Госпиталей в Тавде множество. Самые лучшие здания отданы раненым , но мест все равно не хватает. И если человек подлечивался , его выписывали и давали отпуск , чтобы в домашних условиях он окреп окончательно.
Отпуск отпуском , но домой к родителям или жене не каждый уедет - огромная территория российской державы была под немцем!
Раненых размещали по домам. У Шабалиных в отдельной пристроечке тоже жил военнораненый. Целых две недели жил! Пока не отыскал себе невесту и переехал к ней. Это и были самые настоящие домашние условия. А отыскать невесту - плевое дело: война - это всегда переизбыток женщин , война - это всегда хроническая нехватка мужчин!
Многие этим пользовались , но любовь и взаимность существовала во все времена . В лихие - тоже!
Многие раненые , особенно молодежь , заранее создавали себе семейный уют - чуть окрепнут и на танцы , невест подыскивать.
Навыка , правда , у них никакого. Откуда быть тому навыку , когда у многих вместо щетинистых усов , мальчишеский пушок над губой. И если приходилось бриться , то только для форсу.
Посмотрит такой жених на девушку , и готов сквозь землю провалиться от смущения. А чтобы заговорить - об этом и речи быть не может! И слов-то таких не знает!
Но знаний особых и не требуется ; девушек много , очень много. Красавицы - одна к одной! Успели подрасти за годы войны. Им бы сейчас - каждой! - по своему суженному-ряженному , по своему единственному... Да где он!? Воюет парень...
Только раненый к стенке «прилипнет» , тут же к нему девчата стайкой подлетают.
- Почему тоскует герой?
- Почему не танцует герой?
- Невесту свою вспоминает герой?..
«Герой» смущается. Нет у него никакой невесты. Нравилась когда-то одна девчонка , в школе , но все это было давным-давно , до войны еще...
- Откуда воевать пошел , герой?
- Из-под Минска я.
- Из-под Минска!?Так я тоже из Белоруссии! Земляк...
И смотрит парень ласково на землячку. И чувствует как сразу полегчало у него на сердце...
- Надо ж... На Урале встретились! Судьба...
- Судьба...
Разлетается стайка девчат, подстреленных временем , лишь земляки остаются... И тотчас из другого конца танцевальной залы доносится:
- Откуда, герой?
- Москвич я.
- Москвич!? А я возле Арбата жила...
Так и знакомится на почве землячества. И создаются семьи военного образца. Случайно. Но от этого не менее прочные , и на всю жизнь. Если только , в конце концов , пуля-дура не рассудит иначе. Ведь большинству , долечившись и женившись , снова идти на большую войну... Когда она только кончится , проклятая!..
Нужный нам госпиталь находился на окраине. Пожалуй , такой красоты каменное здание - единственное в деревянном городе. Возле дворца - речка. Она промерзла насквозь , но летом здесь великолепно. У вельможи , который выстроил до революции этот особняк , губа не дура!
Троицу нашу - Софочку Крицер не пригласили из принципа - «или мы или школьная самодеятельность» - встретила врачиха и обрадовалась , будто мы принесли раненым избавление от мук.
- Умнички вы мои , разумнички! Сейчас вас покормят, потом - выступите. Хорошо?
- Но еду мы отложили на потом. Вначале - работа. На голодный желудок танцевать легче.
Как хотите, ребятки, после - так после...
Пришли в большущую залу ,- в ней , наверное , Его Величество Высоко Не Переплюнешь , вальсы да мазурки изволил танцевать!? В этой зале одних коек разместилось штук двадцать , не меньше. И на каждой кровати сидело человек по пять. Раненые загудели приветливо - ждали!
Первым решил выпустить Шабалина. Ваня недавно выучил отрывок из «Задонщины», и я , возглавлявший в своем лице приемную комиссию , считал , что эта вещь наиболее близка воинам.
«...Ломались тогда копья , как солома , падали стрелы дождем , закрыла пыль солнце , молниями сверкали мечи. Падали люди , как трава под косой , лилась кровь , и ручьями текла...»
Это же про нашу войну! Про сегодняшний День! Ух , как современно! Пусть нет сейчас копий и стрел , но вот сидят люди , из которых кровь текла!
Хорошо читал Ваня. С выражением. Хлопали ему дружно. Все. У кого одна рука в гипсе , хлопали другой о руку такого же перевязанного соседа.
Воодушевленный Ваня было объявил: «Сказание о побоище великого князя Дмитрия Ивановича Донского с нечестивым царем Мамаем!»... Как тут поднялся один из раненых.
- Золотые мои , задушевное можете?
- Можем , - ответил я за Ваню.
Обрадовались, зашевелились.
- Так давайте, родные!.. Снарядов не жалеть!..
Давно подметил я - люди , надышавшиеся пороховой гарью , не очень любят военные стихи и песни. Им подавай задушевное!
Может быть , «взрывы и скрежеты» напоминают собственную судьбу , военную , прерванную на время пулей , осколком?.. Может , слушая Ваню, они острее ощущают ту пулю и осколок , что недавно извлекли из их тела? Осколок , который только зацепил. Пройди он на сантиметр левее , мог бы... Да , да , насмерть! И мы бы никогда не узнали об этом. И они бы никогда не увидели нас. Страшно!
Зачем лишний раз напоминать о смерти. Придет время , вылечатся , и не стихотворные , а настоящие взрывы вновь потрясут их. Кого снова ранят , а кого...
Надо спеть о матери. О матерях любят слушать все: от мальчонки , ушедшем на фронт со школьной парты , до сорока-пятидесятилетнего старика. Знаем мы много песен о матерях. Знаем и такую , которую запретили петь не только нам , но и всем певцам. Будто хулиганская она.
А какая она хулиганская , если после нее слезы на глаза наворачиваются , и свою маму больше жалеть начинаешь!
- Споем , Кана? Споем, Ваня?
- Споем , - отвечает Кана. – Споем , - отвечает Ваня.
Ты жива еще, моя старушка
Жив и я, привет тебе, привет.
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет...
Задушевная песня. Как ее слушают! Если б она не кончалась никогда. Мы не знаем , кто ее написал , но так написать мог только хороший человек.
Замолкаем. Всматриваемся в лица. Секундное молчание - и взрыв аплодисментов.
- Молодцы-сорванцы!
- Повторить!
Повторяем. Для тех , кто слушал песню , и для тех , кто только что подошел. В просторной госпитальной палате , где собрались «ходячие» , ни на минуту не останавливается движение: кому срочно менять повязку , кому делать укол , кому время глотать порошки и принимать процедуры...
- Что-нибудь на закусочку , ребята и - по домам! Ать-два!
На «закусочку» я оставлял нечто веселое , нечто запрещенное , сегежско-одесское...
- А сейчас я, Максим Кучаев, исполню для вас, и только для вас песню , рожденную мамочкой Одессой «Рахиля , вы прекрасны»... А капелла , то есть, без сопровождения музыки... Сами видите , мои музыканты разбрелись по палатам...
Шум в зале и голоса:
- Жми, давай, браток!
- Врежь им, товарищ!..
Оказывается, эту песню знала не только молодежь , но и старики!
- Ша , граждане! Приступаю к исполнению!..
Рахиля, чтоб вы сдохли, вы мне нравитесь!
Без вас, Рахиля, жить я не могу.
Рахиля, мы поженимся, поправитесь.
Мы с вами будем жить на берегу.
Рахиля, вы прекрасны, как Венера.
Но вырастет у вас большой живот,
А нет, так пусть возьмет меня холера,
Пораньше пусть она тебя возьмет.
Рахиля, мы поедем в Эссентухэс,
Где между синих гор встает рассвет.
А если нет, так кишн мирен тухэс,
А у меня терпенья больше нет...
- Да мы с тобой , паря , земляки!?
- Не забывайте нас...
Довольные, раскрасневшие сидим в кабинете главрача и едим заслуженный обед.
- Устали , ребята? - военврач гладит Кану по ее черным-пречерным волосам. - Нисколечко!
- Дома, небось, заждались?
Кана объясняет , что дома не ждут и не волнуются , что дома уже привыкли , что мы часто исчезаем до самой ночи... И учимся мы хорошо , поэтому за нами нет строгого контроля...
Врач задумалась и неожиданно предложила:
- Не смогли бы вы , ребята , выступить у тяжелых?
- Это у каких таких тяжелых?
Военврач пояснила , что тяжелые - это такие раненые , которые сами передвигаться не могут , а послушать и им интересно будет.
- Ноги , значит , перебиты?
Врач вздыхает.
- Тяжелые - это страшнее. Не ноги перебиты , а считайте , жизнь может переломиться...
В палате - четверо. Трое повернули головы в нашу сторону и приветливо улыбнулись. Пригласили:
- Рассаживайтесь по кроватям!
Четвертый , прикрытый простыней , забинтован с ног до головы. С ног ли! ? Может, у него ног и нет - больно короткий. На лице - марлевая повязка, и оттуда градусник торчит, а где глаза - прорезь.
Вопросительно посмотрели на военврача. Она поняла наши взгляды. Нарочисто громко произнесла:
- Пойте, танцуйте, стучите - его не разбудите. Без сознания парень.
Раненые подтвердили:
- Точно! Не слышит. Вы только случайно не толкните его - стонать начнет... А так - пойте на всю ивановскую!..
Выступать здесь намного труднее. Там , в большой госпитальной палате, раненые вели себя , как обыкновенные здоровые люди. Смеялись , хлопали , подшучивали над собой и нами... Шумно. А здесь - тишина. Даже из коридора звуки не доносятся - дверь обита войлоком. Скажешь слово , и будто не ты сказал. Убежать бы! Да как убежишь , если три пары глаз смотрят на нас в упор , подбадривают... Дескать , не робей , хлопцы , держите хвосты пистолетами!..
Спели одну песню, другую... И вдруг я увидел , что у того , у четвертого , открылись глаза. И не просто открылись, а смотрят на нас. Взгляд соскользнул с меня, остановился на Кане. В зрачках - это ясно разглядел - мысль бьется.
Заметила и Кана , подошла ближе. Градусник неожиданно вывалился из марлевой прорези , звякнуло разбитое стекло , а серебристые катышки ртути закатились под кровать. А из-под марлевой повязки донеслось:
- Ка-а-на-а...
У Каны глаза от страха расширились. Смотрит на меня. Смотрит и произносит:
- Мак-к-с-и-м...
Подскочила военврач , обрадовалась.
- Заговорил мальчишечка , заговорил умница...
Но раненый снова закрыл глаза, забылся.
- Откуда он меня знает? - Кана испуганно озирается. - Откуда он меня знает? - Пересилила страх , наклонилась над раненым , прочитала табличку у изголовья.
- Это же наш Олежек! Олег Синельников. Максим - это Олег!
А я и без ее возгласа догадался. По голосу признал. Подскочил.
- Олег! Олег! Ты нас слышишь , Олег?!
Синельников не отвечал. Кана заплакала.
- Знаете его? - спросила врач.
Кана по-взрослому заломила руки.
- Господи! Да это же наш Олежка Синельников! Из Сегежи. Сегежу знаете?
- Первый раз слышу. Мало ли городов на свете. Пройдемте ко мне , поговорим , - сказала врач.
- Тетя! А Олежек будет жить? Он не умрет?
- Не умрет: раз заговорил - не умрет , - и , обращаясь к раненым , проговорила:
- Простите, товарищи, они - кивок в нашу сторону - к вам еще придут...
Военврач не знала , что у Олега погиб отец , не знала , что он из Сегежи был отправлен в детдом , не знала , что он не доехал туда...
Но она знала , что Олег Синельников - сын пулеметного полк а, участвовал во многих боях, тяжелоранен и контужен в районе Сталинграда... Что парнишка этот необычайной храбрости (так сказал один старый солдат, который сопровождал Олега до госпиталя) , и что врачи просто не имеют права его не вылечить...
В госпиталь пришли на следующий день. Вместе с мамой. Мать только переступила порог палаты , только увидела забинтованное , загипсованное тело Олега , заплакала.
Военврач заметила:
- Не надо слез... Других расстраиваете...
Но раненые не поддержали врача , вступились за маму.
- Пусть, пусть поплачет... Женские слёзы лечат. Страшно , когда мужчинам плакать приходится. Не мешайте ей...
Раненые смотрели на маму любовно-любовно , будто это не моя мама , а их собственная. Даже врач заметила , улыбнулась.
- Не влюбитесь. От этого я вас не никогда излечу.
- Можно и влюбиться , - хором ответили раненые и , как по команде , опустили концы простыней вниз: они не хотели , чтобы мама заметила «утки», высовывающие свои стеклянные носы из-под кроватей. Они хотели перед Ее Величеством Женщиной казаться не такими беспомощными.
Только напрасны их усилия: из-за слез мама и так ничего не видела. Ни «уток» ни «селезней» Она подошла вплотную к Олежкиной кровати:
- Он не умрет , он будет жить? - спрашивала мать почти те ми же словами , что и Кана.
- К весне прыгать начнет. Надо подумать , куда его потом определить. Семьи , как вы рассказываете , у него давно нет.
- О чем вы говорите! К нам он пойдет , куда же еще!.. Только б в сознание пришел. Только б на ноги встал.
- Правильно , - одобрили раненые , - в домашних условиях его можно довести до кондиции... А мы... Мы его навещать будем. Пригласите в гости?..
В госпиталь приходили каждый день. Нас давно приметили и каждый старался пригласить в свою палату.
- Ну что там , хлопцы та дивчины , новенького по радио услышали?..
Каждый день приносил новое: войска Воронежского фронта освободили Курск; войска Калининского и Западного фронтов освободили Ржев и Вязьму; чехословацкий батальон разгромил немцев у деревни Соколовка.. Фашистам доставалось...
- Глядишь, отлежимся и к весне... пахать начнем? А, ребятки?..
Особенно раненые полюбили Кану и Софу. Кана им письма задушевные писала. Маленькая такая – Дюймовочка , - а как напишет письмо про любовь солдатскую , слеза прошибет. Из писем узнавали о раненых все! Кана «сочинит» письмо и тут же «по секрету всему свету!» пересказывает нам краткое их содержание -тайны раненых становились нашими тайнами.
А Софа , забиралась к раненым на кровать , прижималась к волосатой и не очень волосатой груди , в самое ухо напевала им блатняцкие песни , которые она , надо признать , исполняла здорово:
..Есть у меня кофточка,
Скоком заработана.
Шуба на лисьем меху.
Будешьходить ты, Вся золотом шитая,
Спат ь на лебяжьем пуху...
Раненые , особенно молоденькие , млели от ее песен и почесываний.
А у Софочки с тех пор с пор появилась привычка: прижиматься к незнакомым мужчинам , и это осталось в ней до сегодняшнего дня.
Чаще всего мы находились в «нашей» палате, палате тяжелых. Тут-то мы знали все обо всех...
Ближе к окну лежит молоденький парнишка. Не знаю , как он выглядел в военной форме , а в нижнем белье - форменный семиклашка. Наверное , волосы у него раньше были кудрявые , а сейчас «под Котовского». Звали его Амаяк, фамилия - Меграбян.
Глаза у Амаяка выразительные , большущие , черные , жгучие... Засмотрелась в эти глаза медсестра Стеша и сразу влюбилась. До беспамятства. Сотни , - если не сказать, тысячи! - раненых в госпитале , а она его одного отличать стала. И так открыто , так заметно...
Когда ей покажется , что раненые в палате уснули , - а в палате все сразу никогда не засыпали! - она наклонится над своим Амаяком и давай его целовать. И Амаяк ее целует. Целует, а обнять не может - руки у него в гипсе и грудь.
Когда Амаяк начинал стонать , Стеша выпрашивала у кастелянши спирт . и давала его своему любимцу.
Пока Стеша только целовала Амаяка , раненые терпели , хоть и им , наверное , обняться-поцеловаться хотелось , но , как только она стала поить Амаяка спиртом , не выдержали , намекнули военврачу , что от боли и им не мешало бы выделять по стопочке.
Военврач дозналась , в чем дело , перевела Стешу в другое крыло госпиталя.
Амаяк переживал. И нам его было жалко. Потому что он герой , и награды , подтверждающие это , были: орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
Теперь связь поддерживалась только через Кану. Кана своей рукою художественно украшала письма , которые нашептывал ей Амаяк и относила их Стеше.
Из этих посланий мы узнали: как только Амаяка подремонтируют , они со Стешей поженятся... И нарожает Стеша от любимого Амаяка не меньше десяти детей. И все будут - мальчики.
Так что нашему Амаяку и на танцы ходить не надо: домашние условия ему обеспечены...
От Амаяка Меграбяна я получил письмо. Живет в Свердловске - на родине Стеши. Инженер, проектирует передвижные электрические подстанции.
Прислал он и фото. Семейное. На нем - толстый Амаяк , но , несмотря на выдающийся далеко вперед живот , узнал его сразу: все тот же Амаяк , только волосы не черные, а белые... Но у двух его дочек и у шеста внучек, волосы - смоль, Кудрявая смоль! Точно такие , какие были Амаяка после выписки из госпиталя.
Стешу в этой сильно постаревшей женщине не узнал. Но то , что дети носами в нее - обещала Амаяку десять мальчиков, а родила двух девочек! - а не в Амаяков «рубильник» понял сразу - это хорошо видно на фото...
Рядом с Амаяком Меграбяном - Петро Корниенко. Его ранило , как говорила военврач , в мягкие ткани правого бедра. Раны большие , рваные , гноящиеся - он долго пролежал на нейтральной полосе - его поспешили даже списать из части и послать похоронку! - пока его не заметили разведчики и не вытащили на свою территорию. Петро очень страдал , но терпел. Лишь во сне охал и скрипел зубами.
Петро незадолго до войны женился и сейчас получил от «черноглазой» письма из Ташкента - эвакуировалась из Киева.
Жена писала , что любит Петра , и если - не дай Бог! - случится с ним несчастье , судьба сделает его калекой , то он ей будет нужен в любых видах.
Оксана - жена Петра - красивая женщина: видели фотографию , а Петро - парень ревнивый, сомнения сжигали его душу.
- Ты ей напиши , Каночка , что мне отрезали правую руку и левую ногу.
- Но вам же ничего не отрезали , дядя Петя. Врач сказала , что кризис миновал , и вам ничего не угрожает.
Петр недоверчиво смотрит на Кану.
- Сама слышала!?
- Вот этими ушами.
- Побожись!
- Честное пионерское!
Петр вздыхает.
- Все равно напиши! Для проверки. Посмотрим , как она на самом деле любит меня!
Кана отказывалась писать неправду. Петро настаивал , скрипел зубами от боли. Кана - в слезы. Вмешивались раненые.
- Что ты , Петька , за человек!? Сам страдаешь , и весь мир хочешь заставить страдать!..
- Так ведь и вправду ногу могут отрезать , - оправдывался Петр , - могла же наша Каночка что-то не так услышать: Оксана тогда подготовленная будет.
- Дождешься ты , Петька, когда тебе... А ну, Канка, заткни сразу оба уха!.. Фуй твой начисто отрежут тогда , действительно , к Оксанке ехать не с чем будет!
Госпиталь! Здесь как и в Сегеже без мата трудно обходиться! Мат - спутник искривленной жизни, доживший до сих пор.
Иногда Петро, выпросивший у сестрички лишнюю дозу обезболивающих, умиротворенно говорил:
- Лучше моей Оксаночки нет на свете человека: вылечусь и тотчас к ней... Как ты там , писала , Каночка?.. Во-во, на крыльях любви полечу...
Петр Корниенко выписался из госпиталя весною. Получил месячный отпуск, но в Ташкент ехать отказался: «Пока не сколупнем гадов - буду воевать без отпуска!»
Так и не увидел он больше никогда своей Оксаны. Однополчане написали Оксане Корниенко , что ее Петр подорвался на мине под Кенигсбергом.
Нет на этой земле даже могилы Петра Архиповича Корниенко. Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата ему памятник... Может - это даже хорошо , что подорвался на мине!?
Нет в моих словах противоречий: письма Кана писала не только , надиктованные Петром , но и ответы из Ташкента от Оксаны писала тоже она.
Единственное письмо , которое пришло от Оксаны , было бесчеловечным и коротким как наша жизнь:
« Петя! Я тебя больше не люблю. Не ищи меня , я вышла замуж за другого...»
Кана первой вскрыла это письмо...
Третьим в палате лежал Артур Григорьевич Вайцман , дяденька лет сорока. Как и Петро Корниенко - родом из Киева. Писем за него не нужно было писать. Их некуда было посылать: семья осталась под немцем и была расстреляна в Бабьем Яру.
Артур Григорьевич - старожил палаты. Осколки снаряда раздробили ему грудь, задели легкие. За его жизнь медики боролись долго и упорно - выбрался из палаты смертников!
Некоторые , скажем мягко , шутники, подхихикивая , говорили:
«Вайцмана Вайцманы , таки да , всегда вылечат!»
Намекали на то , что начальником госпиталя был полковник Абрам Вайцман, а главврачом - майор Эсфирь Вайцман! Нет , не муж-жена. Их мобилизовали из разных городов.
Попасть под «нож» Вайцманов - предел мечтаний тяжелораненых!..
Артур Григорьевич на редкость терпеливый человек, и , когда он тихо постанывал , все знали , что его мучат боли совершенно нестерпимые. Не спящие раненые в таких случаях заученно кричали:
- Сестричка! Человеку плохо!
Прибегала медсестра , вкалывала в попу Артура Григорьевича морфий и тот забывался в тяжелом сне. Когда ему было полегче -давали какие-то сыпучие порошки , после которых тоже становилось легче.
Однажды с ним случилось вот такое же «таблеточное состояние», а медсестры на месте не оказалось - привели огромную группу раненых , и все находились на приемке , в палате только мы... А Вайцману все хуже и хуже...
Тогда Кана сорвалась с места , выбежала в юридор и принесла порошок. Бросилась к Артуру Вайцману , открыла ему рот , всыпала порошок , влила в рот воды... Через минуту ему стало легче.
Надо заметить, что с этого порошка Артур Григорьевич пошел на поправку. Боли, дикие боли , все реже и реже стали посещать его. А когда Вайцману становилось хуже , врач , по просьбе раненого прописывала ему «Канины порошки».
Потом узнали у Каны , что она была предупреждена военврачом: если кому-то из раненых станет плохо , и некому будет им помочь - давать вот эти меловые порошки против изжоги. Одним они помогают - действуют на какую-то психику , другим - нет. Но и настоящие порошки не на всех действуют!
Как бы там ни было , но Кану стали называть - в отличие от сестры милосердия - ангелом милосердия...
О дальнейшей судьбе всех Вайцманов мне ничего не известно. Знаю только - Артур Вайцман ушел снова воевать... А удалось ему увидеть Победу, не знаю... Что касается других Вайцманов - полковника и майора, а так же примкнувшей к ним военврача Аксельрод - той самой, которая инструктировала Кану насчет меловых таблеток от изжоги - то о их дальнейшей судьбе ничего не знаю ..
Четвертым в палате - наш Олежка. Устойчивое сознание к нему вернулось на следующий день после нашего появления. Ни с того , ни с сего. Сидела Кана на кровати дяди Гриши Вайцмана, и рассказывала о нашей жизни: как трудно сейчас всем приходится , почем на базаре сейчас крынка молока , буханка хлеба и пуд картошки... И вдруг заметила , Олег смотрит на нее в упор...
Вскочила , подошла , осторожно спустила повязку с лица. Олег улыбнулся. Если эту болезненную гримасу можно назвать улыбкой!
- А я думал, приснилось. Где , Максим?
- Придет. Он скоро придет. Ты спи , спи , Олежек!..
- Зови Максима! Быстро!
Олег прикрыл глаза , а Кана бросилась меня искать. Нашла: скалывал лед со ступенек , чтобы никто не нае..., то есть , не грохнулся! Прибежал. Остановился у изголовья - спит, не спит?
«Спит!» И только я так подумал , Олег открыл глаза.
- Максим.
- Что , Олежек, что?
- Сталинград... держится?
- Капут немцам под Сталинградом! Гитлер Паулюса в фельдмаршалы произвел - только захвати , Паулюшка , город! - а его самого заарканили. Пленных захватили - уйму! Сейчас под конвоем по улицам расхаживают!..
- Так мы в Сталинграде!?
- Не-е , по тавдинским улицам расхаживают.
- А тогда где?
- Как где!? В госпитале.
Олег поморщился , может быть , от боли.
- В каком населенном пункте?
- В Верхней Тавде.
- Далеко от линии фронта?
- Далеко , далеко , ты отдохни , Олежек...
Но Олег Синельников сказал , что отдохнул и выспался на всю жизнь и что сейчас спать - это преступление перед своей совестью! Сейчас нужно побыстрее выздороветь и , как можно быстрее , отправиться на фронт , бить проклятых фашистов! И если эту работу за него сделают другие и война окончится без него , то он этого себе никогда не простит!
Раненые только головами крутанули от такой категоричности , но спорить не стали: в сознание пришел и то хорошо. Пусть только поправляется побыстрее , а там видно будет...
К весне Олег передвигался по палате своим ходом... А в мае , когда мы сдавали экзамены за четвертый класс - между прочим , последний в моем образовании! - Олега выписали из госпиталя , хотя нога еще не совсем зажила. Но Олег дал слово военврачу Кате Аксельрод , что на перевязки он будет приходить аккуратно....
|
|