Марфа Давыдовна! При этом имени у меня появляется снисходительная улыбка и даже жалость. Дальняя родственница, которая по молодости и знать нас не знала или не хотела знать... Как же, главный бухгалтер обувной фабрики! Величавая сероглазая красавица, удачливая в работе, но не очень в личной жизни. Имея двоих детей от разных мужей, она не страдала от одиночества и в разведённом состоянии. Всегда вокруг неё вилась пара – тройка поклонников, желающих пофлиртовать с ней.
Властная и эгоистичная Марфа детей своих не баловала. Старший сын, ещё довоенный, не вынес гнёта матери и уехал в Сибирь, там и умер. Младшая дочь Лида – моя ровесница – тоже поспешила замуж, правда, подарив Марфе внучку, вскоре развелась. Но, слава Богу, получила при размене квартиры мужа, доставшейся ему по наследству, две комнаты, и была счастлива исполнять дочерние обязанности на расстоянии.
Марфа Давыдовна любила себя. Ей нравилось менять наряды, выезжать с начальством на пикники, ездить с отчётами в Москву. Она была украшением любой компании: весёлая, шутливая, певучая. За работой и гулянками Марфе некогда было подумать о будущем: об удобной квартире, мебели, постельном белье, посуде про запас. Ей казалось, что всё ещё впереди, а пока длится праздник жизни, надо радоваться каждому его дню. И она, как Попрыгунья-стрекоза, пела, радовалась… и делала аборты.
Но как всегда бывает в жизни: на смену одним красавицам приходят другие, более молодые и везучие. А у неё, глядь, появились морщины на лице, лишний вес и гипертония. И не брали её больше на шашлыки, и в спину дышала юная бухгалтерская поросль. Когда она проходила мимо молодёжи, в след летели смешки:
– Наша старуха разрядилась, как на свидание. Всё молодится, а пора уж о душе подумать!
О душе, не о душе, но, подойдя к критическому возрасту, Марфа Давыдовна оказалась у разбитого корыта: в жалкой комнатёнке домика, имеющего удобства в крошечном дворике, огороженном низким штакетником. Дом был на два хозяина, и тётка Марфа владела его меньшей частью. Она всё собиралась улучшить свои жилищные условия, но так и не собралась. Единственное, что она сделала за годы жизни здесь, так то, что в коридорчик провела воду и поставила двухкамфорочную плиту на баллонном газе.
– На мой век хватит, – успокаивала себя тётка.
Только выйдя на пенсию, Марфа Давыдовна оценила блага, что она имела за свою зарплату и премии на работе. Приохотившись к «Столичной водке» и сигаретам с тем же названием, она долго пыталась перейти на дешёвую продукцию. С водкой это получилось. А вот от дорогих сигарет не смогла отказаться. И тогда Марфа Давыдовна стала варить самогонку, сама её пила, продавала, а на вырученные деньги баловала себя дорогими сигаретами.
Сама тётка Марфа никому не помогала, но могла заставить неведомым образом каждого чего-нибудь её дать или сделать. И ей несли соседи, знакомые, Лидочкины подружки всё, что не попросит. А уж саму дочь замордовала на столько, что та вставала и ложилась с мыслью, как выполнить очередное задание матери. Однако трудненько ей было угодить.
Вечно недовольная она жаловалась соседям:
– Представляете, какая бесчувственная у меня Лидка? Я ради неё только и жила, молодость ей отдала, трудилась не покладая рук, чтоб её накормить, обуть, одеть, выучить… А теперь, что же получается? Мать ей не нужна! Второй день не приходит! Набрала белья для стирки – приносит не глаженое. Попросила испечь пирогов, она мне купила пирожков на улице, с лотка – они же без начинки. Убирается у меня – раз в неделю! Нет, я не заслужила такого отношения к себе.
Не выносила Марфа Давыдовна одиночества. Ей постоянно нужен был кто-то, чтобы являть ему свою власть. Попробовала взять квартирантку, но та не прожила с ней и трёх дней. Вот тогда-то тётка вспомнила о родне. Стала навещать нашу семью. Придёт Марфа, напомаженная, облитая духами, с крашеной смоляной косой, закрученной на затылке и увенчанной серо-буро-малиновым шиньоном:
– Да вот, шла мимо. Дай, думаю, зайду, проведаю, - а сама, подмигивая левым глазом, как будто тайну какую знает, выставит на стол бутылку самогонки. Что ж делать? Не выгонишь. Надо угощать!
Папа не пил водку и терпеть не мог пьющих женщин. А мама скажет:
– Ой, давление замучило! Я бы поддержала компанию, да здоровье не позволяет, - и тоже откажется. Поставит на стол, что есть: квашеную капусту, холодец там или сала нарежет. Так Марфа Давыдовна сама выпьет бутылку, закусит хорошо….. Вот и погуляла, правда, без песен.
Любила тётка и поучить жизни:
– Дура! Заглядываешь мужу в глаза. Ловишь желания? Несамостоятельная, ты, я скажу. Моя Лида послала своего, куда подальше, и теперь ни от кого не зависит.
Хотя к дочери она относилась очень взыскательно, но, наверное, по-своему любила. Главное для Марфы Давыдовны было исключить все варианты для соперничества её Лидочки с подругами. Это подогревало её тщеславие.
Забегут молодые женщины проведать тётку Марфу, предложить помощь, грядку перед двором полить или в магазин ей сбегать, скажет обязательно:
– Спасибо, Таня (Женя, Люба). А какая шея у тебя морщинистая. У моей Лиды – нежная, гладкая.
Иногда заметит:
– Или ты толще моей Лиды, или платье на тебе плохо сидит. Сними его, не позорься.
Может походя бросить:
– Что-то дети твои плохо растут? Смотри, какая у нас Галька выдула. А у тебя задохлики.
А ещё ей нравилось наказывать дочери и её подружкам, как её они должны похоронить:
– Чтобы и поп, и музыка. Платок не надевайте. Не хочу в гробу лежать, как бабка. Если уж в шляпке нельзя, повяжите косынку. И под бородой не завязывайте. Чтобы узла не было. На лоб бумажку не прилепливайте – весь вид испортит! Поминали, чтоб в столовой, здесь все не поместятся. За деньгами на работу мою обратитесь. Помнят ещё там Марфу Давыдовну, не могли забыть.
Так она старела и матерела, но держалась. И волосы заставит дочь ей вовремя покрасить, и ногти обработать, и платье новое сошьёт. Со временем, правда Марфа Давыдовна внешне стала походить на «комическую старуху» из дешевой пьесы.
Наступило горбачёвское время. Грозный чернел. Уезжали русские, дома их занимали чеченцы. И вскоре на улице, где жила тётка Марфа, семей десять осталось русских. Только те, кому некуда было ехать или за чьи развалюхи ничего не давали. В числе последних оказалась и Марфа Давыдовна. Желающих на её комнатку не было. Ведь рядом за бесценок можно было купить кирпичный дом!
Дочка тётки, Лидочка, нового гражданского мужа нашла и накануне первой чеченской войны уехала на Север, пообещав, что скоро вернётся за ней.
Район, где жила Марфа Давыдовна, был тихий. До начала военных действий беспорядков в нём не наблюдалось. Вот только с продуктами было плохо. Магазинные полки опустели. Иногда выбрасывали консервы с морской капустой да килькой в томатном соусе, и те моментально разбирали. Население тоже готовилось к войне!
Марфа Давыдовна, как и все, методично делала запасы. Выйдет на рынок к магазину, а там сидят чеченки в ряд, каждая со своим товаром. Чеченцы уважительно относятся к старикам. Глядишь, кто кочан капусты даст или подпорченный арбуз, что-то останется после торговцев – кусок хлеба, разбитые яйца. Тётка Марфа всё подберёт: капусту и арбуз посолит, хлеб посушит и яйцам найдёт применение. Единственными её врагами были мыши, которые не проявляли уважения к её персоне, бессовестно воровали и портили тёткины запасы. По ночам ей приходилось спать очень чутко, чтобы при малейшем шорохе встать и отогнать кочергой непрошенных гостей.
А перед самой войной ей повезло. Еще пенсию тогда давали. Купила она у частника мешок сахару, на самогон. Но как русские разъехались, клиенты пропали – чеченцы, в основном, не пьют, аллах не велит. А если кто и пьёт, то вино или коньяк. Про то ничего в Коране не сказано. И сахар стал её НЗ и неразменной валютой. В этом мешке, как она считала, вся её жизнь.
Зимой 1994 года в её домик попала бомба. Начался пожар. Когда Марфа Давыдовна выскочила от соседей, к которым зашла, чтобы «позычить» сигарет (она всегда зычила, даже если они у неё и были), руины её жилища полыхали пламенем. Но мешок, который стоял в коридоре, не пострадал. Его, да ещё чуть подгоревший ковёр вынести она успела. В дворике с незапамятных времён стояла тачка на одном колёсике. Тётка-погорелица подтянула к ней мешок, с горем пополам и соседским мальчиком Алиханом взгромоздила его на тачку, сверху прикрыла ковром и поехала вдоль улицы, выбирая место жительство. Она была уверенна, что с мешком-то сахара её каждый примет! Её пожалели старики Хорошиловы. Хоть и не любили они гордую Марфу, а пожалели её в беде. Но она-то думала, что из-за сахара Хорошиловы согласились приютить её.
С тех пор она каждый вечер с дедом Хорошиловым «отдыхала» - пила дедову самогонку, курила дедов табак. Так она прожила месяца три, наверное. И весна уж пришла.
Хорошилиха была непьющая, и так устала она ухаживать за пьяницами, еду им добывать, что стала ворчать на Марфу, прогонять её из дому.
Как-то в их районе федералы проводили военную операцию, и случайным осколком снаряда Хорошилиха была убита. Закопали её Марфа с дедом в огороде. Сели поминать. Неделю поминали. Проснулась как-то Марфа, а дед не шевелился. Испугалась, что обвинят её в его смерти, да мешок сахара отберут. Собрала манатки, мешок и ковёр, взвалила на тачку и по улице покатила. Да только недалеко. Боялась она далеко от дома оседать: вдруг дочка за ней приедет и не найдёт. А какая дочка? Письма, телеграммы не доходили, пенсий не платили, люди с опасностью для жизни убегали из Грозного…. Кто ж в Грозный-то поедет? Только сумасшедший. А Лида была женщина разумная.
Приняла на этот раз её бабка Кузьминична. Ей шёл девяносто шестой год. Старше Марфы на двенадцать лет, непьющая. Поэтому Марфин мешок её не заманил.
– Живи, - говорит Кузьминична, - в спаленке. Ты не помешаешь мне.
Но Марфе не понравилось у бабки. Всё её там раздражало. Особенно бесконечные молитвы, которые Кузьминична возносила Богу. И главная печаль с утра у Марфы: где добыть курево и с кем бы выпить «на халяву».
А на последнее у неё было прямо-таки дьявольское чутьё. Сидят старики где-то в гараже или в баньке, цедят драгоценную влагу – Марфа тут как тут. И давай им по судьбу свою рассказывать. Так изливается, мёртвый и тот прослезится! Умела она на жалость давить. Так деды начинают её успокаивать:
– На, Марфуша, выпей, полегчает!
А та и рада стараться.
Или где поминки …. Так на другой конец города пойдёт, креститься будет и подпевать старухам. А как начнут разливать вино, спирт или самогон, первая называется. Хотя товарки шипят на неё:
– Грех с молитвой водку пить, - Марфа наклюкается. Домой явится
и начинает учить Кузьминичну жизни. Старуха, однако, оказалась с характером и выгнала тётку из дому.
И вот опять она бредёт с тачкой по улице. А русских уже и не осталось.
Подобрали Марфу Давыдовну чеченцы. Пожалели: все вокруг знали, что «бабушка дочку ждёт». Поселили в летней кухне. Из её окон было видно родное пепелище, и Марфа могла часами наблюдать, кто идет мимо.
- Так что дочку не прозеваете, - успокаивала её новая хозяйка Медина.
Тётка Марфа прежде всего велела подросткам втащить в помещение свой мешок как гарантию права на жилище. Разумеется, её взяли не из корыстных побуждений, а просто, уважив старость. Марфе исполнилось уже семьдесят девять лет.
Каждый день Медина приносила ей еду, всё то, что ели сами. На охоту за цигарками тётка, кряхтя и постанывая, выходила за калитку: из жалости или в шутку ей подавали сигареты. И Марфа Давыдовна, довольная, присаживалась на лавочку около двора и блаженно затягивалась. А вот выпить не было никакой возможности. Даже сварить самогон из своего сахара она не могла. Хозяин сам не пил и не позволял этого делать в доме. Медина предупредила:
– Если Хасан увидит, выгонит.
Даже на свое восьмидесятилетие Марфа не выпила, хотя намекала Медине. Та её поздравила с юбилеем и принесла, как положено старухам, мягких пряничков. На что Марфа заметила:
– Сухая ложка рот дерёт.
Свой мешок Марфа Давыдовна не трогала. Она думала: «Пока есть у меня сахар, есть и кров. С этим мешком я дождусь Лидочку». В доме видели её маленькие хитрости и относились к ним снисходительно.
Всю войну прожила Марфа Давыдовна в этой семье в ожидании дочери.
Но она так и не приехала. Почувствовав скорую смерть, старуха попросила Медину похоронить её по-человечески.
– Как по-человечески? Батюшку звать? Это мы не можем. У нас свой мулла есть! Мы не знаем, как тебя хоронить. Если хочешь, прими ислам, и мы похороним тебя со всеми почестями.
Марфа согласилась. Толи почестей захотелось, толи выбора не было. Перед смертью она попросила у Медины стакан водки. Осушив стакан до дна, она деревенеющим языком, прошептала:
– Ну, теперь принимайте меня в свою веру.
Её завернули в ковёр и похоронили на мусульманском кладбище. Правда, мешок опускать в могилу, как она просила, не стали, раздали людям сахар на поминовенье.
|
|