В ту ночь бабий шалаш был протоплен и вычищен в ожидании роженицы. Хотя кое-кто из старух и бурчал под нос, что дурное дерево не принесет хорошего плода, а все ж вслух говорить не решались - как-никак, дочь шамана была первой за пять лет, кому удалось сохранить свой плод до урочного времени.
Прокляли, весь народ прокляли злобные духи, крадут у нерожденных душу-ульвей, не дают младенцам увидеть свет. Как ни бился шаман, каких только алэлей ни делал, все одно - теряли женщины детей, не могли выносить плода. И тогда обещал шаман свою блудливую дочь Аньэм в жены семи хоседэмам, только бы оставили беды несчастных людей. В безлунную ночь он повел ее по дороге гагары в нижний мир, и там, под медвежье камлание, совершилась постыдная сделка. Аньэм понесла дитя, а шаман возвестил народу, что с рождением ее младенца проклятие сгинет. Так что пусть себе бормочут старухи, но женщины помоложе встречали Аньэм песнями, когда шла она в бабий шалаш.
Волки выли за быстрой рекой, вторя жестоким схваткам ее лона. Черная кровь текла из Аньэм, и черный дождь ударил по земле. Поскользнулась повитуха, упала на колени - так и приняла на руки первое дитя. Но стихли звери и буря, запели сверчки, и огни полыхнули светом, когда вышла на волю вторая девочка.
Сестры лежали, сцепившись кулачками - одна левой рукой, другая правой. Повитуха попыталась разнять младенцев, но увидела, что девочки срослись пальчиком, да так скверно, что и не разделить. Только отсечь у одной сестры, чтобы другая осталась с пятью пальцами. Подумала-подумала старуха, да и взмахнула железным ножом.
Закричала, завыла старшая девочка, потеряв навеки палец. И тут на глазах повитухи перевернулся младенец, оскалил волчьи зубы, обратился в огромную черную тварь, схватил свою мать за плечо и выпрыгнул через стену - только дерн да прутья полетели. Обмерла от страха старая женщина, голос потеряла. А младшая девочка засмеялась вдруг ласково, к алэлю, что рядом лежал, потянулась да сжала его ручкой. И тут же кровь из ранки на пятом пальчике остановилась, затянулась кожей, точно и не было никогда.
Повитуха, как в себя пришла, так подумала: сказать всем, что видела - кто поверит, а кто и смеяться начнет, и шаман наверняка медведя по следу ее пустит. Нет, пусть уж считают, что одна девочка родилась, а Аньэм-блудодейку духи-мужья к себе уволокли. Решила да и сделала. Только косо посмотрел на нее шаман, когда на руки внучку брал. Потом долго правду выпытывал, бедами грозил, пока не нашептала ему старая, что на самом-то деле случилось. Через несколько дней задавило повитуху деревом, но на том беды и закончились. Стали женщины рожать как прежде, а мужья благодарили духов, да и шамана не забывали.
- Хунь! Пошли по ягоды!
Девчонки стояли у плетня, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. Хунь оторвалась от прополки и вопросительно посмотрела на деда, тот пожал плечами. Пискнув от радости, Хунь помахала подружкам:
- Я сейчас! Только сорняки на кучу брошу!
Она вытряхнула из передника травы, отряхнула землю и бросилась в чум. Вскоре, весело помахивая туесом, Хунь присоединилась к девчонкам, и шумная ватага зашагала к лесу.
Вчерашний дождь щедро напоил землю. В тенях на листве все еще блестели крупные капли, а на солнце влага быстро испарялась, наполняя воздух переливчатым маревом. Громко щебетали птицы, изредка доносилась трескотня бурундуков и гулкое жужжание шмелей. Легкие паутины, покрытые сверкающими блестками росы, подрагивали на ветру. Яркие красные бусины брусники горели на темной зелени, точно самоцветные камни.
Дремотное спокойствие леса встревожили громкие детские голоса. Девочки перекликались, пели песни, взвизгивали и хохотали, и эхо подхватывало эти чужие для чащи звуки, разнося их по темным далям.
- Я-а-аня!
Метнулась вверх по дереву серая белка.
- Ю-у-у-ша!
Плеснула волна в ручейке, перепрыгивая камешек.
- Ху-у-у-унь!
Примолки птицы. Заметался тонкий голосок между мшистых стволов, скользнул по воде, вонзился в провал черной берлоги. Медленно открылись во тьме алые глаза.
Хунь бросила горстку ягод в туесок и оглянулась на подруг. То там, то тут среди деревьев мелькали светлые девичьи силуэты. Хунь улыбнулась сама себе и тихо запела одну из тех песен, которым учил ее дед. Потому что каждый кустик надо благодарить за его ягоды, каждой лиственнице кланяться, каждого зверя убитого оплакивать - лишь тогда духи леса будут тебе рады. Девочка пела и слышала, как вторят ей дети деревьев, кружа возле нее хороводы. Серый лисенок смотрел на нее из потаенной норы и тихо тявкал в ответ песне.
- Ху-у-унь!
Яня, рослая светлоглазая красавица, сердито нахмурилась: Хунь не отзывалась. Конечно, каждый раз одно и то же: куда ее не позовешь, сначала Хунь вроде бы вместе со всеми ходит, а потом засмотрится на какую-нибудь травинку или огонек лучины, и все! Не дозовешься. Яню это всегда злило. Она привыкла главенствовать над младшими подругами, а вот Хунь, которая всего-то на год старше, приручить так и не смогла.
- Будь ты неладна, упрямая тварь!- тихо ругнулась Яня и покосилась по сторонам: не услышал ли кто. Вроде бы, никого рядом не было.- Уши надо мыть. Чтоб тебя...
- Я-аня!- послышался вкрадчивый голос из-за ближайшего дерева.- Яня, я тут.
- Хунь?- недоверчиво переспросила девочка.
- Сюда, иди сюда, здесь ягод больше. Да такие крупные!
Яня пошла на голос. Действительно, здесь брусничник был покрыт ягодами, ровынми как бусины и темно-красными точно кровь. Девочка восторженно выдохнула и опустилась на коленки, проворные пальцы спешно обирали с кустиков сочные тугие брусничины.
- Здорово! Да я тут весь туес наполню,- пробормотала Яня, отправляя несколько ягод в рот.- Хунь, ты тоже не зевай, тут нам обеим хватит.
- Я здесь,- шелестнуло эхо.- Здесь я.
Яня ползла по холму, руки ее покрывали красные пятна, по губам стекал густой алый сок. Муравьи кусали ее за ноги, мошкара жадно сосала кровь из нежной шеи, но Яня едва замечала боль.
- Сюда, сюда, смотри, что я нашла!- звал-манил голос. Темная фигурка махнула рукой.- Яня, иди скорее!
- Иду... уже иду... сейчас, еще пару кустиков...
Паутина облепила косу девочки, пальцы искололи сухие сосновые иглы. Блеснуло серое тело змеи у самой коленки Яни. Ничего не видела девочка, кроме красных круглых ягод. Они были везде: на брусничнике, на голой земле, на камнях и деревьях, даже небо заполняли алые капли. Голова кружилась. Безумно хотелось пить, но ягоды не утоляли жажды. Яня потянулась за новой добычей, но не устояла на коленях и растянулась на колком кустарнике. С трудом перекатилась набок, сквозь кровавую пелену перед глазами углядела темную фигуру, шагавшую к холму.
- Хунь... Помоги!- прошептала Яня, но распухшие губы отказались повторять слова.
Чья-то рука коснулась лба девочки:
- Яня, я здесь.
- Хунь...
- Обманулась ты, маленькая жадная тварь,- засмеялась тень.
Яня напряглась, пытаясь приподняться, вырваться из цепкой четырехпалой лапы, но когти глубоко вонзились в ее плоть. Звериные очи, круглые и красные как перезрелая брусника, смотрели в серые глаза девочки. Черные губы, колкие будто кора дерева, коснулись маленького рта, проглотив отчаянный крик. Яня чувствовала, как кровь покидает тело, как ноют иссушенные кости, как лопается израненая кожа... но страшнее телесных ран был визг ульвея, пойманного и вырванного из своей хозяйки точно рыба на крюке. Скользкий язык облизнул черные губы, стирая алые капли.
- Я здесь, Яня. Скажи это всем!- хохотнуло эхо.
Сероглазая девочка, больше похожая на сморщенную седую старуху, сидела на сухом холме и бессмысленно пялилась в пустой туесок. Слюна, смешанная с кровью, текла по ее подбородку.
- Эй-йе!- разносился по всему дому визг Каскета. Его старая мать с растрепанными косами вылетела за порог, едва не столкнувшись с Хунь.
- Хунь, доченька!- радостно воскликнула старуха, хватая девушку за рукав.- Солнцем тебя заклинаю, посиди ты с убогим! Меня ведь ждут давно, кто еще мужчинам обед отнесет?
- Посижу, не впервой,- улыбнулась Хунь.- Не бойся, с сынком твоим все будет хорошо.
- Да хранят тебя духи! А будет надоедать, так ты его мокрым веником бей, не стесняйся!- посоветовала женщина и подхватила два тяжелых узла.- Выручила ты меня, девонька, пусть будет тебе счастье!
Хунь вошла в полутемную землянку. Мальчик сидел на топчане, забившись в угол, и рычал. Девушка засмеялась:
- Ну что, лисенок, поиграть захотел? Иди-ка сюда!
- Хунь, ты портишь мне забаву,- проворчал Каскет. От его безумия не осталось и следа.- Чего ты пришла? Ведь был уговор!
- Уговор был, что ты своей приемной матери досаждать не будешь. А это как называется?
Мальчик оскалил острые зубки в хитрой лисьей ухмылке:
- Это я называю забавой, внучка шамана. Мне нравится смотреть, как она бегает, когда я начинаю кричать. И еще мне нравится, что меня сразу начинают ласкать и кормить разными вкусностями, когда я делаю вид, что болезнь отпустила.
- Ты обманываешь добрую честную женщину,- выговаривала Хунь, подходя ближе.- Так не честно, лисенок. Я никому не открывала твоей тайны, но если ты и дальше будешь баловаться, то придется мне всем рассказать, что ты такое на самом деле.
Каскет зашипел. Его лицо вытягивалось и покрывалось рыжей шерстью, а на руках заострились черные коготки. Хунь покачала головой и вытащила из-за пазухи алэл в виде лиса:
- Угомонись, малыш! Это не ты говоришь, а лесовик-дотетэм, который живет в твоем сердце. Откажись от него, прогони лесную тень и стань человеком, как хотел. Ведь ты сам пожалел бездетную старуху и превратился в мальчика, чтобы скрасить ее последние годы. Отчего же теперь отказываешься от собственных добрых замыслов?
Алэл в ее пальцах выплясывал священный танец, углями сверкали глаза-бусины, бряцали медные диски. Хищные тени дергались по углам землянки в поисках спасения. Затрещал и пробудился огонь в остывающем очаге, и тепло его растопило сумеречные страхи.
- Хунь, не ругай меня!- заскулил лис, вылизывая ее ладони.- Убери алэл, я буду слушаться! Обещаю тебе! Клянусь своим бессмертным ульвеем, я больше не причиню вреда людям!
Хунь ласково потрепала его за пушистое ухо и спрятала куколку. Лис довольно ластился к девушке.
- Видишь, как все просто, малыш. И нечего пугаться алэла, он не причинит тебе вреда. Он просто дал тебе то, без чего нельзя стать настоящим человеком.
- Это чего же?- удивился Каскет, разглядывая свое вновь человечье тело.
- Совесть! Обычную людскую совесть.
Каскет засмеялся и погрозил девушке пальцем:
- Ты обманула меня, Хунь, как истинная лиса. Обещаю тебе, что когда я вырасту - а это будет очень скоро!- то возьму тебя в жены.
За окном закричали птицы, свидетельствуя слова оборотня. Деревья в лесу перешептывались, передавая сорочьи сплетни. Пчелы вытанцовывали на медовых сотах странные вести. Вплетались голоса духов в тяжелые сны той, что дремала в глухой берлоге.
Старуха спешила домой. Рыбаки обругали ее за опоздание, но женщина едва обратила на это внимание: все мысли были заняты Каскетом. Как он там, сыночек? Не страшно ли ему, не холодно ли в землянке? Конечно, старуха знала, что на Хунь всегда можно положиться - внучка шамана была доброй девушкой и любую работу делала справно. Но не родная она бедному мальчику!
Женщина прибавила ходу. Дряхлые деревья поскрипывали, похрустывали, передразнивая ее больные ноги. Колючие кустарники дергали за штаны, пытались задержать незваную гостью. На полянах старуху облепляли жирные слепни, а в лесной тени набрасывалась жадная мошка. Хрипло орали хищные птицы, перелетая с ветки на ветку над головой старухи, и крошево лишайника сыпалось на седые косы.
Что-то темное скользнуло за молодым ольшанником. Старуха вздрогнула, едва не припустила бегом, но вовремя вспомнила, что на бегущую добычу медведи да волки бросаются еще охотнее. Сердце колотилось точно синица в силках.
- Я здесь! Я здесь!- выдохнул ветер.
Женщина затравленно оглянулась. Девушка стояла на тропе, и солнце спешно закрылось облаками, чтобы ненароком не дотронуться до ее черной парки. "Что ж ты, девонька, в такую жару да в мехах!"- подумала старуха, а вслух сказала сиплым от испуга голосом:
- Ты чья будешь, дочка?
Сверкнули белые зубы в усмешке:
- Да уж не твоя!
- Что ж ты старой женщине так отвечаешь? Нехорошо это!
- Нехорошо зверя лесного человечьим молоком кормить. А я так просто правду говорю. Или не нравится тебе моя истина?
Скользнула ближе тень, и вот уже в самое ухо дышит чужая девица, а косы ее тугими змеями обвивают горло старухи. Хотела бы закричать несчастная, да ни вдохнуть, ни выдохнуть. Только и может, что смотреть в страшные красные глаза-полумесяцы.
- Жениха моего сманила, желтая кость! Жалостью его повязала, лаской своей отравила, песнями оглушила. А теперь еще и отдала его этой... Нет, не пущу, не позволю дикого лиса собакой сделать! Пусть он отведает твоей плоти и избавится от наваждения.
Закаркали птицы в ожидании пира, дотетэмы выбрались из темных нор, облизывая острые клыки, и мошка роилась вокруг женщин точно клубы дыма. Миг - и четырехпалая медвежья лапа вспорола крепкий халат, а с ним и кожу старухи. Длинный сизый язык облизал еще бьющееся сердце, вырвал притаившегося в нем ульвея, отправил в бездонную пасть. Лесные хищники, припав к земле, выжидали, пока хозяйка завершит трапезу, и лишь после того, как шаги ее стихли в глуши, рискнули подойти к телу.
- Она здесь, здесь!- твердила полоумная Яня, дергая себя за жидкие косы. Шаман мрачно смотрел на девушку и мял в пальцах алэла, изгоняющего болезни. Мать Яни как побитая собака пыталась заглянуть в его глаза, но все напрасно.
- Здесь она!- пустив густую слюну с отвисшей губы, безумица закачалась всем телом.- Она, она, она...
- Что скажешь?- робко спросила женщина.
Шаман, словно очнувшись от сна, уставился на свои руки, потом еще раз покосился на девушку, бившую поклоны своей скачущей тени, и пробормотал:
- Откочевать надо за большую реку. У нее поток сильный, даже зимой не замерзает. За реку тварь не пойдет, текучей воды побоится. Должна убояться.
Последняя лодка отвалила от берега полупустой: ничего-то не оставила в наследство Каскету приемная мать. Жалкие берестяные короба с незаконченными рисунками горкой громоздились на облезлых шкурах, котомка с вяленым мясом и сушеными ягодами валялась под навесом. Каскет не смотрел на свои сокровища - он уже забыл о них. Оттолкнувшись шестом от илистого дна, подросток вгляделся в воду: там был другой мир, чужие законы, и пучеглазые духи так же придирчиво рассматривали Каскета, как он их.
- Я человек,- шепнул мальчик, касаясь шелковистой волны самым кончиком пальца.- Я не боюсь быстрой реки.
Протяжный жалобный вой прокатился по отдаляющемуся берегу. Звери, слыша его, вздрагивали и пытались укрыться в кустах и берлогах, но зов настигал их и в тайных убежищах:
- Не покидай меня! Я нашла снадобье, лис, вернись! Я здесь, я здесь!..
- Я человек,- повторил Каскет и улыбнулся.
Отныне для него звериный вой ничего не значил.
Хунь подняла собаке голову и укоризненно сказала:
- Что же ты, малыш, на лютыся один пошел? Ведь знал же: не простой это зверь. Ай-яй-яй, Черноносый, я думала, ты умнее.
Пес сипло заскулил, дернул единственной уцелевшей лапой. По его переломанному расцарапанному телу деловито сновали муравьи, выкусывая из шерсти запекшуюся кровь. Хунь погладила пальцем собачий нос и ласково подула в глаза. Пес сомкнул веки.
- Спи, малыш. Набирайся сил. Я помогу тебе,- напевала девушка.
Лучи скользили по черной шкуре, покрывая ее узорчатыми пятнами, которые то сходились в маски алэлов, то разлетались проворными мотыльками. Хунь ловила солнечный свет и вышивала им по живой коже, собирая воедино сломанные кости и разорванные жилы Черноносого. Внучка шамана слышала, как лес перестал хищно принюхиваться к пролитой крови и потерял интерес. Загудели вершины деревьев, вторя человеческой песне, и пчелы жужжали в унисон, и посвистывали пустотелые травы. Нет, не заклинала Хунь земных духов, не по силам это женщине, но заставить их самих сотворить волшебство она могла. Так понемногу, за посвист птицы, трепет крыла бабочки, звон мошки выманивала Хунь отнятую у собаки жизнь.
- Хунь!- позвал ее знакомый голос.- Радость моя, обернись! Я принес дары, как обещал. Ни у кого еще не было таких свадебных подарков: здесь и белые речные зерна, и красные бусы из дальних морей, и медные колокольцы, и диковинный котел от желтолицых людей. Ах да, еще шкурки, сто лучших звериных шкурок, не тронутых стрелой... ну да это вряд ли тебя удивит. Хунь! Прошу, повернись ко мне! Я так долго ждал этого дня. Неужели ты перевернешь котел и выбросишь мои подарки? Хунь! Я же с тобой разговариваю!..
Черноносый, еще шатаясь, встал на лапы и сердито тявкнул на гостя. Девушка с улыбкой обернулась:
- Каскет, даже если бы ты принес одну только еловую шишку, я бы стала твоей женой!
Лось мотнул башкой, прислушался: лес чуть заметно поменял свое звучание. Это было достаточно, чтобы зверь насторожился и принялся шумно втягивать воздух широкими ноздрями. Охотники вжались в колкие кусты, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Лось подслеповато вглядывался в переливы солнечных зайчиков. Наконец, сохатый решился сделать шаг. Едва его мощное тело развернулось, охотники выпустили стрелы. Раненый зверь издал стонущий вопль и сорвался с места. Мужчины вскочили, бросились следом, перескакивая через замшелые валуны и поваленные деревья. Лось, припадая на задние ноги, отчаянно пытался оторваться от погони, но охотники были упрямы. Загнанный к самому берегу сохатый гневно обернулся, словно упрекая людей за коварство, и прыгнул в реку. Течение понесло его на другую сторону. Вода, омывавшая бока лося, становилась темной.
- Уходит! Чего мы ждем, ведь уйдет подранок!- суетился младший из охотников - его губы еще не знали усов, а стрелы не били крупной добычи.- Мой первый лось!
- Он поплыл на тот берег,- ответил седой мужчина,- а нам туда ход заказан. Жаль, наконечники с ним ушли, придется новые ковать.
- Почему мы не можем его догнать?- возмутился младший.- Ведь есть лодки, есть собаки, по крови мы его мигом найдем.
- Шаман сказал, нельзя на тот берег,- сказал еще один охотник.- Там живут злые духи. Два лета назад мы перебрались за реку, чтобы дотетэмы больше не трогали наших детей и жен, и шаман запретил переплывать на другую сторону.
- Мы не дети и не женщины, мы мужчины!- кипятился младший.- Неужто дадим добыче уйти?
- Значит, такова судьба этого лося - умереть на воле,- пожал плечами седой.- Пойдем-ка, покуда не стемнело, посмотрим силки. Авось пара зайцев попалась.
Охотники двинулись в лес, а младший остался на берегу, со злобной тоской глядя на темную полосу деревьев на запретной стороне. Потом он перевел взор на реку и ближние склоны, и вдруг... Охотник вздрогнул от неожиданности: неподалеку на воде покачивалась полузатопленная долбленка. "Судьба?"- подумал паренек и ухмыльнулся.- "Нет, она помогает мне, а не глупому зверю. Есь на моей стороне!"
Он сбежал вниз. Обувь немедленно намокла и перепачкалась густым илом, но охотника это не остановило. Он вытолкал долбленку с отмели, на ходу вычерпывая воду каким-то полусгнившим туесом, вскочил в лодку и с силой оттолкнулся шестом. Размокшие и почерневшие берестяные короба плавали по дну, лениво сталкиваясь друг с другом и снова расходясь к бортам. Перекошенный навес заставлял лодку крениться на левый бок, и охотник едва удерживал ее в равновесии. Вода все прибывала, паренек не успевал ее вычерпывать и в конце концов плюнул на это занятие, предпочтя работать шестом. В нескольких шагах от запретного берега долбленка клюнула носом. Лодка быстро погрузилась на речное дно, точно сытый налим, а охотнику пришлось проделать остаток пути по грудь в воде, держа над головой лук и стрелы.
С трудом выбравшись на скользкий склон, паренек прежде всего проверил свое оружие и лишь затем побрел вдоль кромки леса, выискивая след. Он без труда обнаружил место, где сохатый вломился в кустарник: раненое животное уже едва выбирало путь, оно шаталось, припадая к стволам деревьев, и оставляло клочья окровавленной шерсти.
Охотник торопился. Духота влажного леса заставляла чаще дышать, от этого сердце билось сильнее. Невольно припоминались и слова старших об опасности, о злых духах, что подстерегают неосторожных людей под темными пологами сосен. Но парень уже не мог повернуть назад, отказаться от богатой добычи - первого своего лося. Он утер рукавом холодный пот, так некстати выступивший на лбу, и продолжил погоню.
Загнанное животное остановилось возле каменистого холма, в котором зиял полузаросший провал пещеры. Горбоносая морда медленно развернулась к охотнику, и тот увидел кровавые слезы в глазах израненного лося. Охотник поднял лук, забормотал слова покаяния, как учил шаман, навел стрелу на округлый бок сохатого...
И с гулким треском раздалась земля, что затянула вход в пещеру. В крошеве корней и торфа на свет вынырнула огромная четырехпалая медвежья лапа, сгребла припавшего на колени лося и втянула под своды точно кожаную куклу. Паренек остолбенел. Он не мог сделать и шагу, только смотрел на бурлящую тьму в тени провала.
- Я здесь!- прошипела земля.- Я здесь! Сюда!
И охотник двинулся в пещеру, спотыкаясь так же, как прежде - раненый лось. Черные когтистые руки обняли его, прижали к холодному телу. Невидимые губы, обветренные и жесткие, целовали его, оставляя на лице и шее царапины. Трупная вонь и запах свежей крови кружили голову, грубая ласка сводила с ума.
- Ты будешь моим провожатым,- бормотала тень.- По следу твоему приду я, и ты впустишь меня, не можешь не впустить, потому что отмечен моей стрелой.
Блеснула длинная костяная игла и впилась в ухо паренька. Тот содрогнулся, как содрогается подстреленный зверь, и безвольно обмяк. Тень отступила в глубины земли, только эхо продолжало шептать:
- Веди же меня!
Охотник вернулся в стойбище поздним вечером. Его качало точно пьяного, и в руках он сжимал лосиную голову. Сестра отшатнулась от парня, когда тот шагнул в чум. Жалобно заплакал ее ребенок.
- Что с тобой? Где ты был? Остальные давно вернулись!- пролепетала сестра.
- Не твое дело.
- Не хочешь отвечать мне - скажи моему мужу, он так беспокоился. Иди скорее, все мужчины уже собрались на праздник.
Парень покосился на рогатую лосиную голову, с которой на шкуры все еще капала кровь, скривился и выронил. Сестра наклонилась, чтобы подобрать странную добычу, и не заметила, как охотник вытер руки о полог.
- Ты весь перепачкался,- укоризненно сказала она.- И куда ты дел саму тушу?
- Все ушли, я один не мог донести ее. Затолкал в лабаз. Тот, что на мысу над рекой. Если головы не хватит, сходи и отрежь еще мяса.
Голос его звучал сипло и тускло, словно охотник мыслями был далеко отсюда. Сестра пожала плечами:
- Голова тоже сгодится, да варить ее больно долго. А идти в одиночку ночью в лес боязно. Ладно, попрошу мяса взаймы у соседей, завтра отдам лосятиной. И смой грязь, пожалуйста. На тебя смотреть страшно - даже волосы слиплись!
С этими словами она вышла. Малышка, оставшись наедине с дядей, замолчала и забилась в груду шкур, точно пыталась укрыться от его пустых глаз. Охотник стоял столбом, лишь изредка потирая ухо, из которого текла тонкая струйка крови. Так прошло несколько долгих мгновений.
Полог дернулся, словно кто-то искал вход.
- Она здесь!
Женщины вздрогнули от неожиданных воплей безумной. Седая обрюзгшая Яня упала на четвереньках посреди чума и заревела точно затравленный зверь. Густая слюна текла с ее желтых зубов. Зрачки расширились, превратив светлые глаза в черные. Женщины брезгливо отодвинулись от завывающей юродивой.
Единственные слова человечьей речи, что вплетались в ее рев, были так же непонятны, как и звериный крик.
- Здесь!.. Здесь!.. Она здесь, здесь, она онаонаоназдесьздесьздееесь!..
- Яня два лета была такой тихой,- прошептала ее мать.- Я надеялась, все прекратилось. Ан нет, не помог шаманский заговор.
- Пойду я, пожалуй,- сестра охотника поднялась.
- Погоди! Не оставляй меня с ней!- взмолилась женщина.- Так тяжко, мочи моей нет.
- Дочка там одна,- забормотала соседка.- Еду готовить надо...
- Боишься. Что ж, я тебя не виню, самой страшно.
Яня уже качалась из стороны в сторону, будто ее било ураганом. Обломанные толстые ногти драли слежавшиеся шкуры легко как листья лопуха. Сестра охотника стиснула зубы, пытаясь перебороть омерзение, но быстро сдалась.
- Я позову Хунь,- быстро проговорила она, выскальзывая за полог.
Мать Яни плакала. Звериная тень ее дочери бесилась на стенах чума.
Хунь, как всегда безотказная, подхватила рукоделие и перебралась в жилище Яни - в конце концов, не все ли равно, где вышивать свадебный халат? В присутствии девушки даже юродивая притихла и теперь лишь тихо поскуливала у ног бывшей подруги. Хунь улыбалась ей.
Успокоив свою совесть, сестра охотника распрощалась с соседками и быстро побежала в родной чум, чтобы успеть что-нибудь приготовить мужу и брату. Ее встретили тишина и темнота: жир в плошке, видимо, успел догореть. Женщина откинула полог, чтобы свет костра хотя бы чуточку осветил нутро жилища, и на коленях поползла искать светильник. Судя по всему, брат лег спать, не дожидаясь ужина - вот он, лежит, накрывшись халатом. В тенях копошилась малышка. Далекий отблеск костра красными искрами поблескивал в ее круглых глазенках. Малышка потянулась к мамке, та подхватила крошку на руки.
- Кушать хочешь?- улыбнулась женщина, распуская ворот рубахи.- Ну пей, давай.
Обветренные губы девочки шарили по груди, неприятно царапая нежную кожу. Женщина скучающе смотрела в проем приоткрытого полога, выжидая, когда же малышка начнет есть. И когда острые зубы впились в ее тело, она даже не успела удивиться.
Хунь подняла голову, прислушиваясь к ночной темноте. Лесные духи нынче были на редкость тихими. Обычно в дни праздников холыи выходили из лиственниц, чтобы поглазеть на священный танец, а сегодня ни один ствол не скрипнул, ни одна иголочка не упала на землю. Молчание леса прерывали лишь вздохи сов да писк перепуганных мышей. И дыхание, холодное влажное дыхание злобы чуяла Хунь поблизости.
Она сделала еще несколько стежков, нанизала редкую по красоте коралловую бусину и накрепко вшила ее в центр узора. Это от сглаза. Теперь медная чешуйка - от яда. За ней - желтоватая пластинка из диковинного клыка, что нашли в земле, когда вкапывали шесты для чумов. Она сохранит от...
Хунь выронила иглу и вскочила. Запах свежей крови заполнил стойбище, призывая хищных дотетэмов на пиршество. А мужчины ушли на скрытую поляну и поют сейчас песни-заговоры, вторят шаману в его священнодействии, и некому встать на защиту их жен и детей! Разве что Каскет - оборотень не может петь вместе с людьми, не выдав своей природы. Но и в стойбище оставаться не должен, пока не придет час свадьбы - нельзя ему покуда видеть невесту. Где же ты, лис? Услышишь ли зов нареченной, почуешь ли кровавую вонь? Где ты, где?
- Каскет!- прошептала Хунь, и мелкая мошкара бросилась во все стороны, неся на крыльях ее призыв.- Каскет, защити нас.
Юноша, спавший на самой крыше высокого лабаза, вздрогнул от легкого укуса мошки и по-собачьи потер ухо кистью руки. Еще несколько мгновений вдыхал он пряные ароматы ночи, потом скривился и спрыгнул наземь. Подхватив острый гарпун, Каскет побежал знакомой тропой в сторону стойбища.
- Я иду, Хунь!- морозными облачками разлетались его слова. Деревья недовольно гудели над головой.
Внезапно белый свет плеснул по темным стволам - то луна сошла с неба, чтобы заслонить дорогу молодому оборотню. Каскет едва различал в ослепительном пламени ее сияющее тело и простертые руки, но упрямо пытался не отвести взгляда.
- Что нужно тебе?- вызывающе крикнул он.- Пусти, я человек, нет у тебя надо мной власти.
- Дитя мое!- голос луны был резок и протяжен, как волчий вой.- Не хочу я власти над тобою, Каскет. Но если ты сейчас нарушишь запреты предков и увидишь свою невесту, то навсегда потеряешь свой человеческий облик. Хочешь ли ты стать зверем с человеческой душой, блуждать по лесам и болотам, проклиная свои несбыточные мечты? Никто более не примет тебя: ни звери, ни люди. И не подарит тебе Есь нового перерождения. Подумай, готов ли ты пожертвовать счастьем, своим и твоей невесты? Подумай, дитя мое! Я всего лишь желаю тебе добра...
Каскет не выдержал и опустил глаза. Прохладные руки луны нежно гладили его волосы.
- Но если... если Хунь погибнет без моей помощи?- беспомощно спросил он.
- Она возродится, и ты найдешь ее,- ответило эхо.- Дитя мое, что значит одно лето разлуки или даже тысяча, если ты влюблен всей душой? Ваших ульвеев все равно притянет друг к другу через годы и расстояния, как черный камень притягивает железо. Только потерпи, не пытайся обогнать время и увидеть ее сейчас.
Каскет сел на корточки и застонал от боли. Луна обнимала его за плечи.
- Он не придет!- Яня выплюнула эти слова с пеной и кровью, а после оскалила желтые зубы в улыбке.- Не придет! Она здесь.
Хунь с жалостью посмотрела на безумную подругу, нехотя развернула свою свадебную одежду и накинула на тело. Заиграли цветные узоры, сплетаясь в обереги, окутали девушку заговоренным покровом. Подняла Хунь стальную иглу, откинула полог, шагнула в ночь.
Замолчала земля. От сотворения мира не было еще такой тихой ночи, как эта. Словно все живое умерло, словно все мертвое истлело, и только черный прах наполнял беззвездное небо, густо покрывал земную твердь и сковал быструю воду. Не слыхать ни шагов Хунь, ни движения темной гостьи. Но даже непосвященный чувствовал страх и жестокое любопытство сотен тысяч глаз, которыми темнота смотрела на стойбище.
- Я слышу тебя, Калбесэм,- сказала Хунь.- Уходи отсюда, ты не можешь приходить во владения людей.
- Если только мне не откроют путь,- ответила гостья, появляясь из теней и мрака. Алые полумесяцы переливались точно остывающие угли.- Кровью изгнали меня отсюда, кровью и впустили. Теперь я могу убивать вас по одному, когда буду голодна, или всех разом, как хорек, нашедший птичье гнездо. И никто не сможет остановить меня, ибо я в праве своем, сестра.
Хунь содрогнулась, словно девушка в черной парке вонзила в нее острый нож:
- Я не сестра тебе, Калбесэм. Ты - лесной дух, оборотень-людоед, у тебя нет ульвея, и потому ты крадешь чужие души!
- Ошибаешься, сестра,- зашипела-закаркала гостья.- Был и у меня свой ульвей, но ты украла его. Наша мать подарила нам лишь одну душу, одну судьбу и одну любовь на двоих, и все досталось тебе, белолицая Хунь. Но то, что назначил нам в приданое отец, я забрала по старшинству. Я владычица тайги, хозяйка болот и топей, холмов и пещер, я ведаю тропы и бездорожье, храню сокровища леса и детей его...
- Благое дело! Храни зверей, а я буду беречь людей. И пусть будет мир между нами!- Хунь протянула левую руку ладонью вверх.
- Не бывать тому, пока с тобой остается Каскет,- взвилась черная тень, огласила стойбище медвежьим ревом.- Отдай его, злодейка, сними с него приворотные чары! Он мой!
Хунь нахмурилась и сжала кулаки. Сила ее гнева заставила узоры, шитые оленьим волосом, играть точно радуга. Девушка стояла недвижно, как огромный алэл-оберег, и мощь ее прирастала любовью и яростью.
- Он отрекся от леса и всей твоей звериной правды, Калбесэм. Каскет - человек и останется среди людей на все перерождения. И ты уже никогда его не получишь.
Хохот, подобный скрипу сухостоя, пронесся над стойбищем:
- Тогда смотри, как умирает твой жалкий род человеческий! Ибо я в своем праве, и никто из богов или духов не осмелиться встать на моем пути!
Черная тень метнулась в ближайший чум, короткий детский вскрик резанул воздух и умер, растворившись в злобной тишине. Хунь заплакала. Без луны и звезд слезы ее казались черными, но то была кровь.
Вновь скользнул по поляне зверь-призрак, искоса одарив застывшую девушку равнодушным взглядом, и скрылся в шалаше на окраине. Одним дыханием стало меньше. Хунь шептала заклятие, роняя черные слезы на светлое свадебное платье. Младенец, умерший во сне... Его юная мать... Старая бабка, бормотавшая в полудреме колыбельную над уже остывающим тельцем... Каждая смерть вплетала новый узор в оберег. И когда Калбесэм вышла на середину стойбища, сыто облизывая морду, Хунь ударила ее.
Стальная игла вошла в лоб медведицы как в комок жира. Металл, рожденный человеком, раскалился добела, готовый поразить любого врага своих создателей. Повинуясь рукам Хунь, сотни тонких нитей устремились к ушку иглы, оплетая черную тварь прочной паутиной. Лесная хозяйка, рыча от боли, слепо отмахивалась, разрывая блистающую сеть. Она надвигалась на внучку шамана, и алые полумесяцы ее глаз горели еще более злобно в свете раскаленной иглы. Черная девушка тянула к своей светлой сестре когтистые руки, и затрещал под небывалым натиском узорчатый халат, брызнули во все стороны заговоренные бусины.
- Сталью ты лишила меня силы, но и сама теперь открыта для моих клыков,- шептала Калбесэм.- Пусть так, сестра! Пусть никому не достанется этот мир, мы вместе пришли в него и вместе покинем!
Змеи ее кос впились в тело Хунь ядовитыми зубами, но девушка в ответ обняла Калбесэм и прижала к себе, укрыла разорванным халатом, точно озябшее дитя. Завизжала хозяйка леса, густой запах паленой шерсти заполнил поляну. Когти огромных четырехпалых лап распороли спину Хунь. Сцепившись в смертоносных объятиях, сестры замерли. Алые глаза отражались в черных, и черные пульсировали в алых. Смешивалась кровь и текла на жадную землю. Свет луны обрызгал их мелкими бликами.
- Хунь! Я здесь, я спасу тебя, и будь я проклят!- прокричал-протявкал Каскет, ворвавшийся в круг лунного сияния.
Его невеста дрогнула, расслышав знакомый голос. Лишь на миг отвела она взгляд, на единый миг, но и его хватило хищной твари. Клыки Калбесэм разорвали ее нежное горло.
Два звериных воя, торжествующий и отчаянный, взвились над разоренным стойбищем. Каскет, уже не человек, еще не лис, сделал последний шаг до места схватки и вонзил костяной гарпун в лесную хозяйку. Его кулак стремительно обрастал рыжей шерстью, пальцы укорачивались, но не выпускали оружия.
- Зверь... Отчего ты убил меня?!- удивленно и испуганно выдохнула Калбесэм, и то был последний ее выдох.
- Я человек,- оскалился лис.
_______
Примечания:
ульвэй - главная из человеческих душ
хоседэмы - злобные духи, дети старухи Хоседэм - хозяйки мора и смерти
алэл - амулет-защитник; на каждый случай шаман создавал отдельный алэл.
парка - род кожано-меховой одежды
|
|