Туман прорезали первые лучи восходящего солнца. Они позолотили речную гладь, разбудили маленьких уточек и лебедей, и двинулись дальше, возвещая всему живому о приходе нового дня. Пробираясь сквозь толщу тумана, скрывающего еще спящий город от живительного солнца, лучики заглянули в окна домов, освещая своим бледным светом все вокруг.
Утренний туман явно не ожидал подобного натиска и поэтому рассеялся, уступив место вестникам солнца.
Проворный луч солнца скользнул по почерневшим каменным кружевам, пробравшись сквозь толщу облаков, все еще толпящихся чуть выше крыш домов. Несколько лучиков устремились за своим собратом и заиграли на темном металле колоколов. Мощный поток света хлынул вслед за этими маленькими пионерами, и растормошили все еще спящих птиц, приютившихся в северной башне.
Свет залил землю, наступило утро. Солнце весело сверкало на совсем позеленевших крылышках ангелов и игриво щекотало крыши домов. Оно, наконец, достигло самой заветной цели – проникло сквозь розу собора Богоматери. Тонкие лучики солнца, будто шпионы или маленькие дети, затеявшие играть в прятки, сновали там и тут, освещая самые потаенные уголки собора.
При дневном свете собор Страсбургской Богоматери не выглядел слишком угрюмым, просто величественным, но каждый мог разглядеть в его каменных складках и кружевах что-то свое, только ему одному известное и понятное.
Но, к сожалению, обычный будний день не может начаться столь поэтично. Это утро не являлось исключением. И, хотя оно было очень свежим, приятным и необыкновенно солнечным – все эти прелести не могли должно оцениваться человеком, который только что проснулся от звонка назойливого будильника. В подсознании, так как сознание еще спит, появляются первые зачатки мыслей проклинающих всю эту повседневность, эти утра и эти нахальные лучи солнца, которые так и норовят просочиться в щелочки меж штор.
Но ты все равно вскоре поднимаешься и пытаешься добраться до ванной комнаты. Не стоит описывать какими необыкновенными усилиями каждый из нас добирается до заветной комнаты, а оттуда уже чуть-чуть протрезвев от слишком сладкого и, увы, не столь продолжительного сна, на кухню, где по странному стечению обстоятельств не оказалось ничего съедобного. Лично мне сразу припомнилась сестра, которая не позвонила и не напомнила о том, что не плохо бы было пополнить холодильник новыми запасами.
Мысль о том, что придется искать завтрак где-то в другом месте, а скорее всего в каком-нибудь кафе, заставляет возжелать вновь улечься на свою еще не остывшую кровать и заснуть крепким, беспробудным сном, хотя бы на неделю. Но делать нечего, ты одеваешься и одновременно пытаешься настроить себя на рабочий лад, хотя эти попытки не приносят видимых плодов.
В то самое прекрасное утро я следовал именно этому плану, не на шаг не отступая. Хотя было уже около десяти, но в сон все равно клонило, даже тянуло просто непреодолимой силой. Дело в том, что вчера, вернее со вчера на сегодня был фуршет по случаю отъезда туристической группы на родину и приобретения ими новых друзей, партнерских отношений с экономически-стабильной страной и еще ряда причин. И я по долгу службы принимал участие в том действе.
Работаю я гидом в туристическом бюро города Страсбург, и довольно-таки преуспел в этом деле. И вот нынче я рыскал по квартире в поисках ключей от машины. Увы, но после долгих поисков, они не нашлись, и я решил пройтись.
Выйдя на улицу, я ощутил свежесть, необыкновенную свежесть, которая моментально развеяла весь сон, но все же не помогла избавиться от будничной хандры.
Надо заметить, что город Страсбург, в коем я живу, и который могу назвать родным и любимым, старинный город с узкими каменными улочками и пестрыми домиками, выдержанными в духе национального колорита, с обилием цветов на улице и довольно-таки доброжелательными людьми. И вот по одной из этих милейших улочек я и шел сегодня.
Небо было на редкость чистым, солнце светило вовсю. Я зашел в одно премилое кафе. Выбрав столик в самом углу, я спокойно завтракал, одновременно наблюдая за необыкновенно счастливыми людьми, сидящими в кафе. Разговоры этих людей были столь же радостны и необыкновенно простыми, будничными: торты, книги, праздничный салют, какой-то концерт, куда пойдут всей семьей, успехи детей в школе и прочее.
Честно говоря, довольно-таки больная для меня тема, тем более, когда моя сестра Франсуаза взяла отпуск и поехала вместе с моим лучшим другом – Готье и его сестренкой Ками в сердце Французской республики, то есть в Париж.
Наверняка они сейчас там развлекаются, оттягиваются на полную катушку. Небось, Готье уже облазил весь Монмартр, а Франсуаза с Ками познакомились с парой обворожительных парижан.
Почему же я этого лишен? Все из-за этой работы! Нет, я вроде бы ее люблю, но иногда просто ненавижу. Ведь летом все отдыхают и поэтому именно тогда мне приходится работать! Кто-то взял отпуск и поехал с семьей в Europa Park, а кто-то водит экскурсии не зная покоя по дебрям достопримечательностей региона Эльзас! И почему же я не библиотекарь!? Книги-то не убегут, и им совершенно все равно читают их или нет. А вот туристы бегут! И им небезразлично как их развлекают. Да, надо сказать, я увлекся. Ну так вот, моя профессия наложила особый отпечаток на мое сознание и мироощущение, а так же быт. И я бы был слишком плохим гидом, если бы не рассказал немного о своих любимых местах. Закройте глаза и представьте себе, что вы стоите перед прекраснейшим из соборов Франции – собором Страсбургской Богоматери. Это ярчайший представитель средневековой архитектуры.
Его строительство началось в 1015 году на основе уже существовавшей церкви. От нее собору достались кое-какие части хора и восточного крипта. Надо заметить, что этот период в архитектуре сугубо романский. И только два века спустя строительство начало приобретать готический характер. Из-за того, что строительство было продолжительным, собор сменил великое множество мастеров. Изначально существовал один основной план, после возник второй, а после, один находчивый мастер вообще отошел от этих планов и собор стал напоминать огромную стену. Пришедший вслед за ним мастер решил все исправить и соорудил северную башню, а южная так и не была даже начата. Благодаря такой находчивости собор стал ростом в 142 метра. Таким образом, мы можем наблюдать это необыкновенно несуразное создание множества архитекторов и нескольких веков. Надеюсь, вы еще не забыли когда началось строительство, а вот окончательно оно подошло к концу с приходом революции. Естественно, вся основная работа была сделана, просто в течение нескольких веков пристраивались часовенки и прочие дополняющие. А нынче его реставрируют…
Внутри собора находятся прекраснейшие астрономические часы, установленные там в 16 веке. Помнится, что однажды я как всегда вел экскурсию по собору. Часы являются тем обязательным, что невозможно не показать. В то время, когда они показывают свое представление, к ним буквально невозможно подойти, так как в часовенке полно народу. И вот однажды я как всегда впихнул свою группу поближе к часам, а сам остался у входа дожидаться их.
Стоит сделать еще одно замечание. Дело в том, что когда часы совершают свой ход, в соборе все вымирает. Все толпятся в той маленькой часовенке, а собор кажется совершенно пустым.
Но тогда я заметил человека, прогуливающегося вдоль центрального нефа. Он смотрел куда-то вверх, может, разглядывал своды, или что-то на потолке. Мне вдруг вспомнилось, что когда мы с Готье были еще совсем зелеными, еще совсем мальчишками, мы бездельно шатались вокруг собора. Нотр-Дам был обителем наших мыслей. Плодом наших фантазий. Мы фотографировали и зарисовывали его. Собор никогда не был для нас сосредоточием веры, религиозности, Бога. Он и сейчас для нас таков. Собор наш старый друг. Было время, когда дороже и роднее друга для меня не было, разве что Готье. Мы – еще школьники, он – величественный собор Страсбургской Богоматери. Все дороги вели к нему. Сколько дней проходило в мечтаниях сидя на ступеньках у статуй «Веры Иудейской» и «Веры Католической»? Как мне хотелось построить его – Нотр-Дам де Страсбург! Как Готье мечтал быть автором его витражей. Моя жизнь была посвящена архитектуре, жизнь Готье – живописи. Но ныне я гид. Почему? Легче сказать, что не знаю. Наверное, все эти желания были лишь детскими мечтами, которым не суждено сбыться. Но почему Готье удалось осуществить мечту детства? Почему он художник, а я не архитектор, а гид? Да, действительно, легче всего ответить, что я не знаю.
Тем временем люди повалили из часовенки. Видимо, часы уже показали свое феерическое представление.
Собор равномерно заполнился людьми. Кто-то ходил и глазел на всю эту средневековую красоту, кто-то был более религиозен и посему тихо молился. Я еще раз обратил внимание на того мужчину. В его чертах появилась усмешливая улыбка, искорка надменности. Он заглядывал в лица проходящим мимо него людям и, видимо, помечал что-то в своем мозгу. Он будто бы спрашивал их о чем-то и будто бы уже знал ответы, но хотел удостовериться.
В тот момент я решил не задумываться и продолжил экскурсию. Я, как всегда по выходу из собора, указал на табличку, памятующую о том, что собор был спасен от революционных разрушений тем, что он был накрыт огромным Фригийским колпаком. Еще раз напомню, что высота собора 142 метра. Это моя самая любимая часть, не знаю почему, но когда я об этом говорю, у меня появляется довольная улыбка. Создается впечатление, что это я сам сшил этот колпак, не иначе. На этом экскурсия закончилась. Я попрощался с группой туристов до завтра. Уж не вспомню, кто они были по национальности, но точно не французы. Помнится, у меня с ними было запланировано несколько экскурсий, в частности и вот эта.
Я пошел домой. Хотя старик Нотр-Дам давно уже наводил на меня тоску по юности, вообще по прошлому, но каждый раз становится все труднее и труднее туда возвращаться. Видимо сегодня он просто перегнул палку. Но, может быть, особой впечатлительности способствовало все меня окружающее. Прогуливаясь вдоль узких улочек Страсбурга, нельзя было не заметить, что в каждой витрине магазинов пестрели трехцветные французские флаги и красные Фригийские колпаки с розетками триколор. Все это говорило о скорейшем приближении национального праздника – дня Взятия Бастилии. Я не слишком люблю этот праздник. По праздникам всегда куча туристов, а значит, возможность отдыха ровняется нулю.
Считается, что если тебя пригласили на ужин к префекту, то это указывает на твой статус, на важность твоей персоны. И побывать там стремится каждый, даже, надо заметить, любым способом.
Когда я впервые побывал у префекта, я, признаться, был впечатлен. Особенно, когда на следующий день я заходя куда-нибудь видел людей с которыми был там. И даже если мы не обмолвились ни единым словом тогда, то сейчас получается, что мы чуть ли не братья и поговорив чуть-чуть, обмолвившись теплыми словами и дружески пожав руки мы расходимся. Это что-то вроде братства, особого круга людей, прослойки общества.
Но когда ты приходишь на ужин к префекту чуть ли не десятый раз, то понимаешь, что ничего не изменилось. Как всегда пространные разговоры на отвлеченные темы, чересчур льстивые любезности и прочее в том же ключе. Тогда могут случится размышления на тему, что же я тут делаю? В моем случае сразу находится незамысловатый ответ – я сопровождаю кого-то на этот вечер, я же гид, все-таки. А пригласили бы меня, если бы я был врачом, хотя, если бы я был хорошим врачом, то бесспорно, да. Но если бы я был хорошим гидом, меня бы тоже пригласили… Глупости, меня и так пригласили…в качестве сопровождающего. Если бы я был плохим работником, то к префекту пошел кто-нибудь другой.
Я, конечно же, забыл, что стоит забежать в бюро и ознакомиться с программой на завтра. Поэтому пришлось вернуться. На месте я узнал премилую вещь, которая может даже вызвать истерический смех. Дело в том, что мне поспешили сообщить, что мой завтрашний вечер совершенно свободен по той причине, что к префекту пойдет другой человек. Знаете, если бы это случилось раньше, я бы был до глубины души рад. Сколько раз я был у префекта, тем временем, как все мои родные и близкие праздновали вместе? Последние лет пять мне кажется. И вот теперь меня интересует, как же это воспринимать: как подарок судьбы или так сказать злой рок? На фоне моих недавних мыслей все это выглядело совсем не как случайность. Видимо я что-то потерял, выдохся. Наверное, раньше я был лучше, я уже не в той форме, что был раньше.
Как не пытался я себя убедить в том, что это полный бред, что я слишком впечатлительный, просто выдумал то, чего в самом деле нет.
Тем вечером, так и не переборов дурные мысли, я заснул на диване перед телевизором, и не узнал, кто же выиграл тот футбольный матч, что я смотрел.
Снилось мне, что я не просто какой-то Франсуа, а настоящий Зидан. И вот я с французским флагом в руках марширую в каком-то странном костюме и одновременно с этим веду мяч, а сзади меня идет барашек, отбивая копытами Марсельезу. И вот я бью по мячу и тот летит так далеко, что попадает в Триумфальную арку. Откуда-то раздается громкое: «ГОЛ!!!»
Я оказываюсь на вершине Эйфелевой башни, где Наполеон Бонапарт, вылезший из неопределенного количества гробов, вручает мне «Почетного легиона», тут ко мне подбегает Франсуаза, крепко целует, потом, вслед за ней меня нежно-нежно чмокает красавица Мисс-мира, шепча ласково: «Мой герой…» И все бы было просто чудесно, если бы откуда ни возьмись не появился Готье и с возгласом: «Ура! Семь утра!»- и не кинулся бы ко мне на шею.
Я проснулся на полу, обнимающий подушку, будильник неустанно звонил. Надо было собираться, путь предстоял не слишком близкий. Экскурсия по музею «Унтерлиден» с той, вчерашней группой, потом совсем чуть-чуть бумажной работы в бюро и весь день мой…
Честно говоря, после этого совершенно дурацкого сна мне казалось, что я брошен на произвол судьбы, а на фоне этого мне еще более ярко представлялась картина, в которой моя сестра, мой лучший друг и его сестра просто необыкновенно счастливы и прекрасно проводят время вдали от меня.
Музей «Унтерлиден» - Это музей средневекового искусства, он находится в доминиканской церкви, каких сейчас мало. Мне не хочется обращаться к моему внутреннему состоянию, ибо мне его сложно описать так, чтобы это было понятно хотябы мне самому. Так вот, в «Унтерлиден» есть выставка «Retable d’Iessenheim». Это картины художника Матиаса Грюнвальда. Когда я смотрю на них, мне почему-то становится не по себе. Несмотря на непропорциональность тел и прочие факторы ирреализма средневекового искусства, художнику удалось так живо передать выражения лиц на картинах, что все изображенные эмоции проходят через тебя, и ты чувствуешь все, будто ты герой каждой этой картины.
Старик Матиас писал эти картины для прокаженных. Какой ужас во всем теле Иисуса! Всех обычно интересуют его пальцы, они изогнуты совершенно нереально для человеческих органов. Но знаем ли мы как могут они изогнуться у человека распятого на кресте, с терновым венцом на голове и грузом всех человеческих грехов на плечах? А это живое лицо Магдалины, не хорошенькой девушки, а женщины постаревшей от горя. Следующая картина – снятие с креста. Землисто-болотное, измученное тело Иисуса с ужасными язвами прокаженного - эим показывалось, что сыну божию были ведомы все страдания, что он знал и эти мучение. А совсем рядом картина, где дева Мария только узнала о своей избранности - в ее лице и радость и настороженность.
А картина воскресения Христова? Он вновь является на эту землю. В потоке света, с лучезарным, сияющим, улыбающимся лицом. И его язвы исчезли. Может вся эта проказа – грехи человечества? И вот он искупил их. Может быть это покажется не моралью этой темы, всего этого описания, но благодаря этим картинам я когда-то точно понял, что нужно отвечать за все свои ошибки и прегрешения, брать на себя ответственность и выполнять все на тебя возложенное и только в этом случае ты будешь праведен в своих делах пред людьми, а главное пред тем неподкупным судьей, который сидит в каждом из нас, зовущимся совестью. Я обычно рассказываю об этом детям-экскурсантам, а так же вывожу истину, что все перед Богом все равны и если у Иисуса были язвы на теле, то у воскресшего их не было, поскольку душа его была чиста. Дальше следовало, что необходимо быль толерантным в отношении всех тебя окружающих. Обычно дети спрашивают о картине, где святого Антония тянут за волосы грешники в виде чудовищ: « Из какого они мультика и не выпадут ли у дедушки волосы»? Когда меня спросили впервые, я малость смутился, но сейчас это совершено нормальное для меня явление. Ели обычно от встречи с этими картинами мне становилось легче на душе, вспоминались давно забытые истины, я становился одухотвореннее, то сегодня этого эффекта не было достигнуто. Даже более, стоит заметить, что от этого я почувствовал какой-то негатив. Может приелось? Сколько я уже экскурсий провел по этому залу? Счета им нет! Да, они мне надоели, мне надоели, мне надоел этот музей, где все одно и тоже потому что новое и средневековое это почти антонимы.
Проходя по другим залам я понимал, что это нехорошее чувство усиливается. Я еле как провел эту экскурсию, причем все прошло не слишком гладко: на большинство заданных мне вопросов я ответил очень расплывчато или вообще не ответил. Это не в лучшую сторону сыграло на моей самооценке, и сразу же вспомнился сегодняшний фуршет у префекта и, надо сказать, я окончательно убедился, что сел в наиглубочайшую лужу и порядочно в ней увяз, причем и не сопротивляюсь.
Поэтому, так сказать, пообедав – есть перехотелось, я прибыл в музей Бартольди, где тоже у меня была намечена экскурсия. Здесь я убедился, что я не так уж плох, и что могу не задумываясь рассказывать обо всем, что только там было. Хотя, не ручаюсь что я рассказал именно требуемое и достоверное, я же все таки не задумывался. Голова у меня была занята не тем. Я то витал где-то в облаках, то вновь возвращался и блуждал в абстрактных размышлениях о судьбе великого скульптура.
Выйдя на улицу я заметил, что не только у меня сегодня что-то не заладилось. У матушки природы явно произошел какой-то сбой: солнце то появлялось, то вновь пряталось за грозовыми облаками, ставшими совсем тяжелыми от обилия скопившейся в них воды. Вскоре небо дало течь, и мелкие дождевые капельки начали с неимоверной скоростью падать на землю, прибивая пыль и превращая ее в грязь.
Дул ветер, очень пронизывающий и обманчиво теплый. И я, почему-то начал думать об очень приземленных вещах, наконец...!
Домой я добрался не без последствий – дождь успел промочить все что мог, и именно поэтому ничего сухого на мне не было.
Мне в голову прошла мысль о том, что наверное парад сегодня не удастся из-за ливня, но на смену ей пришла мысль, что в Страсбурге не упало ни единой капельки. Надо сказать, меня это огорчило.
Я не ходил смотреть салют, я просто принял душ и уселся у телевизора. Ни новости, ни прямая трансляция праздника из Парижа меня не привлекли и именно поэтому я включил старый фильм с Одри Хепберн и незаметно для самого себя заснул. А за окном веселились люди. Вся Франция ликовала и каждый, даже самый маленький ее гражданин, и Франсуаза с Готье и Ками, которые наверняка не слишком жалели о моем отсутствии.
На следующий день я вновь вернулся в Кольмар. Сегодня был не менее знаменательный день для многих ценителей музыки. Эти люди как паломники собирались здесь раз в год на фестиваль, дабы преклониться пред светилам музыки, живыми классиками.
Это событие происходило в протестантской церкви святого Матвея, славившаяся своей необыкновенной акустикой. Сегодня должны играть «Виртуозы Москвы» под руководством известнейшего музыканта – Владимира Спивакова. Я не раз был на его концертах и всегда уходил в полном восторге. Хотя на фуршетах после концерта я засыпал и ничего не мог с этим поделать, вечеринка-то начиналась далеко за полночь.
И вот я добрался до Кольмара, привел кое-какие дела в бюро в порядок, полдня пробыл на репетиции концерта, предварительно запасясь едой в не шелестящей упаковке. Как я уже упоминал, церковь славится своей необыкновенной акустикой и однажды я, как и сегодня сидел на репетиции и решил тихо развернуть конфетный фантик. Не знаю, услышали это музыканты, но люди сидевшие на первых рядах расслышали мой шелест, хотя я сидел почти в конце. С тех пор я не беру ничего шелестящего туда, да и экскурсантам не советую.
Наступил вечер. В первом акте играли «Реквием». Необыкновенная вещь, заставившая позабыть обо всем, поддаться власти музыки и позволить рисовать ей в воображении никогда не виданные, диковинные картины. И это не смотря на то, что я, поддавшись всему вышеперечисленному, немного вздремнул.
В антракте я пошел в маленький зал, где продавались аудиозаписи музыкантов. Одна мадам, покупая диск, делилась впечатлениями со своей знакомой, причем я так и не понял, понравилось ей это или нет, но она говорила, что она под действием этой музыки вспомнила всех своих почивших родственников и знакомых. Та же ее успокаивала и говорила, что во втором акте будут псалмы. Стоявший рядом месье звучно и надменно хмыкнул на их лепет, эти две мадам оскорбленно метнули на него испепеляющие взгляды и поспешили удалиться. Он же презрительно посмотрел им вслед и раскрыв программку, начал быстро перелистывать страницы. Мне казалось, что я его где-то видел. Я напряг память и понял, что это был тот самый господин, который привлек мое внимание в соборе.
Видимо, я слишком открыто на него пялился, поскольку он заметил это и бросил на меня холодный и не менее презрительный взгляд, нежели на тех двух дам. Я попытался притвориться, что я смотрю вовсе не туда. Не знаю, как это выглядело со стороны, но я почувствовал себя полным идиотом.
Вернувшись к моим подопечным, ну к экскурсантам, я вкратце рассказал им о том где мы находимся, замечу уже третий раз за день я повторюсь, но такова моя работа.
Начался второй акт. Я конечно не спорю о том, что все что было сыграно сегодня более чем гениально, но все же первый акт мне пришелся более по душе. Поэтому я осмотрел зал. На три ряда впереди от меня сидел тот человек. Я решил рассмотреть его получше, но тут же одернул его и задался мыслью, что же я пялюсь на людей? И придя к выводу не слишком мне приятному я решил все внимание сосредоточить на музыкантах. После концерта я с группой направился на фуршет по случаю именно этого концерта.
Город Кольмар необыкновенно красив как днем, так и глубокой ночью, хотя может можно считать это ранним утром?
Было довольно-таки прохладно, но идти было совсем немного, хотя эта прохлада ничуть не мешала, сколько я уже ходил по ночному Кольмару, но он до сих пор чарует меня. Этот городок живет своей необыкновенной, размеренной жизнью, это далеко не шумный Страсбург.
Вот мы и добрались до места назначения, мне уже не хотелось спать, так как я успел вздремнуть еще в первом акте. На фуршете я сразу же встретил Жаклин. Она коллега Франсуазы и к тому же необыкновенная болтушка. Жаклин потащила меня знакомиться с той половиной фуршетной компании с которой я еще не был знаком, причем даже не спрашивая на то моего согласия.
Я уже и думать позабыл о том господине, но Жаклин вновь привлекла к нему мое внимание:
- Ты не знаешь, кто во-он тот мужчина?
- Не знаю, - ответил я и добавил, - странно, что ты его не знаешь. Я давно его заметил…
В нашу беседу вклинился один пухленький месье, чье имя я позабыл сразу же как услышал, но теперь мне было уже стыдно спросить об этом.
- Вы не знакомы с инспектором? Странно, Жаклин, я думал что вы знаете здесь всех - Заметил он.
Мы подошли к этому месье и нас представили. Стоит описать этого человека, так как далее я еще много раз буду возвращаться к нему. Так вот, этот человек был выше меня где-то на полголовы, хотя обладал примерно моим телосложением. Кожа у него была светлая-светлая, а волосы немного отдавали рыжиной. Почему-то мне в его чертах показалось что-то вычурно-английское, будто он сошел со страниц детективов о настоящем английском убийстве. Но, я думаю, что все это лишь из-за того, что он был полицейским. К счастью я запомнил его имя – Шарль Тальма.
Вы наверняка знаете эти разговоры, в которых говориться ни о чем, но с большим энтузиазмом. Об этом обычно и разговаривают на подобных вечеринках. Поначалу наш разговор шел именно в этом направлении, пока месье Тальма не переспросил у меня о моей профессии с очень задумчивым видом, будто он был врачом, выслушавшим симптомы и нынче колебавшимся с постановкой диагноза.
Я, конечно же, ответил ему вновь, что я гид, что я вожу экскурсии по всему Эльзасу. Он вновь задумался и, немного помешкав, будто вспоминает что-то, медленно протянул:
- Да-да, припоминаю, я вас видел…в соборе Страсбургской Богоматери, несколько раз.
Я искренны был этому удивлен, но потом подумал, что он все-таки полицейский и ответил:
- Я тоже вас видел, но всего лишь раз. – Я не стал вдаваться в подробности и говорить, что его личность меня крайне заинтересовала. Месье Тальма был удивлен не меньше моего:
- Странно… - пробормотал он.
- Странно… - вторил я ему и продолжал, - странно, что когда все в соборе затихает и, считайте, вымирает, потому, что все как завороженные следят за астрологическими часами, а вы тем временем не подчиняетесь действу, спокойно разглядываете что-то на потолке… - я осекся. По-моему эта речь была чересчур наблюдательна, особенно про потолок. Кажется, я выложил те самые слова, которые готовил задолго до этого момента. Знаете, очень часто мы видим что-то и представляем, что бы мы сказали, если бы это случилось с нами, или если бы нас спросили о чем-то.
Мой собеседник видимо заметил то же, что мой рассказ более чем исчерпывающ и с наигранным сожалением заметил:
- Да, я не был столь зорок и наблюдателен.
Тут я подумал, что если я и дальше буду ломать комедию и ходить вокруг да около, то мы просто расстанемся, посчитав при этом друг-друга лицемерами.
- Полно, я просто обратил на вас внимание и меня заинтересовал вопрос, почему вы не пошли смотреть часы. – Ну не мог же я спросить, что ж он так на людей пялился, там в соборе?
- А я, - с усмешкой ответил месье Тальма, - просто пришел туда не за тем, а часы я видел множество раз.
Мг, исчерпывающий ответ, а главное – логичный. Думав об этом, я осмотрелся и, заметил, что Жаклин уже и ветром сдуло. То-то не было слышно ее звонкого, режущего уши голоска. А, как оказалось, все потому, что в зале появился господин Спиваков и все ринулись к нему. Я было тоже спохватился, но тут же подумал, что тогда я не договорю с инспектором, а мои экскурсанты сами справятся, а если не справятся, то обязательно позовут. Меня очень интересовала наша беседа с месье Тальма, и я хотел узнать побольше.
- Извините за несколько нескромный, откровенный вопрос, так сказать, - начал я, - но мне необычно интересно, что же за причина была. Ну, зачем вы туда пришли?
Отвел последовал сразу же:
- А разве люди приходят в собор только, чтобы посмотреть на часы? – спросил он.
Дам-с, действительно, о чем я мог думать!
- Извините, - покраснел я, - мне это не пришло в голову. Наверное, по религиозным причинам не пришло…я думаю.
- Вы, стало быть, не католик?
- Нет, нет же, да, католик, просто этот собор не ассоциируется у меня с духовным местом, – оправдался я.
- Стало быть это для вас музей?
- Ну… - тут я вновь вспомнил о нашей с Готье юности и о дружбе со старым Нотр-Дамом. Поэтому я не знал что на это ответить, - скорее да, чем нет.
- Следовательно, ваша профессия накладывает на вас свой отпечаток.
О! Эта дрянная профессия! И чего она хорошего сумела мне дать!? А?!
-Да, - продолжил он, - профессия, она как жена. Чем больше с ней живешь, тем больше к ней привыкаешь и становишься похожим на нее.
Да, а я полагал, что жену следует любить и почитать, может, когда мне будет столько, сколько ему, я тоже буду так считать? Но, собравшись с мыслями, я понял, что мы отвлеклись от темы, вернее от моего вопроса и я решил переспросить:
- То есть, вы пришли помолиться?
Он взглянул на меня недобрым взглядом:
- Ну, скажем так. Только умоляю, не играйте в комиссара Мегрэ, у вас это очень странно получается.
- Нет, ну простите, мне просто интересно. – Разгорячился я, потому, что почувствовал, что он не хочет отвечать, а мне стало так интересно!
Взглянув в ту сторону, где находился месье Спиваков, он вздохнул и вдохнул, сказав следующее:
- Вам понравилось выступление?
- Да, сколько лет, а с каждым годом они играют все лучше и лучше, а главное, всегда находят новое, необыкновенное звучание. Иногда думаешь, что знаешь это произведение, а они преподнесут его так, что оно станет совсем другим, вызовет совершенно иные эмоции. Это более чем гениально! – Ответил я с необыкновенным воодушевлением.
- Вы здесь не впервые?- спросил Тальма.
- Я был здесь много раз, очень много!- Ответил я и вдруг понял, что этот господин перевел тему. И как же я купился на это! Видимо, профессия дает о себе знать. Поэтому я продолжил, - Да, но мы отвлеклись от темы.
Он явно удивился, хотя, кто знает, может он решил только сделать вид, и ответил:
- Странно, я думал, что эта тема уже закончена.
- Но вы так и не сказали, что вы делали в соборе!!!
Он глубоко вздохнул и с видом, с каким я обычно объясняю что-то очень «понятливым» экскурсантам, поинтересовался:
- Ну что люди могут делать в соборе?
- Миллионы, а то и миллиарды всевозможных вещей! Вы не находите? – возмутился я.
- Ну, приведите хоть один пример!
- Помимо того, чтобы молиться, человек может там вести экскурсию или быть экскурсантом, просто придти поглазеть, укрыться от дождя и, думаю, найдутся и другие поводы.
Месье Тальма с укоризной взглянул на меня и с небольшой иронией сказал:
- Знаете, все то, что вы сказали мне за этот вечер имеет смысл только в том случае, если это розыгрыш. Мои коллеги обладают очень странным чувством юмора и это вполне в их стиле.
В этот момент я почувствовал себя полным идиотом. А он продолжил:
- Видимо они считают меня полным идиотом, раз решили так провести, хотя, я клянусь, что я почти поверил, что вы говорите все это совершенно серьезно.
Я покраснел или правильнее сказать – залился краской, поскольку у меня было такое ощущение, что я посинел от стыда. Видимо, это было очень заметно, так как месье Тальма изменился в лице и поинтересовался:
- Вам нехорошо?
- Не-е-е знаю, - ответил я, предварительно выдержав огромнейшую паузу, - но мне действительно просто очень интересно, потому, что я не первый день вожу экскурсии по собору и знаю там каждый камень, люди ходят туда по разным причинам, но вас я не могу подвести ни под одну категорию.
Месье Тальма усмехнулся, взглянул на часы и пробормотал:
- Какой неудачный розыгрыш…- а потом сказал погромче, - вас устроит ответ, что я укрылся там от дождя?
Я был искренне оскорблен. В тот день дождя не было! Вот это-то я ему и сказал. Тальма громко вздохнул, будто хотел попросить меня, чтобы я никогда не задавал ему глупых вопросов, и вообще никогда не надоедал ему своим присутствием, но однако же он сказал следующее:
- Ладно, а что если я скажу, что хотел получить ответы на некоторые интересующие меня вопросы.
Почему-то это показалось мне странным. Мало ли что людей может интересовать, но для меня нет ничего неизведанного во всем Нотр-Дам де Страсбург. Теперь-то можно задуматься, что у всех людей свои странности и то, что человек ищет что-то в соборе, это куда нормальнее, чем попытка пересчитать фисташки в запакованном пакетике. Однако же, я пробовал. И вдруг откуда-то появилась Жаклин – О! Что за снег на мою голову?! Она схватила меня и потащила в неизвестном направлении, одновременно пытаясь объяснить, что познакомилась с каким-то японцем, причем она не может понять что он говорит ни на французском, ни на английском и поэтому ей нужна срочная помощь. Неужели ей нужен ускоренный курс французского языка? Я таки вырвался из ее наицепчайших рук и, пошарив в карманах, нашел свою визитную карточку и вручил ее месье Тальма, при этом добавив, что мое агентство может ответить на все вопросы, во всяком случае, о соборе Страсбургской Богоматери.
Теперь я был немного удовлетворен. Этот шаг с моей стороны был достаточно оригинален, во всяком случае как мне казалось, поэтому я уже не выглядел в своем представлении полным идиотом. Со спокойной душой я вернулся в Страсбург, где меня ждала неубранная еще с утра постель и пустой холодильник, но сегодня меня это вовсе не огорчало. Не знаю почему, наверное, я, хотя и выглядел умалишенным, но зато здорово провел время. Эта интрига дала мне скупую духовную пищу, и я теперь мог вдоволь размышлять о том, что же он там искал? Вот интересно, рекламная акция – найди в соборе что-то раньше инспектора Тальма и ты получишь, что же ты получишь? Вот, ты получишь то, что нашел!!! Бред какой-то. Поэтому я, естественно в шутку заметил, что моя жизнь столь однообразна и сера, что я сам ищу приключения и разыгрываю спектакль из ничего. Да, кстати сказать, то был не японец, а индус. Ладно, если бы Жаклин спутала японца с представителем монголоидной расы, но с индусом! Впрочем, я не знаю ни слова на индийском, зато тот человек прекрасно владел английским.
Утро было ясное, солнечное. Но вставать от этого не легче. Я не дурно поспал, но, к сожалению, не отказался бы от лишней дозы сна. Делать нечего – я встал, добрался до ванной комнаты, умылся. В доме шаром покати, поэтому, собравшись, я поплелся в ближайшее кафе.
Сегодня был действительно хороший день. Вся природа мне явно импонировала. Небо было тихое и необыкновенно спокойное, нежное… И эта нежность передавалась всему, в том числе и мне.
Солнце стояло уже довольно высоко, когда я подошел к Страсбургскому собору Богоматери. Сегодня он был нежно-красный, будто еще теплые, догорающие, но уже остывающие угольки. Мне почему-то захотелось обнять его, как когда-то.
Я определенно знал, что собор немного нагрелся от нежных лучей солнца и поэтому он теплый и вовсе как будто не каменный, будто соткан из бархата.
Чувство гармонии – это необыкновенное и такое чудесное чувство!
Несмотря на экскурсию, что я вел и людей, которые меня не старались слушать, я почему-то не придавал всему этому значения и сохранял в душе гармонию. Сегодня я был необычайно для меня же самодостаточным.
Я сопроводил своих экскурсантов к часам, рассказал о том как при строительстве именно этого собора был изобретен серебряно-желтый цвет для изготовления витража, про большой фригийский колпак и прочее-прочее. В конце экскурсии ко мне подошел мой вчерашний знакомый – месье Тальма.
Надо сказать, я был удивлен. Мы обменялись рукопожатием и он перешел к интересующей его теме:
- Вчера, - начал он, - вы сказали, что можете ответить на все мои вопросы. Не так ли?
Я все еще был удивлен, поэтому, помешкав ответил:
- Не сразу, возможно, но что знаете про собор вы, чего не знаю я?
- Я не интересуюсь ни этим собором, ни другими, во всяком случае, его архитектурной ценностью. Меня интересует суть.
Я не был расположен к серьезной беседе, поэтому заметил:
- Значит, вас интересует суть – материал. Ну, так вот собор изготовлен, построен, вернее сказать, из вогезского красного известняка.
Тальма ядовито улыбнулся, но продолжил:
- Меня интересует собор, как божий храм, то есть с религиозной точки зрения. Во всем живом, как известно по религии, есть дух божий. Однажды Бог вдохнул в Адама жизнь, мы все его потомки. Но обитает ли дух божий в своем храме? Другими словами,
одухотворен ли он? Но ежели в храме и есть дух, то чей он, божий ли, или это что-то иное?
- О! – вздохнул я, - это вопрос не слишком религиозный, скорее мистический. Поскольку не может быть иного духа в соборе, кроме святого, так как, по религии, место свято. А выдумки мистиков – это уже отдельная история. И относится в таком случае ко всяким там паранормальным явлениям.
- Вот, - с укоризной сказал он, - а вы утверждали, что можете ответить на все вопросы!
- С таким же успехом вы могли бы попросить меня вычислить косинус двенадцати градусов. И я бы заметил, что я гид, а не математик. Я то думал, вы ко мне с серьезными вопросами!
Он удивился и в выражении его лица появилось что-то странно-мистическое, что я уж подумал, будто он какой-то сектант и сейчас начнет свою проповедь.
- То есть вы хотите сказать, что вас не интересуют вопросы, которые волнуют человечество столько веков: есть ли Бог; Что такое судьба; Есть ли жизнь после смерти?
- Извините меня, - вся гармония пропала в одночасье, - но это вопрос веры. Тот кто верит, тому жить легче.
- Положим так, - сделал он умный вид, я стоял изумленный и возмущенный, - положим, что человек верит, но потом убеждается в том, что мир слишком несправедлив. Он верит, но вера заканчивается, надежда исчезает. И он понимает что в его вере и покорности судьбе нет ничего и что прожил он жизнь впустую.
Я окрестил его взглядом (в данном контексте создается такое впечатление, что я перекрестился, бормоча молитву изгоняющую злых духов.) вновь вернувшегося ко мне понимания и нежности:
- На этот вопрос у меня нет ответа. Есть только веское убеждение – верить несмотря ни на что.
- А вы не думали о том, что человек не совсем творец своей судьбы? Что он жертва кровожадной толпы, давящей его. После столкновения с ней он становится либо ее частью, либо его затаптывают. И так со всеми, третьего не дано. И мало кто осмеливается встать на обочине – жалкий и задавленный, но невинный, без чужой крови на руках.
Да, он, однако, философ. Что ж и это знакомо:
- Следовательно, - решил я уточнить, - вы считаете что жизнь – это такой рефлекс? Тебя толкают и ты толкаешь?
- Пожалуй да. – Согласился он.
- А как же, вы забыли о том, что добро порождает добро. И что даже на самое ужасное зло нужно отвечать добром? Это его нейтрализует его так сказать.
- Да, но где это на практике? – Парировал месье инспектор и, помолчав, продолжил. – Что даже если так? Но человек то не камень, придет час и он не выдержит. Хотя, даже самый твердый кремень можно обтесать! Это дело времени и давления.
Я вздохнул. А ведь есть то в этом смысл, доля правды. А еще есть надежда…
- Но надежда то, умирает последней. – Сказал я.
Он ответно вздохнул и, посмотрев на меня взглядом, в котором можно было прочитать: «Ты слишком юн, придет и твой черед» (хотя тогда я ровным счетом ничего в его взгляде не прочитал), ответил:
- А если надежды больше нет?
- Значит, она когда-нибудь появится.
Месье Тальма опустил глаза, а потом улыбнулся и, прищурившись, сказал:
- Ваша «теория относительности» - только теория. Ей нет жизни на практике, сколько раз вы сами ею пользовались? Раз? Может два? Или вообще никогда? Сначала создайте эту машину, прежде чем предлагать ее людям, - причем эти слова он сказал будто не своим голосом – громким и хриплым шепотом.
Я уж было раскрыл рот, дабы сказать что-то (сейчас уж и не припомню что), но он быстро взглянув на часы, сказал, что ему нужно спешить. Мы разошлись, хотя, мне тоже нужно было быть через час в Совете Европы, но я совершенно об этом забыл, а вспомнил лишь через полчаса, когда пришел в себя.
Все-таки, добравшись туда, я встретил свою группу, надо заметить, что эти люди были из России. И вот мы уже идем по Совету Европы. Я не говорю по-русски, но зато моя группа прекрасно понимает по-французски. Мне до сих пор очень интересно, почему же я должен был вести эту экскурсию. Давно я не вел их на своем родном языке…
Но тогда это волновало меня меньше всего. Сидя в темном зале, пока шел фильм о Совете Европы, я думал о том, что сказал инспектор.
Моя теория сводится к тому, что надежда однажды покинув, обязательно вернется. А куда она вернется? Как она вернется, если в человеческом сердце нет уж для нее места?
Потом мне вспомнилось, что однажды Готье сказал мне, что я поэт, а я возмутился, я же и стихов толком писать не умею. А он усмехнулся, пояснив, что поэт не тот кто пишет стихи, а тот кто словом, а не делом поднимает человека, вкладывает ему в руку меч и посылает на взятие подчас незыблемого. А сам же поэт, живя высокими мыслями, не в силах притворить их в дело, сделать явью.
Так значит, я поэт. Нет, кто я такой, чтобы уверять, что надежда есть, тем более что она вернется. Так может она и вернется, да к другому человеку, может она ветреная гостья каждого из нас, может она одна на всех, но тогда она не в силах разорваться. А может, ее вообще нет?
Надежда – это состояние души, это вечное ожидание… Но когда-нибудь надоедает стоять в бесконечной очереди! Где же ты, надежда, в которую так сильно верую? Где ты, надежда, в мысль о которой так влюблен?
Собственно именно такими мыслями было занято мое сознание. Об этом думал и во время фильма и по его окончании, и рассказывая о Совете Европы, и слушая гимн (классический и современный), и даже по дороге к послу России в Страсбурге. Правда, проводив их я сразу же распрощался, однажды я уже был там, и надо сказать, чуть не заснул. Посол говорил очень, ну очень долго, хотя, может быть, он рассказывал что-то интересное, но я все равно не владею русским языком, поначалу меня привлекало экзотическое звучание речи, но через пару часов мне порядком это надоело. А потом еще говорил его коллега, но уже на понятном мне немецком, но после тирады на русском, я был не в силах что-либо воспринимать. Выйдя оттуда, я чувствовал себя очень странно, это ощущение непередаваемо, но лучше не испытывать судьбу.
И вот я отправился в бюро. Оттуда, заполнив некоторые бланки и прочие бумажки, пошел домой, где меня опять ждал пустой холодильник и полный кавардак. Убирать мне не хотелось, впрочем, как и есть. Я чувствовал, что я совсем запутался, поэтому решил позвонить сестрице. Как назло, она не отвечала, у Готье телефон был отключен, а Ками, вообще забыла взять телефон. Это несправедливо! Я тут, один, в смятении, а они там веселятся, они вместе.
Действительно, жизнь – рефлекс, но не всегда он положителен. Тебя толкают и ты толкаешь. Неужели мир до сих пор живет по неписаной заповеди око за око, зуб за зуб? Как же десять новых заповедей, что были даны нам Господом? Неужели мы живем инстинктивно и все подвержено лишь чувствам плоти? А где же духовность?
На следующий день у меня была запланирована экскурсия по Petite France. Стоит сказать, что это сердце Страсбурга. Старинные домики, украшенные цветами, в общем, полная идиллия. Туристов обычно не очень интересуют архитектурные подробности, поэтому можно почти ничего не рассказывать. Все это так поражает, что все глазеют по сторонам, а кто понаходчивей, те фотографируются на фоне всей этой красоты.
За время этой экскурсии мне пришла в голову идейка – продолжение мыслей о «теории надежды».
Получается, что теория действительно не действует на практике. Тебя толкают, ты – нет, тебя толкают еще – все тщетно. Но от своего бездействия никому лучше не становится, только тебе только хуже и хуже. И с каждым толчком тебя отбрасывают все дальше и дальше, пока ты не сваливаешься на самое дно жизни. И твое место под солнцем занимает кто-нибудь другой. Вот куда приводит моя теория. Это не теория надежды, а теория бездействия! Или разве что надежды в то, что ты не бездействуешь. Но что есть действие? При каждом «толчке» говорить этому человеку, что он делает неправильно? Это по крайней мере нагло и просто некультурно с моей стороны, а люди, раз они это делают, значит, они этого не понимают, а значит подобное действие в лучшем случае расценивается как проповедь.
Может тогда мстить? Отвечать толчком на толчок, пробивая себе дорогу. Но тогда куда ведет эта дорога? К добру ли? Люди-жертвы почувствуют себя в шкуре тех, кто их толкал. Палач окажется казнимым (приговоренным). Но не каждый из них поймет, что он сотворил. Большинство еще более озлобится и будет «толкать» с большей силой. Этот рефлекс станет еще сильнее, он станет безудержным, безумным.
Вот такие мысли посетили меня в тот день. Не думайте обо мне плохо, чаще всего я стараюсь привлечь внимание экскурсантов интереснейшими подробностями любого описываемого мною объекта, мне всегда нравилось рассказывать, показывать, объяснить что-то, но не сейчас. Моя голова забита посторонними мыслями. Все это внутри меня бурлит и клокочет. Может это рано начавшийся кризис среднего возраста? Никогда не думал, что подобное может начаться в двадцать семь лет…
Я вернулся домой, где, о счастье! Меня ждали сестра, Ками и Готье. Я был искренне рад, так как решил, что мои друзья – ключ к решению всех моих проблем. Надо заметить, что рассматривание всевозможных сувениров, привезенных из Парижа, заставило меня позабыть обо всем и просто рассматривать их. Я, как ребенок, был заворожен всем этим. И, хотя, половину из всего купленного можно было купить и в Страсбурге, но в тот момент детского ликования это меня не волновало.
Потом друзья стали рассказывать о местах, где они были, вообще о своих приключениях и неожиданных радостях. И как я ни старался, мне все не удавалось искренне порадоваться за них. Все время в голове проскакивали подлые мыслишки, не дававшие мне покоя. Мне очень хотелось услышать, что они очень по мне скучали. Я даже не выдержал и спросил, почему они приехали раньше обещанного, ведь должны были быть только завтра. К моему огорчению мне ответили, что у Ками перенесли экзамен на послезавтра, поэтому-то они и приехали пораньше, дабы она успела придти в себя и подготовиться. Мне стало обидно, очень обидно, тут-то я и подумал, окинув тоскливым взором обилие подарком и сувениров, что всех их можно купить и здесь. Но, замечу, что только подумал. Почти весь вечер я терпеливо выслушивал своих друзей, даже смеялся над их совсем несмешными и понятными только им шутками. Вы, наверное, знаете, как это бывает. У вас с друзьями есть какие-то смешные воспоминания, связанные с работой, отдыхом или просто какими-то случаями, происходившими с вами. Скажем, фраза: « Я люблю варенье». Вдруг вы вспомнили об этой фразе и вам, и вашим друзьям стало очень смешно. Может, потому, что кто-то из них однажды вылил его на себя и все его долго откуда-нибудь отскребали или сказал эту фразу не в тему. И, вспоминая об этом, вам становится необыкновенно смешно, хотя никакого общепринятого юмора фраза не содержит. Так мои друзья обзавелись фразами: «Башня! Какая башня? Пизанская?»; «Лувр – Сакрэ-Кер» и «Все эльзасцы – китайцы!»
И вот, когда вечер стал плавно перетекать в ночь, моя чаша терпения переполнилась и я, не выдержав, выплеснул ее всю на них. Тут-то я и озвучил мысль о сувенирах. Сказал, что мне дела нет до них и до их шляний по Парижу, было еще много всяких излияний, но лучше я их опущу, иначе меня сочтут полнейшим идиотом. Да, еще я упрекнул их в том, что они позвонили, дабы узнать об экзаменах Ками, а родному брату и другу не удосужились. В общем, я высказал им почти все что накипело и, с громким топотом удалился в свою комнату, при этом еще более громко хлопнув дверью. Не знаю о чем они говорили после этого, но тогда мне казалось, что мои друзья посмеялись надо мной и продолжили милую беседу на тему: «Башня! Какая башня?...Пизанская?», - совсем забыли про меня и прочее. Хотя, через десять минут мне в голову пришло множество мыслей. В числе которых классическая – я умру, а никто даже не заметит этого. Я думал о том, что они неблагодарные друзья, да и друзья ль они, им просто нужен я, чтобы исполнять их прихоти, чтобы быть их рабом. Тут я припомнил, что я всегда помогал им троим учиться как в школе, так и в колледже. Как я давал списывать Готье, как писал сочинения и доклады за Франсуазу, редактировал ее статьи и прочее. Чего я только не делал! Чем, собственно и занимаюсь по сей день. Как я учу с Ками ее всевозможные арии, многоголосья, подыгрываю ей (я ж все-таки два года учился игре на гитаре!). А когда я подрабатывал в картинной галерее, я доставал Готье билетики, дабы он мог ходить туда чаще, чем это позволяли тогдашние его финансы. Собственно, где я только не работал? Припомнив все это, я пришел к выводу, что я из-за своей доброй души и искренней дружеской любви к ним все время жертвовал собой ради них, а они нагло всем этим пользовались. А может это они – те, кто «толкают»? Толкают МЕНЯ! Занимают МОЕ место под солнцем!
Через десять минут подобных излияний я успокоился и подумал, что все это, по крайней мере, бред. И ничей я не раб, никто меня не использует. Они мои друзья, поэтому я помогаю им и когда мне нужна их помощь, они так же готовы приложить все усилия для решения моих проблем. Ведь дружба накладывает особые обязательства.
В общем, я почувствовал себя полным идиотом (вот почему за такой короткий промежуток времени я так часто чувствовал себя им?!), подумал, что они сидят там и волнуются за меня. Хотя, поразмыслив чуток, я все же решил, что ни Франсуаза, ни Ками, тем более Готье не отличались особой церемонностью и посему давно бы уже были здесь. Видимо они знают меня лучше, чем я сам, поэтому решили, что утро вечеру мудренее и стоит подождать, пока я сам остыну, так сказать приведу себя в чувства. Завтра они наверняка устроят что-нибудь интересненькое, уделят мне все свое внимание и время. В таких размышлениях я заснул, засыпая, я решил, что ничего не буду им говорить (ну о своем раскаянии, о том, что я перед ними виноват). Они все равно знают, что я их очень люблю и что они мои единственные и самые лучшие на всем свете друзья.
Как и было мною подмечено, на следующее утро моя гениальная троица сработала точно по плану. В комнату ворвался Готье и с разбегу с криком: «Ура! Семь утра!» - Еще сонный, в пижаме приземлился у меня на кровати. За ним чинно прошагала Франсуаза, уселась на краюшке моего ложа, нежно меня поцеловала, пожелав доброго утра.
- Ну что, дорогой мой друг, - начал Готье, ты готов к покорению вершин. Я всегда говорил что они совершенно бесцеремонны! Поэтому-то я и спросил шутя не записал ли он нас в кружок альпинистов? Все мы рассмеялись, наверное, не от этой шуточки, а от прекрасно начатого дня.
Мы пошли завтракать. О! Как же давно я нормально не питался! Поэтому завтрак, самый обычный завтрак, приготовленный моей сестрой, показался мне божественным. Друзья мои сообщили, что Ками отправилась в общежитие колледжа еще вечером, решили вчера меня не беспокоить на этот счет, поэтому не сообщили. Так же оказалось, что под «покорением вершин» Готье подразумевал поездку в Europa Park. Что ж, я был совсем не против. Нужно сразу сказать, что Europa Park – парк аттракционов и прочих развлечений. Он состоит из частей (кварталов), названных как страны Европы. Каждая часть отличается национальным колоритом той или иной представляемой страны. Этот парк находится в Германии не так уж далеко от Страсбурга, близ города Руст. Туда мы и направились.
День был пасмурный, то и дело срывался дождь, но это вовсе не мешало веселиться, а пока только предвкушать развлеченья. Вскоре мы добрались до Europa Park, очень легко (что странно) нашли место для парковки и, купив билеты, пошли навстречу аттракционам. Для разогрева мы решили подняться на «обзорке» и осмотреть наши предполагаемые «жертвы». Одна из них была намечена. Ей стал аттракцион, о котором Франсуаза сказала, что кто-то ей поведал о том, что это космическая экскурсия: на тележке проезжаешь разные кометы, метеориты, планеты, космонавтов. И мы пошли именно туда! Сев в тележки мы долго поднимались вверх по спирали в полной темноте. Гробовую тишину нарушало только мерное поскрипывание колесиков о рельсы. Тут Франсуаза пропищала:
- Вот если мы сейчас куда-то в темноте высоко поднимаемся, то значит, сейчас будем падать!?
И тут послышался другой голос отсчитывающий по-немецки: «Десять, девять, восемь, семь…ноль!» И тут мы стремительно полетели вниз. Было очень страшно. Я лично боялся стукнуться головой о какой-нибудь метеорит. Франсуаза вопила, как не знаю кто. По окончанию этого аттракциона, уже выходя на улицу, Готье отчитывал Франсуазу:
- Космонавты там?! Экскурсия по космосу?! Хороши твои космонавты!!!
И дело было вовсе не в том, что очень страшно, просто никто не ожидал такого поворота событий. То же самое было и после греческого аттракциона, когда мы решили перебраться на трамвайчике Europa Park в другую сторону парка. Вместо этого мы забрели в комнатку ожидания. Я, конечно, давно начал подозревать, что это вовсе не путь к трамваю. Но Готье уверил меня, что, скорее всего, это новое оформление вокзальчика, ведь это же парк развлечений, значит все здесь должно быть интересно.
Как я и предполагал – это был не трамвай…это был аттракцион, где мы, казалось, повисели вверх тормашками, покрутились и опустились. После этого Франсуаза пыталась причинить любой физический вред Готье, хотя, тогда она не подвергла ни малейшему сомнению, что мы ждем трамвай. Но, благо, уже через полчаса все мы смеялись, понимая, что ничего у нас не может пройти без приключений, как у нормальных людей.
Пообедав в одном из ресторанчиков парка, мы решили прокатиться на спокойных аттракционах, чем собственно и занялись. Я давно приметил «Комнату страха». Замечу, что нет еще на свете страшной комнаты страха, есть только смешные. Мы пошли именно туда. Причем, друзья разделили мою точку зрения, что этот аттракцион не вреден для нашей психики, хотя выглядит вполне зловеще. И вот, мы уже сели в тележки и медленно покатились в темноту.
Что странно – сестра моя, Франсуаза, села со мной. Было бы правдоподобней если бы она села с Ками, но видимо из-за того что она отсутствует, мы оставили Готье в гордом одиночестве. После парочки маловпечатляющих эффектов, сестра начала:
- Франсуа, я чувствую… я знаю, что у тебя есть какая-то проблема, - надо заметить, что это необыкновенно «интересная» и «неожиданная» тема для разговора. Я был морально готов к подобному наступлению (еще бы! После стольких-то аттракционов!) Поэтому я сходу ответил, что у меня нет проблем. Сестра запротестовала:
- Не ври, у всех есть свои проблемы!
- Тогда зачем же ты спрашиваешь! – Искренне удивился я. Давненько я не слышал от нее чего-либо подобного.
Она продолжала, говоря, что я всегда пытаюсь показаться сильным, правильным и прочее, прочее. Я усмехнулся – впервые мне доводится слышать такое. На это Франсуаза необыкновенно умно и со свойственной ЕЙ правильностью заметила, что с ума сходят по одиночке. Ну уж такого ножа в спину я не ожидал! Это просто ножище какой-то!!! Мне было и обидно и смешно, но в конце концов смешно – я не мог воспринимать все это всерьез, поэтому-то я и заявил ей, что это она, скорее, сошла с ума, раз решила так. На лице сестрицы появилась добрая улыбка (или улыбка сарказма, в темноте было плохо видно) и она сказала:
- Франсуа, мы просто волнуемся, ведь с тобой что-то не так.
Тут раздался стук в тележку и Франсуаза, на полном серьезе, очень озабочено поинтересовалась:
- Кто там? – В ответ было лишь звучное молчание. Она не на шутку испугалась и схватила меня за руку. Я усмехнулся вновь и заметил, что это все же она сошла с ума, а значит именно с ней что-то не в порядке.
Вот так наш разговор, начинавшийся, казалось бы, серьезно, был переведен в смех. Пусть они позволят мне разобраться самому, тем более что у меня уже назрело решение. Странно, когда мое чудное трио отсутствует – их так в них нуждаюсь, а когда они рядом, то я всячески избегаю их помощи. Я знаю, что меньше всего в жизни они хотят причинить мне какое-либо страдание, ведь они мои друзья. Они не стоят этой проблемы, я решу ее сам. К тому же они не могут помочь мне в ее решении ровным счетом ничем. Они обладатели прекрасных мест под солнцем, для меня же нет вакантных мест. Может не хватает усидчивости?
В продолжение дня они пытались одолеть меня заботой о моем моральном самочувствии, но я честно оборонялся, таким образом, оставив их ни с чем. Несмотря на это, день прошел просто прекрасно, и мы вернулись домой необыкновенно довольными и счастливыми.
Приехав домой мы еще долго говорили, поэтому утром, как всегда, мне было очень трудно встать вовремя.
Так вот, наутро меня разбудил Готье, влетев в мою комнату с криком: «Ура! Семь утра!» Вы не думайте, мне самому очень интересно, почему он так, вдруг ни с того ни с сего, начал делать. Вот, стоило мне присниться как мой друг орет эту фразу, как он взаправду начал так делать, даже взял в привычку. Отсюда вопрос – почему мне не снится, что я выиграл кучу денег, скажем в лотерею?
Готье продолжал будить меня громкими возгласами и неистовыми скачками по моему матрасу.
- Вставай друг! – Возбужденно вопил Готье. – Белое озеро нас ждет! – Тут он поскользнулся и упал прямо на меня (сразу же пришла мысль о тройном переломе хотя бы одной ноги, естественно не у него) – Поднимайся, Франсуа! – продолжал он как ни в чем не бывало. – А-то, гляди, озеро-то и высохнет, пока ты до него доползешь!
Стоит отменить, что меня очень смущала мысль о нашей поездке на Белое озеро. Да, у меня сегодня экскурсия, но причем тут Готье? Я, конечно, всегда беру его куда-нибудь, если он того желает, впрочем, как и сестру, и Ками, но такой бесцеремонности я не встречал. Готье в данный момент мне напомнил мамину тетушку Беатрис, которая вечно напрашивается везде, даже туда, где точно нет ничего для нее интересного. Но это понятно – тетушка очень одинока, ей, зачастую, надоедает безмолвная компания ее любимых кактусов, поэтому она приходит к нам в гости, ведь мы ее единственные родственники. Но неужели у Готье такой дефицит в общении? Ладно, я что, против? Просто удивлен бесцеремонностью. Франсуаза уже успела куда-то улизнуть, хотя, скорее всего на работу, но я так надеялся, что она что-нибудь приготовит! Ну что ж, пообедав в кафе мы отправились на место сбора. Группа моя была какой-то очень важной – ведущие итальянские инженеры со своими семьями.
Дорога предстояла неблизкая, но свое дело я все-таки знаю, поэтому никто из моих экскурсантов не успел заскучать. Все были заняты рассматриванием природы представлявшейся их вниманию. Как я уже заметил, дорога была не слишком близкая, поэтому в ход пошла история региона Эльзас с очень ранних времен. Когда мы добрались, Готье с некой издевкой заметил, что я мог бы спеть им гимн нашей провинции.
Можно считать, что на этом экскурсия и закончилась, так как планировалось, что дети инженеров будут проводить время в «Парке Развлечений», а сами инженеры с супругами пойдут на экскурсию по Белому озеру. Но, увидав тот самый «Парк развлечений», родители испугались за своих чад, хотя не смогли им отказать в этом его посещении, посему заявили, что никуда не пойдут, так как слишком волнуются за них. Я им сказал, что все здесь необычайно безопасно, а с теми, кто сомневается в своих силах, работает инструктор.
- Сразу видно, Франсуа, что ты никогда не был отцом. – Сказал Готье. Я покосился на него:
- Как будто ты им когда-нибудь был.
Ну и ладно, правда несколько скучно, ведь мне стоит только ждать туристов и все. Готье предложил мне пойти к Белому озеру самим. Что ж – это все равно лучше, нежели сидеть на одном месте и ничего не делать.
В укор себе скажу, что я и не представлял, во что выльется наша прогулка к озеру и, собственно, почему Готье столь бесцеремонно напросился. Суть нашей беседы была такой же, что и наш разговор с сестрой, просто Готье, как я уже не раз замечал, страдает полной бесцеремонностью. Причем, я не могу записать это в его недостатки, ведь благодаря этому качеству он прямолинеен и действенен. Так вот мой друг начал:
- Помнишь, когда ты работал в картинной галерее, ты пускал туда бесплатно?
- Да, я слушал экскурсии каждый день. Одно и то же. Потом я пародировал всех экскурсоводов. «Посмотрите на это прекрасное-распрекрасное полотно этого великого-превеликого художника импрессиониста-разимпрессиониста …» - вспомнил я мадам Сюзанну, страсного-престранного экскурсовода из музея. Так же я подумал о том, что не к добру это (в смысле – ход разговора).
- Вот, - продолжал Готье, - благо для меня – ты работал чуть ли не во всех музеях и галереях Эльзаса! – Он замолчал. Выдержав большую паузу, он начал вновь. – Но ты работал и в театре … музыкальном, целый год. А я не люблю ни балет, ни оперу, ни мюзиклы. – Я покосился на него. – Но зато Ками пристрастилась к музыке.
И, правда, она почти каждый день ходила на спектакли и сейчас продолжает в том же духе. А я вот больше не ходил на оперу. Все-таки, за год работы билетером в музыкальном театре я понял, что я не… не слишком люблю оперу.
Видимо, Готье понял по моему выражению, что воспоминания об опере меня не воодушевляли, поэтому продолжил беседу, но немного в другом русле:
- А помнишь, как ты с Франсуазой писал ее первую статью?
- Но это не был столь знаменательно. Это было так же, как я с Франсуазой писал ее сочинения в школе. Но, заметь, теперь она все делает сама. – Напомнил я.
- Но если бы ты с ней не писал сочинения, не научил, как нужно писать, то какой бы из нее был журналист?
Знаете, я догадался, к чему он клонит. Вернее сказать, совсем не догадался, но смекнул, куда этот поток течет, и то, что все эти мысли уже приходили мне в голову в десятиминутном припадке гнева. Поэтому я прикинулся дурачком и изобразил мою обычную гримасу, выражающую слова: «Да-да, думаю да, продолжай». Готье тоже прикинулся, будто ничего не заметил и, кивнув, продолжил:
- Так вот, я клоню к тому, что ты принимаешь непосредственное участие в жизнях трех человек. Ты прожил эти три жизни, ты сделал нас такими, какими мы предстаем сейчас. Меня часто посещает вопрос: «Что бы было со мной, если бы ты не был моим другом?» И я сразу же нахожу ответ – никем, и даже ничем. Я до их пор был бы амбициозным эгоистом, рисующим никому непонятные картины, хотя, можно ли их так назвать? Ты сумел достучаться до меня.
Однажды ты сделал для меня великую милость – впустил меня в свой мир. Ты сделал нас такими, ты научил нас всему что знал, ты учился вместе с нами. Поэтому ты художник, поэтому ты журналист и, выходит, певец, но во всяком случае музыкант. Наверное, поэтому-то ты гид. Это тебе ближе всего. Ты направляешь нас, даешь советы, помогаешь. Именно ты поведал нам об этом мире. Действительно, если мир – музей, а люди – экскурсанты, то есть, человек, который рассказывает об экспонате, представившемся их обозрению. В моем случае этот человек ты. Ты гид по жизни. Ты однажды впустил нас в свой мир. Знаешь, в нем очень комфортно, в нем все имеет свой смысл, свое назначение, в нем все правильно. Есть люди, которые живут иллюзиями, выдают одно за другое. А этот мир, твой мир, в котором МЫ существуем, совершенно реален, все в нем гармонично и… как же это… вот – одухотворено. – Готье запнулся, видимо переводя дух, а я подумал, что я чем-то похож на кого-то тирана, кукловода, который распоряжается жизнями своих марионеток. Как-то жутко мне стало от столь теплых слов. Я был очень смущен. Мне всегда становится очень-очень стыдно, когда меня хвалят. И вот Готье продолжил:
- Спасибо тебе за этот мир дружбы, за мир смысла. И ты же знаешь, что мы очень тебя любим, даже если об этом не говорим. И мы всегда готовы помочь тебе и решить все твои проблемы. А ты держишь все в себе, но меня-то ты не проведешь. Я знаю, когда у тебя что-то не так. Расскажи в чем дело, Франсуа, тебе станет легче.
Сейчас, вернее сказать, в тот момент, меня не одолевала ни одна даже самая крохотная мысль. Мой внутренний океан успокоился. Душа слилась с гармонией природы. Мне хотелось просто молчать и слушать эту благословенную тишину, вдыхать ее, созерцать всеми фибрами души, но мне надо было ответить Готье:
- Мне уже легко, Готье. Мне уже легко, друг…
И на этом можно было бы и закончить повествование, ведь не столь важно как мы добрались домой, как повеселились туристы, главное, что ко мне вернулась гармония.
Светило яркое солнце, готовое вот-вот закатиться за горы, покрытые зелеными лесами, нежное закатное небо отражалось в зеркале бездонного озера подернутого мелкой рябью и вода в нем ласкала большие и маленькие прибрежные камешки; чуть дул свежий теплый ветерок, разносивший благоухание горных цветов, трав и хвой; тихо шептались они меж собой, подпевая щебечущим птицам. Как же мир прекрасен! Все в нем не спроста, все в нем справедливо, просто мы слишком слепы, чтобы замечать свои ошибки.
ЭПИЛОГ
Мной владело чувство безудержной гармонии, но я знал, что существуют миллионы людей, которым оно не ведомо. Один из них – инспектор Шарль Тальма. Я приложил немало усилий, чтобы отыскать его. И вот, однажды, мы с ним встретились. У собора Страсбургской Богоматери. Вечерело. У меня наконец-то было, что сказать ему. Об одухотворенности. О вере и надежде. О мире.
Вы наверняка заметили, что за время моей истории слово «одухотворенность» не раз проскакивало среди других слов. И мне кажется, что именно этого мне не хватало. Мы поздоровались и теперь будто поменялись местами: он был нетерпелив, будто я тогда, при нашем последнем разговоре, а я – спокоен и рассудителен, будто знаю все на свете.
- Так в чем же причина нашей встречи? – Начал инспектор. – Ведь вы не от нечего делать столько меня искали!
- Я очень рад вас видеть, - ответил я, - мне очень хотелось поделиться с вами, своей радостью. Я хочу чтобы у вас было легко на душе так же, как и у меня.
- Неужели у меня на душе камень? – возмутился он.
- Вопрос на который не знаешь ответа всегда тяготит. – Ответил я. Он же кивнул, будто говоря: «Понятно». – Ну так вот. После нашего с вами разговора меня начали волновать затронутые нами темы. Но я нашел ответы. Мне их подсказала дружба. Я нашел спасение в моих друзьях. И я подумал, что может кроме меня нет такого человека, чтобы он помог вам, как помогли мне они.
- Такое ощущение, что вы считаете меня больным. – Скептически заметил он.
- Пусть так. Суть не в том. – Я улыбнулся, похоже, что я сморозил небольшую глупость, впрочем, это неважно. – Знаете, я бы сейчас пустился в пространные философские размышления, но от этого мало проку. Бездействие никогда не породит действие. Ради него нужно трудиться непокладая рук, превозмогая все, даже самые хитроумный преграды. К черту все эти теории, я вам скажу. Нужно просто жить, идти вперед, никогда не останавливаясь, верить, надеяться, любить и заражать этим внутренним светом и безудержной энергией все вокруг. – Я был искренне доволен своим напутствием, а месье инспектор опустил голову и тихо, но очень страшно, совсем не по-человечески засмеялся. Это меня очень испугало.
- Послушайте себя, - начал он, - вы только что послали к черту все теории и тут же воздвигнули новую, обо всем этом свете и безудержной энергии, заражающей все и вся. Но послушайте себя! Не надо, к черту эти «если», да «кабы»! Хватит теорий, будьте практиком. Не словом, действием, действием!!!
Я был возмущен. Буду краток. Я был просто возмущен. Поэтому и сказал:
- Ну в таком случае, вы не лучше меня. Где ВАШЕ действие?
- О! Вам не знать сколько я в жизни сделал! Не сделал не меньше. Но сейчас, я плачу за каждое сделанное и не сделанное дело. Знаете ли, действие всегда налагает большую ответственность! Ответственность перед собой, перед другими, перед всем миром. Слова же – всегда лишь слова.
Я не знал что ему ответить. Вновь мною владело смятение, вновь в голове бурлили миллионы вопросов, которые, казалось были глубоко погребены в моем сознании.
Но вдруг глубоко в подсознании зажглась мысль. Разве я когда-нибудь бездействовал?
- Я не могу вам перечить. Все верно, то, что вы говорите. Но я никогда не бездействовал. У меня много знакомых, которым я помог и помогаю. У меня есть друзья, которых я люблю больше всего на свете, в жизни которых я играю большую роль и для меня они значат ничуть не меньше. Мне 27 лет, а я перепробовал десятки профессий, я знаю много языков еще больше стран и народов их населяющих. У меня есть неплохое место в этой жизни и вы мне говорите, что я бездействую!? Я просто не могу помочь вам действием!
Он вновь усмехнулся:
- Вот видите, вы меня не знаете, но и я вас тоже. Да, и мне не нужна помощь. Ни словом, ни действием. Вы, кажется, хотели ответить на мой вопрос. Так вот, смею его вам напомнить. Дело в том, что считается, будто все в нашей жизни наполнено божественным смыслом. Одухотворено. Люди идут в церковь за подкреплением этой одухотворенности. Но существует ли она в самом деле? Или же это просто религиозная фантазия…
Одухотворенность. Сколько толков шло о ней! Однако же Готье мне точно определил ее суть. Поэтому у меня не было затруднений в этом вопросе:
- Видите ли, - ответил я, - дело в том, что одухотворенность, не что иное, как наполненость смыслом окружающего мира. Я не слишком религиозен, поэтому объясню вам со своей стороны. Как я уже говорил, у меня есть друзья. Они-то и наполняют меня и мою жизнь смыслом. Они делают ее одухотворенной. Все просто…
Может я и хотел что-то добавить, но Тальма меня прервал:
- Что ж, с вами все понятно. Вы думали, что ответили на мой вопрос? Впрочем, вы ответили самому себе – это главное. Подумайте, просто представьте на миг, что когда-нибудь ваши друзья создадут свою семью, разъедутся, … жить на краю чужой семьи не просто. А если с ними что-то случиться? Вы сами женитесь, у вас будет своя семья: жена, дети. Но если и с ними что-то произойдет? Впрочем, что-либо неизбежно произойдет. Что будет потом? Найдите меня, когда что-то подобное случится, тогда поговорим. То чего вы даже не ожидали может случиться в самом ближайшем будущем. Может прямо сейчас, пока мы с вами тут беседуем, ваша жизнь координально меняется. Когда вы вернетесь домой, что будет? Может уже что-то случилось? Вы многое повидали в жизни, но у этой чертовки еще очень многое в запасе. Однажды, может быть, вы сможете ответить на вопрос, где же вечный смысл, вечная одухотворенность? И если я еще к тому времени буду жив, не стесняйтесь, поведайте мне об этом. – Он пожелал мне доброго вечера и ушел. Поначалу я хотел его остановить, но потом что-то меня остановило.
Солнце уже село. Я подошел к собору. Проведя рукой по его красному, чуть почерневшему камню я ощутил его доброе тепло старого друга. Я вошел. Было прохладно, впрочем, как всегда. Что-то внутри передернуло. Дружище Нотр-Дам, как давно я не общался с тобой. Я уже не чувствую ТВОЕЙ сути. Ты когда-то был одухотворен, но сейчас твоя душа присмерти. Ее не выгнали отсюда ни революция, ни забвение, ни попрание религии. Тебя погубило невежество всего одного человечишки – меня. Когда-то ты был моей жизнью, но вот я вырос и ты остался не у дел. У меня появились другие заботы, дела, а ты ждал все это время. И вот, осознав свое упущение, я пришел к смертному одру твоей души. Могу ли я воскресить ее? Могут ли друзья, запутавшиеся в суматохе семейной жизни и работы вернуть прежнюю дружбу? Могут ли дети, повзрослевшие и давно покинувшие родные края, вновь вернуться в родительское гнездо, уповая на доброту отцов? Могут ли люди вновь любить тех, кого позабыли? Могут ли найти что потеряли?
Прости меня, дружище, я больше не совершу подобного. Я поставил свечку в соборе и пошел домой. За что, спросите вы меня? За все: за всех живых и всех мертвых, за тех кто в море и за тех кто в небе, за тех, кто любит, верит и надеется, за тех кто потерял, ибо должен найти, за всех моих друзей и родных, а особенно за душу моего старого знакомого – Нотр-Дам де Страсбург.
Из-за туч выглянула луна и озарила мой путь. Фонари тусклым блеском освещали самих себя. Я оглянулся. Позади возвышался величественный Собор Страсбургской Богоматери. Он не был одухотворен, но, почему-то, мне казалось, что он улыбается мне. Я тоже улыбнулся. Я знаю, однажды душа собора возродится и она вновь заполнит то необъятное пространство, где ныне гуляют холодные ветра, блуждающие меж каменных стен и колонн и издающих, ударяясь о них, глухое эхо пустоты…
P.S. Не знаю, нашли ли вы мораль для себя на этих страницах, но я и не ставил целью произвести на свет «книгу морали».
Скажу напоследок только то, что на следующее утро я сделал важное дело. Я, захватив с собой Франсуазу, поехал к маме, которую не видел уж полгода точно, хотя она живет в пригороде Страсбурга. Она была очень рада, впрочем, как и я. Что же до Шарля Тальма, то я решил, что человек сам творец своей судьбы и пока он не поймет, что сбился с пути, он не вернется на него. Поэтому стоило подтолкнуть его к разрешению его внутреннего конфликта. Читая утреннюю газету, я наткнулся на объявление о том, что фонд помощи детям-сиротам был бы очень рад получить любое содействие. Я послал ему это объявление. Дело в том, что все в этом мире имеют свои корни, все имеет свои побеги, в этом вечность, в этом одухотворенность. Я так давно не видел своих родителей, а многие их никогда не знали. Значит, я не замечаю, прохожу мимо своего счастья? Для многих счастье – иметь корни, ведь плохо то дерево, что имеет только побеги. Вот об этом я и попытался намекнуть инспектору. И, видимо он понял мой намек, принял это предложение. Он посвятил свое будущее спасению, помощи тем, кто только начал свой путь, тем, кто нуждается в поддержке больше других, однако же, вынужден быть самостоятельным, так как не имеет корней. Инспектор посвятил себя поистине святому делу.
Жизнь – великая вещь! Это чудо! И в ней любое действие, даже отрицательное все же рождает действие. Рождает рефлексию, благодаря которой наш мир и движется.
Франсуа – гид по жизни.
|
|