Спускается вечер. Очередной рейс для меня всегда какой-то особенный, хотя знаешь то, что произойдет, почти до минут. Отправление - короткие, незаметные остановки и - она, Конечная. И посреди всего этого - Я – только проводница, которая любит смотреть на проходящую мимо жизнь, как на никогда не виданное чудо.
Я ужасно люблю свой плацкартный вагон, он - мой дом, моя крепость, мое хобби, моя гордость. Не представляю себя в каком-нибудь другом интерьере.
Сегодня снова надо сменить перегоревшие лампочки. Сгорают и сгорают каждый день, бесполезные цоколи, словно огарки свечей после бала. Как будто не 21 век на дворе, а дремучая средневековость.
Каждый день, пока еще не отправились, я провожу влажную уборку - отмываю сидения, пол, протираю стекла. Должно быть чисто, светло, уютно. Да нет, не то что бы «должно», просто это лучше чем грязно, душно и темно. Пусть путь из пункта А в пункт Б не так уж и долог – надо проделать его с комфортом, с толком, с чувством.
Правда, не все это понимают, бывают и такие, которые всю ночь орут песни, пьют, снова пьют, ругаются, стонут или плачут. И никакой на них милиции!
Хорошо, что таких бывает мало. Обычно пассажир подбирается неплохой: тихий, интеллигентный, интересный, который умеет понять, что лучше всего на свете в такие минуты - тишина, сосредоточенность, углубленность в себя или беседа с мудрецами.
Это раньше — неуклюжие лодки с гребцами или молчаливые проводники доставляли пассажиров куда следует через много месяцев. Теперь на дворе цивилизация, а она облагораживает даже самые древние традиции.
Ну, вот и отправились! Предупреждающий звонок, и мимо понеслись дома и домишки. Но их вижу одна Я, Мои глаза к Тьме привычны, а вот пассажиры, близоруко вглядываясь в окна, видят пока только пустые черные пробоины. Но и их глаза скоро привыкнут, и они смогут разглядеть там что-то важное.
Сегодня у меня есть непроданые билеты и незанятые места, в вагоне - всего человек десять. Несколько женщин, две — совсем старенькие, несколько мужчин, и девочка. Да еще с котом. Больше всего ненавижу детей в салоне и еще животных, которые вообще никакого отношения к транспорту и ко Мне не имеют. Мне учили, что животные должны ходить пешком везде и всегда, даже за собственной смертью! А этот кот вообще не может ехать в моем поезде, я же вижу это и без документов. Ощущения меня никогда не обманывали..
Инструкция приписывала ссадить животное. Все просто - можно изменить судьбу, но нельзя изменить правила, главное – уметь отличать одно от другого. Я подошла к ребенку и попросила отдать мне кота.
- Этот кот едет без билета. Кто тебе разрешил взять его с собой, поступил неправильно. Коту нельзя ехать в этом вагоне. К сожалению...
Да, он явно не наш, это было ясно. Взяв его за шкирку, я одним движением отправило пушистое тело за окно. Кот беззвучно вылетел в открытую фрамугу и исчез в темноте.
- Не переживай. С ним все будут хорошо. Ему лучше остаться снаружи,-попыталась спокойно сказать я.
Девочка, как смотрела на меня немигающим взглядом, так и осталась. Этот бесконечно мудрый взгляд – и молчание. Ненавижу детей.
Но не молчали ее спутники. Как они узнали, что случилось, не представляю, я старалась, чтобы этот инцидент их не беспокоил, но изо всех углов на меня взглянули ненавидящие глаза и, казалось, к моей шее потянулись тысячи рук. Десять человек создали такой шум, что мне захотелось заткнуть уши.
- Как вы можете! Ребенка калечите! Убийца! Возомнила себя Господом Богом! Верните кота сейчас же, идите и найдите его, иначе мы вернем билеты и пойдем назад. Мы хотим, чтобы и здесь к нам относились по-человечески. Верните кота назад!
Бунт в вагоне и возвращение на станцию отправления – это было немыслимо и невозможно. Ну как им объяснить, что коту сейчас лучше чем им. Не поверят ведь. Пришлось отступить: когда вагон остановился, я, тщательно нащупывая землю (неизвестно еще в каком месте пути мы находимся!), вышла наружу и позвала кота.
А он этого только и ждал, потому что вскочил прямо мне на руки, жалобно мяукая. Испугался, наверное! Я вернулась под яркий свет коридорных ламп и отдала его девочке, которая во время инцидента так и не произнесла ни слова. И слава богу, зато спокойствие стало быстро восстанавливаться. Снова раздался умиротворяющий стук колес о рельсы. Замелькала за окном тьма, наполненная древним знания.
По привычке, которая давным-давно уже должна быть прошлым, я глянула на свое пустое запястье. Нет, часов я не ношу. На что мне время? Это просто измеренное расстояние между двумя событиями. А когда знаешь, что все закреплено и расписано раз и навсегда, времени не нужно.
Вот, например, сейчас. В динамиках раздастся хрип, потом скрежет и шипение - и голос начальника поезда, по традиции называющего себя Николаем Николаевичем скажет: "Добрый вечер, уважаемые пассажиры! Приветствуем вас в поезде, следующем по маршруту NN - Конечная. Время в пути - несколько часов. Номинально все вы еще считаетесь живущими, поэтому в подарок от нашей компании к вашим услугам все людские занятия и развлечения, причем бесплатно. Исповедальня действует в вагоне номер 3. Сауна и сексуальные утехи, в том числе мужчины по вызову - вагон номер 19. Интеллектуальные развлечения - театр, кино, библиотеки, услуги Интернета, телефон, телеграф, почтовые отправления в голове поезда, рядом с кабиной машиниста. О других удовольствиях, которые вы еще успеете познать за это время, можете проконсультироваться у проводников ваших вагонов. Желаю приятной поездки!"
Меня обычно после этих слов морозит, по привычке. Но не моих пассажиров. Они все еще не понимают, что умерли, и уже ничем не связаны с оставшимся за стеклом миром, разве что ненадежной телефонной связью. Да и то, что они скажут по телефону близким, будет лишь невнятным шумом на той стороне трубки, подталкиваемым нетерпеливым: "Алло, говорите. Алло, вас очень плохо слышно, перезвоните, пожалуйте позже!" или потоком неразборчивых знаков на электронном поле всемирной паутины.
Единственное реальное, что им осталось - это развлечения. Они настоящие. Но понимание приходит - может поэтому никто здесь за ними не гонится. Все хотят ЗНАТЬ.
- Поговорите со мной, — начинает одна из женщин с 12 места. — Вначале я и заговорить с вами боялась, но теперь вижу, вы вроде и нечего… Мне одна женщина рассказывала ужасные вещи об этом поезде. Будто тут режут, жгут, и Бог знает, что еще делают. Скажите, что ничего этого нет. Прошу вас!
- Вы же сами видите – есть что-то страшное? –отвечаю я вопросом на вопрос.
- Нет, в таких поездах я с мужем по стране мыкалась не один раз, да и вы, как обычная женщина, мне кажется, я даже вас в городе встречала. Но неужели, Вы – это она?
Я не могла скрыть улыбки.
- Какая такая она? С чего вы взяли? Это все выдумки. Я всего лишь премногоуважаемая вагонопровожатая, помните, как у Чуковского?
Но она осуждающе качает головой, не верит.
Готова поспорить, что вместо моего элегантного железнодорожного костюма, она видит на мне саван и оскал мертвых костей на лысом черепе.
- Вы мне лжете! Все мне лгут! Начали еще в больнице. Сказали: «Ничего страшного, небольшая операция и будете как новенькая». А сами прятали глаза. Даже дочка изворачивалась, напевая про возвращение домой. Знала же прекрасно, что никуда меня не заберет, оставит в больнице. И теперь даже здесь и то лгут! Где же, правда и справедливость? Неужели ее в этом мире никогда не было?
В разговор вступил мужчина с 14 места. Он уже взобрался на полку, намереваясь в последний раз по человечески отоспаться, но, услышав нас, начал говорить:
- Нет справедливости? Без нас самих, конечно, нет! Если мы эту справедливость установим, то и другие ее воспримут, и даже эта, - он указал на меня.
Мне эти обвинения совсем не понравились:
- А я причем? У меня есть работа, условия, в которые меня поставило руководство, а том, что вы о них ничего не знаете - это проблемы ваши. Но поверьте, все справедливо. У нас никогда ничего кроме справедливости не было.
Тут вступил другой голос. Молодого мужчины с отрешенным взглядом, он пришел откуда-то с конца вагона, где до этого безвольно сидел, смотря в одну точку.
- Не было! Не было?! А как же тогда смерть моей жены, если и 25 не было, и эти уроды изнасиловали и убили ее, располосовали живот, вырвали глаза. Это справедливо?
- Это же не моя вина и не ваша по-видимому, вы же понимаете? Я вашу жену, к сожалению, не знала, она в Моем поезде не ездила. Но поверьте, после Смерти она уже не чувствовала ничего, и ее муки закончились. Высшая справедливость в том, что все когда-нибудь заканчивается.
- А мои муки? Я все еще ничего не могу забыть и не хочу!
- И вы забудете, и ваши страдания закончатся, поверьте Мне.
- Не забуду!
- Не успеете доехать до пункта вашего назначения, как все забудете, обещаю! Все забывают!
- Только не я, - закричал он. - Не буду забывать!
Как он попал ко мне? Из бессмысленной уличной драки, из петли, из-под дула пистолета, или просто из теплой постели, но уже на пределе до такой степени, что сердце остановилось?
Глупый, запомнил, что жена - обезображенный труп, и именно труп он и не собирается забывать. А ее саму, такой, какой она ехала на свою Конечную, он давно не помнит. А еще говорят, Любовь…
Из-за Любви вон сидят у Меня рядышком на соседних сидениях мальчик с девочкой, лет по 16, наверное. Лица, как из Бухенвальда - бледные, осунувшиеся, истощенные. Уверена, что они сожрали упаковку сильнодействующего лекарства (или, может быть, это были наркотики), решив отправиться на тот свет, чтобы наказать родителей.
Но, как и живые, поглощены друг другом, никого не видят не слышат. Эти не заметят, если упадут стены, расколется небо и перевернется порядок вещей, как они перейдут из света во тьму и обратно. Все кроме них самих – не имеет смысла.
Что с ними будет, когда мы приедем на Конечную? Никто не бездонен, невозможно вечно черпать друг в друге весь мир. Все закончиться. Кем они станут там друг для друга? Я не знаю.
- Скажи-ка, красавица, как тебя зовут по-настоящему? Хоть сейчас об этом можно узнать? – парень в замызганной рабочей куртке ласково похлопал по сидению рядом с собой. – Присядь. Этот разговор - самое удивительное, что со мной случилось в жизни.
- Скучная жизнь – если разговор в поезде такой для тебя удивительный. И имя мое тебе ни к чему. Наша поездка – лишь короткий эпизод, а голова должна оставаться светлой и ясной для новых впечатлений, да и старые нельзя позабыть.
- Ну, все-таки…
- Можете называть меня Машей…
- Просто Машей, как обычного человека? Не может быть!
- Можете проверить – я из мяса и костей. Совершенно такая же, как ты.
Он несмело протянул руки и тронул меня на плечо.
- А ты ничего, милашка, - он стал немножко более раскованным и повеселел. – И поцеловать мою смертушку можно?
Да, парнишка - сердцеед, жаль, что не в моем вкусе.
- А отчего же у тебя, красавица, такая власть?
- Смеешься, какая власть у проводника? Я просто выполняю свои обязанности.
- И я могу стукнуть тебя по голове, спрятать труп среди сидений, остановить этот вагон и уйти домой. И больше никто не умрет?
- Убить меня? - эта мысль взывала во мне пароксизмы смеха, - никому, кроме тебя, еще в голову не приходила такая глупость. Все на земле смертно, но только я не испарюсь отсюда, буду ходить по вагону этаким трупиком зомби, пока вас не довезу.
- Правда? А что если…
Какая-то шальная мысль хлестнула мальчишку по мозгу, и так как решал в жизни, решил он и в смерти - резко поднялся - рванул на себя вагонное стекло, впустил летний ночной ветерок. И словно недавно кот, но только по собственному желанию, выбросил свое сильное красивое тело во тьму.
За стуком колес никто ничего не заметил. Через секунду он уже сидел на своем месте с ошарашенными глазами.
- Ты самоубийца? - закричала я, будто на самом деле что-то могло ему угрожать.
- Теперь кажется да… - еще не отойдя от головокружительного полета туда и назад, пробормотал он.
- Зачем? Умереть по-настоящему всегда успеется.
- Что, бывает не взаправдашняя смерть?
- Смерть - она разная. Каждую минуту что-то в нас умирает, но пока живы мы сами, эта смерть не взаправдашняя.
- Заумно. Меня вроде плитой придавило основательно.
- Не хочешь смерти и не боишься ее, значит совсем мертв.
- Я ее не боюсь, как не боюсь тебя. А жизнь, что той жизни! Даже жалеть не о чем! Я совсем умер, правда? И ничего уже не повториться?
Почему-то я постоянно не схожусь во мнениях со своими пассажирами. Мне кажется, в его жизни возможна масса интересных эпизодов, о которых стоит жалеть, а он – уже мертвец!
- Ну, так напоследок! - бесшабашно воскликнул он, и с силой прижался своими губами к моим. Руки его крепко прижали меня, и дано забытое человеческое желание ни о чем не думать кольнуло меня.
Если бы мне было позволено, я осталась тут до конца поездки. Смотрела бы в окно, слушала бы его воспоминания. Но были другие пассажиры, которые не спешили уходить на исповедь, и выслушать их должна была я.
А девочка все также сидела и смотрела в окно, лишь иногда поглаживая своего ненаглядного кота.
Нет, к ней я подойду последней. Эти дети! Только кажется, что они смотрят голубыми невинными глазенками, в которых нет ни капли понимания. Они знают все, а точнее слишком многое. Перед лицом такого всезнания даже я тушуюсь.
А вот в самый раз собеседник - приятный мужчина, очень хорошо одетый. Мог бы сейчас ехать в купе или лететь на самолете в какое-нибудь Монте-Карло. Но нет, сидит у меня в плацкарте, а габариты великоваты для хлипкой полки. Давненько, видно, не ездил по железной дороге. И чувствует себя скованно.
Иногда я пытаюсь отгадывать без слов, откуда взялись они, мои пассажиры, в моей вотчине, и часто становлюсь в тупик. Этому, по-моему, вообще делать тут нечего, жить да жить.
- Вам неуютно? - я подсаживаюсь к нему.
Интересно, какой я кажусь ему? С парнем я была 16-летней девочкой в летнем платьице, а этому, наверно, пожилой женщиной, с гулькой на затылке. Этакой учительницей младших классов с доброй улыбкой.
- Может быть, вам страшно? Или холодно?
- Нет, просто скучно. Помните, "английский сплин, и русская хандра" - это по меня. И так уже давно. Вы, кстати, мне можете рассказать хоть что-нибудь про то место, куда мы направляемся?
- Могу, но совсем мало. И я не уверена, что оно именно такое, каким я его вижу.
- То есть?
- Каждый раз - иное. Когда-то ехал взвод солдат. И знаете, что я увидела, когда мы прибыли? Духовой оркестр, цветы, улыбающихся девушек со слезами на глазах. Ребят вынесли из дверей на руках. Играла такая прекрасная музыка…
- "День Победы, как он был от нас далек?.."
- Не ерничайте. Иногда я вижу всего лишь темноту, из окон доноситься запах болот и вой ветра, и пассажиры уходят на вечное поселение в мир тьмы.
- Они получают "по делам их"?
- Мне кажется, они получают то, что представляют себе там.
- Что-то слишком просто… Я бы хотел, например, очутиться в одном кафе в Старом Мясте в Праге. И сидеть там до скончания века, никуда более не торопясь. Так можно?
- Вероятно, да.
- А если я плохой человек, по всем статьям не достоин такого хорошего места?
- Значит, ваша мечта будет немного не совершенной. Пиво, например, будут подавать несвежее или туалет будет всегда занят.
Я отшутилась, потому что действительно не знала, чем отличается Конечная для грешников от Конечной для праведников. Это все равно одна и та же остановка.
- Что ж, я готов вытерпеть и пиво, и все что от него получается, лишь бы только быть там, - в его лице появилась мечтательность. - Вы говорите такие приятные вещи, что слабому человеку хочется в них верить. И я буду. Ведь нельзя же обмануть в такую минуту?
Я покачала головой то ли соглашаясь, то и отрицая.
Если они думают, что Я - это Она, то почему так настойчиво хотят верить мне?
Разве не рассказывали их утомленным душам тысячи лет, что могильный холод и ужас за Пределом - хуже всего? Разве не вдалбливали в их бедные головы, что я - пособница дьявола, и что ложь - самый меньший из всех моих грехов?
А они все равно хотят верить!
А может быть все - поездка, разговоры, истории, мечты и выводы - не более чем блеф, чтобы скрыть высшую правду, знать которую никому нельзя, даже мне – и которую не узнают даже они - ушедшие?
Я их люблю по своему, но чем дальше тем мне труднее их понимать. Я хорошо помню другие времена, когда в моем вагоне было не так спокойно. Помню, когда-то я везла человека, который сошел с ума с самого начала поездки. Как маленький, прятался от света, забивался под сидения. Ему казалось, что я его мать. Он вцепился в мою юбку и не отпускал до конца, прижимаясь лицом к бедру и скуля, и крича: “Я не могу умирать! Я не должен!”
Еле-еле я оттолкнула его, чтобы передать на руки каких-то людей, похожих на медиков родильного зала. Во всяком случае мне так показалось. Может быть, ему суждено воплотиться заново? И предшествующее - не более чем муки нового рождения?
Но тогда получается, что эти - ничего не боящиеся, ни о чем не жалеющие - уже больше никогда не возвратятся? Они устали и им в мире больше нечего делать?
Тьма поколений жаждали жизни, а эти - уже нет. И в конце концов настанет день, когда уже никто не поднимется на подножку моего вагона. И я, как проклятая, буду кататься туда-сюда в пустом плацкарте?
За окном начинало светлеть. Это означает, что совсем немного и мы будем у цели.
Голос Николая Николаевича все такой же монотонный, как и раньше, (но теперь в нем проскакивают какие-то ликующие нотки - еще бы, этот человек, наверное, приехал не куда-нибудь, а домой) бубнит в радиоточке: «Через 10 минут мы прибываем на станцию Конечная. Просим подготовиться к выходу. Не поминайте лихом. Вагоновожатым провожать пассажиров до двери».
Теперь самое время подойти к девочке. Осталось слишком мало, чтобы она смогла меня в чем-то переубедить, да и расстроиться сильно я не успею.
- Привет! Тебе что-то нужно? Я могу выполнять желания, знаешь?
- Я бы хотела вернуться домой, к родителям. Но это невозможно. Взять их сюда - жестоко. Даже кота я не могу забрать с собой, ничего не могу забрать, кроме воспоминаний. Возьмите Ваську себе - вот и вся моя просьба.
- Никогда не любила котов. Но теперь придется научиться, - сказала Я, и кот позабыв все то, что я ему сделал, с доверчивостью перекочевал на мои руки. Я наклонилась к девочке поближе. - Послушай, что я скажу тебе на ушко - ты может захотеть все, что угодно. Можешь снова вернуться домой там, куда вас привезли.
- Я знаю, что могу придумать все на свете, но мне кажется дом там будет ненастоящим. Я хотела бы знать, что там на самом деле.
- Какая ты смелая. Мне кажется, если ничего не ждать, увидишь бесконечность - бесконечную-бесконечную. Но мне не хватило бы духу смотреть на нее долго.
- А мне кажется, истина самая обнадеживающая из иллюзий.
- Откуда ты взяла это?
- А вот тут на стекле, когда едешь, отпечатываются светом разные фразы, наверное, их кто-то говорит там, где живые. Я запомнила их штук двадцать, очень интересных. Может быть, и пригодятся. Когда-то мама мне говорила, что люди беседуют с Богом в таких местах, как это, не хочу показаться ему глупой.
Это еще не моя Конечная, только поворотный пункт. Поезда всегда ходят кругами для таких, как я, пишущих, размышляющих, мечтающих хоть что-то понять в этом бессмысленном, но завораживающе-прекрасном в своей бессмысленности мире.
Говорят, нас много. Мы многолики, но одинаковы - такие же винтики в огромной машине, назначение которой едва ли понимаем. Хочется, чтобы наступил момент, когда и ко мне подошел кто-то, взял бы за руку и свел во тьму или свет за окном, рассказывая истину о жизни и смерти.
После того, что я делаю, какая Конечная ждет меня?
На что я могу надеяться и что я заслуживаю?
А еще Я все время возвращаюсь мысль к тебе. Интересно, что скажет на это проводница Маша, когда мы увидимся? Согласится ли с моей единственной верой, которая не может закончиться?
Взыщи, Господи, погибшую душу усопшего раба Твоего и, аще возможно есть, помилуй! Не постави мне во грех сей молитвы. Но да будет святая воля Твоя!"
Si vis vitam, para morten".
Если хочешь вынести жизнь, готовься к смерти
Писано во время лунного затмения 27 октября 2004 года
|
|