Дни проносятся в серой дымке, монотонно-безрадостные и бесконечно-одинаковые в своём прошествии.
Бычки, дотлевающие в сигаретной пачке, затушенные о капоты дорогих чужих иномарок, и бережно сохранённые до следующего перекура, тают, как грязный мартовский снег.
Жвачки, приклеенные на внутреннюю поверхность стола, служат пластилином и источником свежего дыхания, одновременно.
Недопитые глотки прогоркшего застоявшегося портвейна почти равноценно заменяют цейлонский чай...
Плесневелая Вечность жмётся безропотным оленёнком в паркетные щели, повергая в смятение там обитающих вредителей.
Сухая жёсткая пыль бытия беззвучно опускается на горизонтальные поверхности, образуя серую поволоку.
Пролетающая за окном птица пикирует на карниз, построив точную медиану, поделённого полинялой шторой, квадрата окна.
Плюшевый мишка, словно мёртвый, безжизненно глядит в неопределённую сторону своими грустными пластмассовыми глазами.
Недочитанная книга «Дети Арбата» одиноко валяется на липком, залитом портвейном, столе, и её слежавшиеся страницы сдавливает ржавая металлическая скрепка.
Огрызок карандаша боязливо делится своей болью, оставленной моими зубами, с обрывком листа, разорванного мною.
И лишь выкидное перо с перламутровой насечкой на лезвии радует своей безупречностью мои уставшие дикие глаза, перед которыми мерцают разноцветные линии...
|
|