. Впервые в Минске путевки на поездку за границу свободно продавались, и не нужны никакие рекомендации, что было дивом.
Дело было ближе к концу восьмидесятых годов. Наша поездка – это как бы перестройка в действии.
Поездка по нынешним временам и не ахти какая: Румыния и Болгария. Но тогда это было событие.
Мы с женой случайно увидели объявление и решили, что хоть один из нас, но поедет. Поскольку жена по работе недавно была в командировке в Германии, жребий пал на меня.
Поднатужились с деньгами, пришлось даже одолжить немного. Поехал.
Впечатлений осталось масса.
Запомнился случай в Бухаресте. Гуляя по городу небольшой группой, мы заблудились и подошли к прохожему, чтобы спросить дорогу в отель.
Он, услышав заграничную речь, но, не поняв какую, поинтересовался, говорим ли мы по-английски. Узнав, что с английским мы не в ладах, спросил, говорим ли мы по-французски, по-испански, по-немецки…
Это было похоже на урок иностранного языка в школе: вопрос-ответ. Причем все вопросы он задавал на разных языках. А ответ звучал одинаково – нет.
Выяснив наше знание языков, он наконец догадался:
– Так вы русские?
– Да, – дружно ответили мы, хотя все были белорусами, но решили спрятаться за чужую национальность, потому что стыдно было.
На ломаном русском он объяснил, как пройти к отелю.
В Софии произошел случай посерьезнее.
В отеле, где нас поселили, жили то ли иранцы, то ли иракцы. Точно не помню. Но двое из них решили познакомиться с девушками из нашей группы. Познакомились они и вместе пошли гулять в город, а по дороге один из них и говорит:
– Вы гуляйте, а у меня голова разболелась.
Вернулся назад в отель – и к девушкам в комнату ценные вещи искать. Дурачина, наверное, не знал, что на границе нам меняли по 250 рублей на страну, а за такие деньги ценных вещей не купишь. Так, сувениры. Дверь за собой он закрыл неплотно. Проходившая по коридору в тот момент бабушка (она с нами в поездке была) увидела вора и как закричит.
Пол-отеля прибежало, а вора след простыл.
Спрашивают у бабушки:
– Узнаешь вора?
А та отвечает:
– Как его узнаешь, когда они все на одно лицо.
Вечером бабушке позвонил грабитель и на ломаном русском пригрозил расстрелять или взорвать нашу группу (звонили с угрозами и другим нашим туристам). Бабушка – к сопровождающей, а та давай звонить по соответствующим болгарским органам.
Утром нам сказали спускаться к завтраку с вещами, и, когда мы собрались в холле, нас повели в другой ресторан, а не в тот, в котором мы постоянно ели.
Позавтракав, мы отправились все вместе, по одному просили не выходить.
У двери нас встречали толпой то ли иранцы, то ли иракцы. Они стали в две шеренги, образовав коридор, и по нему мы должны были пройти.
Бабушка подошла ко мне, мол, ее могут убить, а мне по долгу службы положено защищать ее. Поэтому она хотела, чтобы я прикрывал ее со спины. Я вначале не понял насчет «долга службы», но потом догадался, что она решила: я из КГБ. Это меня позже повеселило, а тогда не до этого было.
Идти сквозь строй было жутко.
В фойе нас попросили всех стать в центре (это, наверное, чтобы террористы лучше видели) и объявили, что пребывание в Софии сокращается на день, и нас эвакуируют в другой отель. В какой – не сказали.
Из-за передряги народ как-то позабыл, что был праздник – 9 Мая. Но я помнил, а потому тихонечко вышел на улицу и на все оставшиеся деньги купил в ближайшем магазине бренди «Слынчев Бряг». Мне подумалось, что деньги вернутся.
Подошел автобус, и мы поодиночке перебегали в него из отеля. Бабушка опять попросила прикрывать ее с тыла.
Только когда отъехали от отеля, нам сообщили, что мы едем в гостиницу, что на горе Витоша. Народ загрустил.
В ресторане нового отеля грусть стала проходить. Хорошая еда, немного вина, живая музыка – и народ стал отходить от пережитого.
Администратор объявил посетителям, что в ресторане находится группа туристов из СССР, и мы заметили, что зал стал быстро редеть.
У музыкантов стали ломаться инструменты, самым последним сломался ударник. Начался явный саботаж. Некоторые из туристов хотели заказать вина, но официанты им ответили, якобы вино закончилось. И это в Болгарии?
Я понял, что настало время моего выхода, поставил на каждый столик по бутылке бренди и предложил танцевать под свою музыку.
Часть группы поет, а часть – танцует.
То, что было потом, отель не переживал никогда. Мы веселились, как умели, – от души и с размахом. Песни наши народные звучали на весь отель. Гуляли весело.
В ресторан повалил иностранный люд смотреть, как мы танцуем и поем.
А какие голоса оказались в группе! Спелись все буквально с первой песни.
Визг, притопывание, задорный свист. И бурные аплодисменты зрителей. Некоторые из них присоединялись к нашему веселью.
Через час вакханалии, устроенной нами, на сцену вышли музыканты, но мы с улюлюканьем прогнали их.
С нами был солидарен весь зал.
Ресторан в этот день закрылся на полтора часа позже обычного.
Диск-жокей после закрытия ресторана пригласил всех нас к себе на дискотеку. Зная, что мы стеснены в средствах, он выставил для нас бесплатную выпивку.
– Мы думали, у вас в Союзе все мрачные, – сказала нам администратор отеля напоследок. На следующий день туристы возместили мне расходы, причем собрали денег больше, чем я потратил.
Пережитое сплотило нас, и, вернувшись в Минск, мы несколько раз собирались вместе, а некоторые и сдружились.
***
Отдыхая в Сухуми, я с друзьями ходил завтракать в кафе возле турбазы.
Первый раз заказали по шашлыку, солянке и взяли бутылку вина. Все это и получили, но шашлык и солянка были вчерашними и холодными, зелень – увядшей, а вино – теплым.
На десятый день отдыха и посещения кафе мы, заказав обычный набор блюд, получили все то же, но шашлык и солянка были уже свежими и горячими, вино из холодильника в запотевшей бутылке, а зелень, казалось, только что сорвали с грядки.
За соседним столиком стали возмущаться, почему нам – все свежее, а им – нет.
– Дорогой, – ответил хозяин, – что ты возмущаешься? Они друзья мои. Они десять дней здороваются со мной, и приходят сюда. Я что, им должен подавать такое же, как тебе? Они уважать меня перестанут. Зачем моим друзьям ты желаешь плохого? Лучше тоже стань моим другом.
***
Мы, я и два моих сокурсника, Андрей и Юзик, с рюкзаками за плечами идем пешком от аэропорта до Сухуми по обочине магистрали. Мы только что прилетели самолетом из Минска на отдых в этот южный край. Решили не брать такси и пешком добраться до города, а если в пути нас застигнет ночь, то разбить палатку и переночевать.
Машины, проезжающие мимо, иногда притормаживают, водители предлагают подвезти, но мы отказываемся. Придерживаемся плана, разработанного в Минске, – передвигаться только пешком.
День заканчивается.
Мы с тревогой посматриваем по сторонам – палатку разбить негде. Вдоль дороги идут кукурузные поля, и все они отгорожены проволочным забором.
В одночасье стало темно. Ночь на юге наступает мгновенно.
Пришлось остановить машину и попросить, чтобы водитель отвез нас куда-нибудь, где можно поставить палатку.
Раз нельзя дойти пешком – то уж ночевать мы твердо решили только в палатке.
Машина развернулась и повезла нас назад в сторону аэропорта. Немного не доезжая, свернули на проселочную дорогу и остановились на поляне.
Рядом шумело море.
Я еще ни разу в жизни не видел его.
Был шторм. Двухметровые волны с шумом разбивались о крутой берег. Набежали тучи, и стало совсем темно. Кое-как поставили палатку. Только залезли в нее, как начался дождь.
Выйдя из палатки утром, мы застыли с разинутыми ртами.
Ночью все казалось романтически красивым.
Действительность оказалась другой.
Кругом валялись пустые бутылки, окурки и использованные презервативы.
Быстренько собрав палатку, мы почти бегом отправились в аэропорт и на рейсовом автобусе доехали до Сухуми.
Так впервые состоялась моя встреча с морем.
Было мне тогда девятнадцать лет.
***
В сувенирную лавку я заходил раньше вместе с новыми сухумскими друзьями. Их имена память не сохранила, но они жили в Сухуми, и мы вместе ходили в горы. Поэтому когда настало время покупать подарки домой, я вспомнил именно об этой лавке. Зашел туда и стал выбирать рог для вина.
На витрине, издалека, все они казались красивыми, а стоило взять в руки, как находился брак.
Я уже собирался уходить, как из подсобки вышел заведующий. Он взглянул на меня, спросил о здоровье моих сухумских друзей и достал из-под прилавка коробку с рогами.
Разница между теми, что на прилавке, и этими в коробке была огромной. В этих не было ни малейшего изъяна.
Случайный посетитель, увидев коробку, тоже захотел приобрести рог.
– Нэт, дорогой, – остановил его заведующий, – для тебя то, что на витрине. Понимаешь, у меня есть друзья, у друзей моих друзей тоже есть друзья. Если я им ничего не оставлю, то зачем я им нужен?
***
Врачи в больнице сказали, что маме полезно и нужно есть черную икру. Она восстановит силы после операции. В восемьдесят пятом году красную икру, а тем более, черную, я видел только в кино.
Нужно искать знакомых.
После часовых переговоров по телефону выясняю, что у одного моего друга есть приятель – зам директора «Интуриста». Звоню ему. Он дает телефон шеф-повара ресторана «Интурист».
Павел, так звали повара, ведет меня на склад. От увиденного там – легкий шок.
Виски, кофе, вина, салями и много разной икры. Черной и то несколько сортов. Все изобилие предназначалось для иностранцев, чтобы пустить им пыль в глаза. Мол, в Союзе всеобщая благодать. А в магазинах в это время – хоть шаром покати, ничего нет, только перед праздниками на работе выдают продуктовый паек: палка сухой колбасы, курица, кило свинины.
Покупаю черную икру. Ту, что по карману.
Двадцать пять рублей – цена баночки. Почти четверть моей месячной зарплаты.
Павел предлагает купить еще что-нибудь, но у меня нет больше денег.
Икру мама принимает как лекарство. По половине чайной ложечки в день.
***
Большой компанией стоим перед входом на стадион «Динамо». Нас человек десять. Идем на футбольный матч. Все, кроме меня, немного выпили.
На входе перед стадионом стоит милиция и не пропускает пьяных болельщиков. Подходит наша очередь, всех пропускают – меня нет.
– Га-га-га, – раздается громкий смех десяти человек. Это гогочут мои друзья, и я вместе с ними.
– Чего смеетесь? – не понимает милиционер.
– Начальник, он трезвый, это мы выпили, – объясняет Николай М.
Молодой милиционер смутился и отпустил меня.
Меня постоянно задерживают перед входом на стадион, принимая за пьяного, хотя я не пью.
Друзья иногда перед матчем заключали пари: остановят меня сегодня или нет. Спорили на бутылку.
***
В Алма-Ате на съемках видеофильма у нас образовался выходной вечер. Мы, я и мой помощник Анатолий, решили пойти в ресторан и отведать казахскую кухню. Чтобы зайти в ресторан, нужно отстоять приличную очередь.
Перед нами стоят иностранцы. Как оказалось, американцы, и они неплохо знают русский язык. Они наблюдатели от ООН первых свободных выборов в парламент Казахстана.
Узнав, что мы белорусы, удивились. Потом спросили:
– Мы ни разу не слышали белорусский я зык. Может, что-нибудь скажете?
Я рассказал стихотворение «Ад прадзедаў спакон вякоў нам засталася спадчына...»
– Почти ничего не понял, – сказал один из них, – но очень мелодично.
В очереди все закивали в знак согласия – и американцы, и казахи.
***
Мы с женой поездом едем в Прагу, он идет через Варшаву. Друзья-приятели нам подсказали, что после Варшавы бандиты ночью грабят вагоны. Проводница поезда подтвердила эту новость и посоветовала всем после Варшавы не выходить из купе и хорошо закрыть на ночь двери. И добавила, что польская полиция не обращает на них внимания. И не вмешивается в процесс грабежа.
После Варшавы мы закрыли двери на замок, а для полного спокойствия я завязал ручку купе веревкой так, что даже если у грабителей и есть ключи-отмычки, войти невозможно. Веревку для этого специально захватил из дома.
Ночью проснулся оттого, что кто-то пытается открыть купе. «Рэкет», – подумал я и не удержался:
– Куда, гаденыш, лезешь? Не видишь, люди спят!
Дверь оставили в покое. И я опять уснул.
Утром мы узнали, что соседнее купе ограбили. Там ехала одинокая женщина средних лет.
Технология грабежа проста: сначала бандиты запускают какой-то газ для того, чтобы человек лучше спал, а потом своим ключом открывают двери.
Деньги у женщины лежали в двух местах – в бюстгальтере и в сумке. Забрали ту часть, что была в бюстгальтере.
– Я слышала, как заходят, как шарят руками, а глаза открыть не могла, – говорила она потом.
Прага встретила нас весной и хорошей погодой.
***
Мой друг Женя З. потерялся на границе.
Мы с польской стороны стояли в очереди на автомобиле к таможне. Очередь достаточно длинная, на несколько часов. Чтобы время шло быстрее, зашли в приграничный бар. Когда выходили из бара, Женя еще шел рядом, а когда подошли к машине, его уже не было.
В Польшу мы ездили с Костей К. и Володей К. – моими брестскими друзьями, – чтобы прибарахлиться. Ездили без виз. Утром – туда, вечером –обратно.
Взяли фонарик и обошли все откосы и кусты. Жени нигде не нашли. Как сквозь землю провалился.
Машина наша подошла к таможне. Мы думали, как быть, и решили: ночевать заедем в Брест, а утром вернемся.
Подходим к таможеннику и видим – сидит на бордюре Женя.
Узнав, что он из нашей компании, таможенник обрадовался:
– Забирайте его быстрее. Он раз пять границу туда-сюда переходил. Скоро в его паспорте свободного места от штампов не будет.
Оказалось, Женя, выйдя из бара, потерял очки, а без них он слеп.
Утром очки нашлись. Они лежали во внутреннем кармане его куртки.
– Надо же, – сказал Женя, с удивлением рассматривая пропажу.
***
В аэропорту в Минводах в конце 80-х был ресторанчик летнего типа. «Стекляшка» – так обычно их называют в народе.
В Минводах я был тогда в командировке, ремонтировал взлетно-посадочную полосу, жил в гостинице аэропорта, а ужинать ходил в этот тихий, спокойный ресторан.
Но в тот вечер там разгорелся скандал. К моему удивлению, разбирались между собой городская милиция и милиция аэропорта. Делили власть.
– Не повезло, – жаловался потом директор ресторана, – по моему заведению проходит черта города. Часть как бы в городе, а часть – в аэропорту. Городская и аэропортовская милиция никак не решат, кому я дань должен платить? Приходится и тем, и другим, а это немалые деньги.
– Э-эх, – вздохнул он, – тяжело приходится. Не выдержу. Посадят.
***
В комнате раздался выстрел.
Бросаю, не договорив, телефонную трубку и вбегаю в комнату. Посреди нее стоит восьмилетняя дочь Виолочка с револьвером в руках и испуганно смотрит на меня. По квартире распространяется запах слезоточивого газа. У меня был газовый револьвер.
– Папочка, я нечаянно, – начала оправдываться она.
Пока газ не заполнил всю квартиру, быстро вывожу ее на лестничную площадку и прошу погулять во дворе. Я ее не ругаю. Слава Богу, что ничего не повредила, не ранила себя.
Слезы текут из моих глаз потоком – действует газ.
Пробую добежать до форточки – не получается. Задыхаюсь.
Набрасываю на голову мокрую тряпку, и с третьей попытки удается открыть форточку.
В квартире невозможно находиться. Выхожу на улицу. Сажусь на лавочку. Слезы продолжают течь ручьем.
С работы идет жена.
– Вадим, что случилось?
– Ви-о-ла, – пытаюсь объяснить я, но горло свело, и говорить не могу.
– Что с ней?
Она опустила на землю сумку. Еще немного, и, вижу, упадет в обморок.
– Все в порядке, – успокаиваю я ее и рассказываю, что произошло.
– А я уж подумала…
Поднимаемся наверх, к квартире. Газ распространился на весь подьезд. Открываем настежь входные двери.
В квартиру не зайти.
Выходим на улицу. Берем Виолу и идем в кино. В кинотеатр «Центральный».
За сохранность вещей не беспокоимся. В квартиру можно войти только в противогазе. Но соседей на всякий случай предупреждаем, чтобы посматривали за ней.
Больше месяца в квартире стоял специфический запах, а потом выветрился.
В начале девяностых почти все предприниматели покупали для самообороны газовое оружие. Ко мне в офис однажды в течение дня по очереди зашло три бригады вымогателей-рэкетиров. Вот для защиты от них и приходилось покупать оружие.
***
Мой друг Женя З. засиделся у нас дома в гостях. Жили мы тогда на улице Мясникова в Минске. В маленькой полуторной квартирке с проходными комнатами, где нас помещалось четверо: я, жена Элла и две дочери – старшая Виола и младшая Даша. Его дочка Лена – одногодка с Дашей, и они сдружились во время наших совместных с Женей прогулок по городу.
В этот день Лена заигралась с моей младшей, а мы с ним сидели в кухне и вели неспешные беседы. Обо всем. И ни о чем.
После таких вечеров остается впечатление, но не остается воспоминаний. Приятный тихий вечер. Время пролетело незаметно. Выхожу вместе с ним и его дочерью Леной. Провожаю к остановке троллейбуса. Там мы продолжаем разговор.
Он с ребенком стоит лицом ко мне. Я смотрю на дорогу, что напротив. Машин мало, уже поздний вечер.
Неожиданно раздается глухой удар.
– Не давай повернуться Леночке, – громким шепотом говорю ему.
Рейсовый автобус на большой скорости сбил пару пешеходов. Его и ее. Немного проехав, автобус остановился. Открылись двери, и из автобуса донеслась громкая веселая музыка. Водитель побежал звонить. Наверное, в скорую помощь и в ГАИ. А на земле лежали он и она.
Они умирали. Все произошло быстро. У меня в памяти, как на кинопленке, записались их последние мгновения жизни.
Они, взявшись за руки, переходят улицу. Тусклые фонари отражаются в лужах. Вдруг сноп огня автомобильных фар. Из-за поворота вылетает автобус.
Он увидел его. И все понял. Это видно по глазам. Вижу глаза его крупным планом. Вижу, как он поворачивается и закрывает ее спиной. Удар он принимает на себя. Его отбрасывает далеко вперед, а ее затаскивает под автобус.
Она аккуратно подгибает под себя колени, расправляет юбку. Закрывает глаза. И затихает. Я вижу теперь ее лицо крупным планом. Я вижу, как из пор, из каждой клеточки начинает сочиться кровь. Сначала появляются капельки, потом ручейки.
Он недвижим, в нелепой позе лежит впереди. Немного в стороне туфли. Почти новые. На носках капельки свежей грязи. Аккуратно завязанные шнурки. Не могу отвести взгляда от туфель.
Все происходило, как в замедленном кино. Но почему-то без звука. Я ничего не слышу. Должен ведь был быть визг тормозов, но я не слышу. Потом звук включается.
Слышу лязг открывающейся двери, и из автобуса вырывается громкая танцевальная музыка.
Подошел Женин троллейбус.
Женя, не давая Леночке увидеть аварию, садится в него. Они уезжают.
Я, закурив сигарету, ухожу домой к своей семье.
К жене Элле, к дочерям Виоле и Даше.
***
Машина внезапно заглохла.
Мы решили сократить себе дорогу и поехали по старому зимнику. По нему уже недели две никто не ездил, так как лес с делянок вывезли. Было немного рискованно ехать по безлюдной дороге, но уж очень хотелось быстрей попасть домой, в тепло.
На улице больше тридцати градусов, где-то минус 35. Снегопадов давно не было, и мы с Николаем решили рискнуть. Дорога – все тридцать километров – была хорошей. Колея небольшая, свежего снега на ней немного. Все было ничего, нормально, но на подъеме двигатель вдруг взревел и заглох. Мы переглянулись. Коля попробовал завестись. Кроме скрежета, двигатель ничего не издавал. Я вышел из кабины, покрутил ручку. Эффект тот же – молчание. Николай откинул капот, покопался в двигателе – ничего.
Через полчаса аккумулятор стал садиться, и фары погасли. В кабину пробрался мороз.
Нужно выходить и разводить костер, иначе замерзнем. Взяли топор, нарубили в лесу немного дров. Достаю из кармана спички. В коробке осталась только одна. Осторожно зажигаю ее, подношу к веткам, и вдруг на спичку падает комок снега с дерева. Надо же, ветра не было, а тут легкое дуновение – комок летит с дерева и прямо на наш костер.
– Черт, – ругается Николай и идет в кабину за свежей пачкой. Спичек у него в бардачке всегда навалом, хотя он и не курит.
Через пару минут возвращается.
– Вспомнил. Нинка, гадина такая, забрала сегодня утром из кабины коробок. Дома, говорит, закончились, – упавшим голосом сказал он, – приеду, прибью.
Нинка – это наша диспетчер в гараже. И у Николая с ней что-то вроде любви.
– Возьми бензина из бака, – говорю ему, – попробуем искрой поджечь.
Он облил дрова, взял топор и кувалду, начал высекать искру. Искра есть, но дрова не загораются. От работы вспотели спины.
Надо придумать что-то другое.
До поселка, куда мы едем, оставалось километров десять, не больше. Звезды светят ярко, да и глаза привыкли к темноте. Если быстро идти, то за два часа можно управиться, а если на снегу наст, то есть корка, то можно дорогу сократить на полчаса по замерзшему болоту, что возле поселка.
– Решено, – говорю Николаю, – ты остаешься здесь, стережешь машину, а я пешком в поселок, пришлю дежурку из гаража – притащит.
Вывозка леса идет круглые сутки, и в гараже постоянно дежурит аварийка.
– Если замерзать будешь, – советую на прощание, – руби дрова. Пригодятся.
Коля попробовал меня отговаривать от этой затеи, но я был непреклонен. Единственное, что ему удалось, – это всунуть мне в руки монтировку. У него была небольшая удобная монтировочка. Брать не хотелось, лишняя тяжесть. Но уж больно он уговаривал – я и согласился.
Снег весело похрустывал под моими валенками. Идти по морозу приятно и легко. Только иногда деревья в тайге жутко трещали, аж мурашки от этого треска по спине бежали, как будто снег за шиворот попадал. Чтобы успокоить себя, я насвистывал под нос мелодии. Хоть и знаешь, что ночью по лесу никто не ходит, жутковато все же.
На болоте снег держал хорошо, и я без приключений добрался до поселка. Выслал из гаража машину, чтобы притащили Николая, и пошел спать.
Гаражный сторож дед Вася, узнав, какой дорогой я шел, как-то странно на меня посмотрел и сказал, что утром дождется меня – хочет кое-что показать.
На следующий день в гараж я попал ближе к обеду. Дед Вася с дежурства не ушел, а все ждал меня. Я начал было извиняться, но он перебил:
– Чего говорить – дела.
Он дал мне лыжи.
– Пойдем, тут недалеко, – говорит, и я замечаю, что идем по моим ночным следам. Вышли на болото.
– Смотри, – показывает он на снег.
Мои ночные следы были затоптаны собачьими.
– Как много собак у нас в поселке, – удивился я.
– Это не собаки, а волки, – сказал дед, – вокруг поселка в тайге постоянно волки крутятся: то собаку украдут, то на помойке чего съедят. Я тебя сюда привел показать, что зимой ночью по тайге одному ходить опасно. Сам не увидишь, не поверишь мне, старому.
– А почему они меня не тронули?
– Так от тебя бензином на километр несло. Да и сытые, наверное, были.
Я стал вспоминать, что когда по болоту ночью шел, порой казалось, что кто-то рядом. А когда оборачивался, огоньки видел, еще удивлялся про себя, как ярко блестят снежинки от звезд. А это волки, оказывается, были.
Когда вернулись назад, я сказал, чтобы дрова, что Николай за ночь возле машины нарубил, деду Васе к сторожке свезли. Недели на две их ему хватило.
А урок я запомнил.
***
– Я бы женщинам запретил за руль садиться, – как самый заправский мужской шовинист рассуждает за рулем Леня Е., – они элементарных вещей за рулем не видят.
Мы с Эллой, моей женой, переглядываемся. Фраза не вязалась с тем, что я знал о Лене.
В быту нормальный парень.
Увлекшись своей теорией, проскакивает на красный свет светофора. По отсутствию реакции понимаю, что он его просто не увидел. Зато нарушение Лени заметил гаишник.
Возвращался Леня от него без прав.
– Как я его не заметил?
К светофору или к гаишнику относится фраза, мы с Эллой не стали уточнять, а вышли из машины и дальше пошли пешком.
Автомобиль забрали на штрафстоянку.
***
На работе начальник отдела попросил нас, четверых молодых парней, помочь на похоронах. Нам уже несколько раз приходилось принимать участие в печальных церемониях.
В советское время с любым сервисом дело обстояло плохо, в том числе и с ритуальными услугами. И чтобы не обременять родственников, переносить гроб, как правило, приглашали крепких молодых людей с работы.
– Тело будем получать в морге, – сказал наш шеф, и мы сели в его «Жигули».
Едем. Молчим.
– Кто умер? – нарушая тишину, спрашиваю я.
– Мой брат, – отвечает начальник и после паузы добавляет, – пьяница он.
Пустой катафалк стоял возле морга. Грузим в него закрытый гроб с телом. И опять садимся в машину.
– А теперь поедем на кладбище.
У вырытой могилы, кроме рабочих, никого.
Шеф постоял немного возле гроба, затем махнул рукой рабочим. Те дружно подхватили домовину и быстро стали опускать ее в могилу, но что-то не рассчитали, и гроб сорвался и с глухим стуком упал на дно.
Из глаз шефа выбежала слеза. Подошел к могиле и бросил пригоршню земли.
– Поехали, – не дожидаясь конца церемонии, сказал он.
В городе он отпустил нас.
– На работу можете не ходить, даю отгул, – и протягивает десятку, – помяните.
От денег мы отказались, но бутылку решили взять.
Сидя в скверике, открыли ее и помянули покойника.
Как звали его, никто из нас не запомнил.
Пили молча.
***
Вечером после свадьбы старшей сестры Гали гостей уложили спать на лучших местах. Заняли все кровати.
Дом у нас в Бресте был просторный – места хватило всем.
Молодожены ушли к жениху.
На моей кровати положили спать деда Луку. Это отец моего папы, а мамин отец умер в тот год, когда я родился. Его звали Сергей, он меня не видел, умер за несколько месяцев до моего рождения.
Мне постелили на полу в зале.
Свадьбу гуляли дома. Гостей было много – около сотни человек. Столы стояли в двух комнатах: в столовой и в зале. В первой комнате убрали, а на вторую ни у кого сил не хватило. И мне поэтому постелили в зале под столом.
Под приглушенный храп деда Луки я заснул.
Проснулся среди ночи от крика:
– Батарея! Огонь! Прицел! Пли! – это во сне кричал дед Лука.
Он в Первую мировую войну был на фронте, служил в артиллерии в звании унтер-офицера.
Ему сейчас за восемьдесят, а война для него, получается, еще не закончилась.
Утром мой отец сказал, что дед Лука почти каждую ночь во сне командует орудием.
Бабушка Вера, мать моей мамы, она из-под Барановичей, иногда вспоминала первую мировую. Она называла ее «германской»: «Стали солдатики в поле возле деревни, с одной стороны – наши, а с другой – германцы, и пошли друг на друга. Снаряды над деревней летают. Я маленькая тогда была, а помню – страшно. Многие ушли из деревни, а мы остались. На следующий день все поле было телами завалено, и все такие молоденькие – и наши, и германцы. Сначала хоронили в разных могилах, а потом всех вместе.
Дед наконец успокоился, перестал кричать во сне, опять стал храпеть, и под его мирный, монотонный храп я заснул.
***
– Папа, смотри, все вокруг зеленое.
– Папа, а теперь – коричневое.
– Папа, а сейчас – голубое. Почему все разное?
С дочерью идем из детского садика, в кармане у нее полно цветных стекляшек, и она прикладывает их к глазам.
На улице осень. Все почернело от дождей: деревья, дома, асфальт. Серо, сыро, холодно и неуютно.
Мы идем, перепрыгивая через маленькие лужицы, а большие стараемся обойти.
От неожиданно пришедшей в голову мысли останавливаюсь: «Мы с ней на мир смотрим разными глазами. У нее все разноцветное, а у меня серое. Все зависит от того, как смотришь на мир. Какими глазами».
– Папа, ты чего остановился? – она дергает меня за руку. – Пойдем.
– А теперь все оранжевое. Как красиво!
Декабрь 2004 г.
г. Минск
|
|