Я бреду вдоль извилистой лесной речушки, иногда продираясь сквозь бурелом, иногда выходя на открытый луг, испещренный свежими кротовинами. Солнце уже перевалило зенит, краски осеннего леса становятся насыщенней. Я никуда не спешу, это моя осень, только моя. Я и лес, пахнущий прелыми листьями и грибами, в нескольких километрах - ждущий меня дом. Дом, в котором есть печка, которую можно затопить. И керосиновая лампа с треснутым закопченным стеклом. Когда спускается осенняя ночь, становится совсем темно, только яркие, не по-летнему сочные звезды служат единственным признаком существования мира. Кажется, что пространства не существует. Есть только дом с желтыми, теплыми и уютными окошками, на которых - занавески в голубой горошек, отодвинутые в сторону. И бескрайнее осеннее небо, мерцающее мириадами звезд. Весь мир состоит только из звезд и этого дома. Остального просто нет.
Ощущение бесконечного одиночества нарушается гостем. Который тоже атрибут этого мистического вечера. Он появляется из черноты, материализуется сразу на крыльце, без предисловия, даже не предупреждая о своем приходе хрустом веток под сапогами. Он просто возник, образовался, его выплюнула чернота прямо на крыльцо. Гость радостный, жаждущий спирта. У меня есть спирт, но мне чертовски не хочется поить гостя - я прекрасно понимаю, что если мы начнем, то не успокоимся, пока не выпьем весь литр. Но я рассчитываю, что мне хватит литра спирта на неделю, чтобы скрашивать свое одиночество долгими вечерами. А если спирт закончится быстро, то придется идти за новой порцией за четыре километра, и покупать там водку, или самогон. И то, и другое не идет ни в какое сравнение со спиртом. В конце концов, посетитель, помявшись, испивши чая, обсудив со мной все деревенские новости, растворяется в черноте ночи. Так же мгновенно и бесшумно, как и появился. Наконец я один. Достаю засоленные накануне грибы. Они еще горчат, но есть их уже можно. Сваренная еще утром картошка в «мундирах» и свежепосоленные грибы - чудесная пища, не говоря о том, что для спирта лучшей закуски не придумать. Я выпиваю первую стопку, она мигом протекает в желудок, отмечая свой путь огнем. Холодная картошка и грибы немного успокаивают внутренний пожар. Теперь можно и закурить. Выхожу на крыльцо, сажусь на ступеньку, и с наслаждением глубоко затягиваюсь. Первая ночь моей личной осени наступила. Никто не отнимет у меня это время. С плавной рекой, несущей желтые и красные листья, с парой запоздалых серых цапель, которые почему-то не улетают на юг, с черными осенними ночами и звездным небом... Я с ними, всю суету откладываю на потом.
Осень - самое волшебное время года. Она нетороплива, неуловимо грустна, даже печальна. Все в природе уже отторопилось, отсуетилось, отлеталось и отпрыгалось... Теперь пора увядания, медленного умирания, совершенно не скорбного, а скорее мудрого и потому величавого. Осень не терпит суеты, она позволяет оглянуться назад без сожаления. Сидя на крыльце, любуюсь Большой Медведицей. Это единственное созвездие, которое я знаю наверняка. Еще есть Лебедь, в виде креста, но при желании среди звезд можно найти дюжину крестов, а перевернутый ковш Медведицы не перепутаешь ни с чем. И им можно любоваться. Можно, конечно, любоваться и Лебедем, но вдруг он окажется совсем не Лебедем? Тогда получится, что весь вечер любовался совсем не тем, о чем думал... Что-то вдалеке шумит, то ли кроны сосен, то ли река. И шум этот удивительно осенний. Напоминающий осторожное дыхание, слегка сдерживаемое, чтобы не разбудить, не потревожить, не побеспокоить. Дыхание любимой, лежащей рядом и глядящей, как ты улыбаешься во сне...
Так представится моя последняя осень много лет спустя. Но пока я не знаю, чье дыхание я слышал в робком шуме осенней ночи, пока я просто наслаждаюсь спокойным одиночеством, своими мыслями ни о чем. Возвращаюсь в дом, на столе горит многострадальная керосиновая лампа с изуродованным стеклом. С величайшим удовольствием выпиваю еще одну стопку американского спирта, с гордым орлом на пластиковой бутылке. Американцы, эти поборники цивилизации, ездящие в соседний магазин на машине... Знали бы вы, какое благородное применение нашел один из ваших продуктов, заполонивших весь мир. Да какой! Цивилизованному человеку и в голову-то не придет пить это! Такая мысль появляется у меня в то время, когда «огненная вода» прокладывает себе дорогу к моему желудку. Наконец порция добирается до цели, и уютно укладывается, добавив еще немного тепла и легкой, еле заметной эйфории. Холодает, осень уже начинает предъявлять свои права, пора затапливать печку. Дров совсем немного, но колоть новые лень, я решаю, что на один раз хватит, затапливаю и долго сижу на табуретке перед печкой, смотрю в маленькие дырочки в дверце на то, как занимается пламя, сначала лениво полизывая поленья, потом неожиданно накидываясь на дрова и начиная яростно глодать их с гудением и щелканьем. Есть несколько вещей в мире, которые предназначены природой для созерцания. Огонь – одна из них. Пламя завораживает своей неуловимостью. Откуда появляется и куда исчезает? Бестелесное и горячее. Невесомое, но такое сильное. Волшебное и коварное. Может согреть, но может и сжечь дотла. Огонь и женщина, они так похожи...
На следующее утро просыпаюсь от самого прекрасного, щемящего звука в мире - звука летящего на юг клина каких-то больших птиц. Может, это журавли, но скорее, гуси, я спросонок не могу разглядеть. Я выхожу на крыльцо и долго смотрю им вслед. Каждый борется за себя по-своему. Кто-то впадает в спячку до весны, кто-то - я, например, - впускает осень в свое сердце и старается обрести гармонию с окружающим миром, растворяясь в нем, а кто-то просто улетает на юг. Так же легко, как эти большие птицы.
Наскоро сотворив какую-то немудреную пищу, я подкрепляюсь и отправляюсь на свидание с осенним лесом. Именно свидание, хотя для себя я придумываю благовидное оправдание: поход за грибами. Хотя я прекрасно понимаю, что это - только повод, причина же в моей потребности дышать моей личной, моей единственной осенью. Пройдя через сонную деревню иду по лесной дороге, совершенно не думая о том, куда меня эта дорога приведет. Прохожу через место, названное местными «Нарвские ворота», это два огромных камня, между которыми вьется тропинка и попадаю в дремучие заросли ельника. Они тянутся вдоль речушки, по берегу которой я ходил вчера, только по другому. С этой стороны к самой воде спускается лес и на склоне растут грибы невиданного размера. Они похожи на кораллы, растущие кустами с голову величиной. Грибы вкусные, и я кладу в полиэтиленовый пакет несколько таких кустов. Пакет сразу становится тяжелым и мешает идти. Я кладу пакет под приметную корявую ель, прикрываю мхом - заберу на обратном пути.
Мог ли я тогда подумать, что буду сидеть в тысячах километров от этого леса и вспоминать, как я забыл ель, под которой спрятал грибы... Тогда я жил в этом лесу, дышал этим воздухом и даже думал этим лесом. Время, которое не забудется, запах, который будет мне сниться до конца дней. Дом, теплые окна, ситцевые занавески в горошек...
Я ухожу по лесной еле заметной тропинке довольно далеко. Лес переходит в совсем непролазный бурелом и под ногами начинает противно чавкать. Я резко сворачиваю, надо выбираться отсюда, да и начинает смеркаться. Все-таки осень. В этих местах я уже не бывал, забрался далеко. Надо успеть до темноты, ночью я из этого леса не выберусь, а ночевать у костра совсем не хочется. Я представляю себе промозглую ночь, накрапывающий дождик, гаснущий костер и меня пробирает дрожь. Наконец я выбираюсь на дорогу и шагаю по ней уже гораздо уверенней. Сзади раздается кашляющий звук мотора. Я оглядываюсь: удача! Петрович на самодельном тракторе, в прицепе - груда дров. Коренной деревенский, поедет почти мимо моей хибары. Он притормаживает, я усаживаюсь поверх березовых чурбаков и мы едем на тряском сооружении, пытаясь поддерживать светскую беседу о деревенских делах, об автолавке, которая должна завтра приехать, но проедет она по раскисшей дороге, неизвестно. Высадив меня у развилки, в нескольких шагах от дома, Петрович выдает мне в подарок два березовых чурбана и тарахтит дальше, в деревню. Я доволен - этих чурбаков мне хватит на два дня и не придется идти в лес и искать сухую сосну, которую придется на месте разрубать на несколько частей, иначе не утащить. Моя осень меня тщательно оберегает от лишних телодвижений и я могу предаваться праздному, совершенно растительному существованию. Вернувшись домой, я вспоминаю, что чудной гриб так и остался лежать под корявой елью на берегу речки. Завтра я туда уже не пойду, придется грибу гнить и никто его теперь не съест. Что сделаешь, неприятности бывают и у грибов. А у меня есть еще несколько картофелин, свежесоленые сыроежки в мисочке и вечный утешитель - спирт. Что мне еще нужно?
Вечером, поев картошки, покурив на крыльце и выпив пару стопок спирта, я умиротворяюсь и придумываю себе занятие - писать стихи. Обычно состояние, приносящее мне вдохновение - это поруганность и недовольство собой и всем окружающим, но сейчас я нахожусь в полной гармонии, не только с собой, но и со всем миром. Я совершенно благостен. Беру блокнот и долго в задумчивости мусолю ручку. Строчки ложатся на лист как опавшие листья на землю. Так же не спеша, плавно покачиваясь, делая несколько осторожных движений из стороны в сторону. Потом они укладываются уютно на бумагу и их уже совсем не хочется тревожить. Ну и пускай, это только для меня, я совершенно никому не собираюсь показывать свою писанину, я стесняюсь. Сама мысль о том, что кто-то, прочитав, начнет критиковать и не дай Бог, издеваться над избитостью метафор и неуклюжестью глагольных рифм, приносит страдание. Я пишу для себя и только для себя, просто так, чтобы не нарушать гармонию, хрупкое равновесие, возникший баланс внутреннего и окружающего. Хочется наоборот, прикрыть его, как свечу, ладонью от ветра и любоваться на неверный, слабый и такой прекрасный огонек. Опять приходит в голову сравнение. Пламя. Женщина. Любовь. Вы все боитесь ветра. И вас надо оберегать, закрывать ладонями, не обращая внимания на то, что иногда пламя может качнуться в сторону и обжечь. А счастье, наверное, и заключается в этой чуткости пламени - или любви? женщины? - способности живо реагировать на малейшее дуновение.
Небольшое стихотворение готово. Я удовлетворенно вздыхаю. То, что я написал, совершенно никому не нужно. Кроме меня. Для меня эта последняя осень; через много лет я посмотрю на эти строчки и опять поверю в ту осень, в то время, в котором еще не было тебя, но каким-то чудом я уже знал, что ты будешь. И только спустя годы я наконец пойму, что это была ты.
Наваждение, я живу в наваждении. Один мой друг снимал кино, много-много лет назад. И он снял наваждение. Ролик назывался «Морок», длился три минуты, и ровно на три минуты зритель умирал. И оживал только когда замолкал стрекот проектора. А я наоборот, только и оживаю, заслышав стрекот проектора... Я живу в наваждении.
|
|