Не посвящается Борису Акунину
– Здравствуйте, милостивый государь. Не без удовольствия прочёл Ваш роман. Весьма занятно. У Вас неплохой слог, бойкое перо, интересные мысли. Я бы даже сравнил Вас с господином Шекли, причём в Вашу пользу, – сказал редактор журнала «Русская фантазия» действительный статский советник Роман Николаевич Вольский человеку в партикулярном платье ясным апрельским утром 199… года.
– Простите, Вы по какому ведомству служили? Не по транспортному? Кстати, а русский звездоплаватель… Племянник? Очень приятно, очень. Я так и подумал. Я брал у него интервью, когда он вернулся после взятия проб атмосферы Юпитера.
Вольский отдёрнул штору и посмотрел в окно на суперсветозазыву видеосалона «Гардарика».
Потом он поправил фиксатуар на усах, усмехнулся каким-то своим мыслям и обернулся в сторону худощавого мужчины с окладистой бородой, примостившегося на кончике кресла для посетителей.
– Курите? – и протянул ему пачку «Святогора». Собеседник поблагодарил и с удовольствием затянулся. В дверь заглянула высокая сероглазая секретарша и весело спросила:
– Кофе?
– Пожалуйста.
– Батумского?
– Ну, не бразильского же?
– И клюквенный десерт?
– Будьте любезны.
Девушка принесла поднос с двумя чашками кофе и двумя розетками, распространявшими необыкновенный аромат Русского Севера.
Редактор взял в руки розовую папку и начал перелистывать пухлую рукопись.
– Некоторые Ваши находки весьма смелы, хотя чувство меры у Вас… Что Вы, что Вы, я понимаю, фантастика есть фантастика, и требовать от Вас заземлённости, как говорят плохие критики, «ближнего прицела» глупо. Для этого есть наши господа экономисты. Но всё-таки, давайте полистаем… Вот тут Вы вскользь упоминаете любовь наших соотечественников ко всему заграничному: автомобили, сигареты, обувь… Разумеется, на вкус и цвет… Я сам знаю одного оригинала, носящего только голландское, но не следует же из этого факта делать столь далеко идущие обобщения!
Гость решил возразить, и, слегка запинаясь, перебил:
– Дело в том, Ваше превосходительство, что в этом и состоит основная тенденция моего опуса, так сказать, его сверхзадача…
– Не следует тревожить тень Константина Сергеевича, милостивый государь, давайте поговорим без чинов, как писатель с писателем. Я сам прекрасно помню, как робел, принося свой первый опыт Андрею Платоновичу Платонову в 1965.
Роман Николаевич ещё раз закурил. Его лицо ещё не старого мужчины с чёрными усами « а ля принц Георгий» озарила улыбка добрых воспоминаний .
– Какое было время! Расцвет российской словесности! Ещё жили Гумилёв и Есенин, Весёлый и Цветаева, Бунин и Блок… Простите старика, я ведь из другого поколения, поэтичного и многословного, романтичного и сентиментального. Вы другие, жёстче, лаконичнее. Трудно вам с нами.
– Что Вы, мы учимся, тянемся за вами.
– А вот тут, батенька, я не соглашусь, непременно не соглашусь! Не надо тянуться за старым, сейчас ведь жизнь иная, взбалмошная, шумная: звездолётчики, покорение всяческих вершин и глубин, победа над раком и гриппом, переделка человека, пересадка ему всего, кроме мозгов! А дальновидение? Кстати, почему Вы его упорно называете телевидение?
– Это по-гречески…
– Допустим, хотя придумали его наши земляки Порфирий Бахметьев и Владимир Зворыкин. Ногде Вы видели хоть в одной русской семье японский теле-, простите, дальновизор? Вы бы ещё о корейских написали!
Он зашёлся в приступе смеха.
– Японские телевизоры, немецкие автомашины, итальянская обувь…Господин Грибоедов и представить себе не мог, что его острота о преклонении перед заграничным кто-нибудь примет всерьёз. Но Ваша шутка о кубинском сахаре на российских столах… Это же ввоз песка в Египет!
Роман Николаевич открыл сейф «Илья Муромец», достал оттуда бутылку коньяка «Китеж-град» и наполнил две маленькие рюмки.
– А теперь поговорим о Вашей «сверхзадаче». Вы написали очень крепкую, злую, жестокую антиутопию. Многие детали не только ужасают, но даже просто убеждают в реальности Ваших допущений. Только не перебивайте меня, пожалуйста. Я постараюсь быть не слишком многословным.
Роман Николаевич открыл левый ящик старинного, явно не моложе 1940—1945 годов изготовления, стола и достал оттуда несколько скреплённых листков, надел пенсне фирмы «Прохоров-Цейс».
– Я выписал некоторые фамилии руководителей нашего или, вернее, Вашего Российского государства и попытался узнать об их месте в НАШЕЙ истории. Правда, не скрою, мне пришлось изрядно покопаться в памяти своего скородума.
Он повернулся к экрану и включил «Василису-1», названную острословами «Василиса-прем». Пальцы проворно забегали по клавиатуре.
– Потрудитесь сесть поближе, милостивый государь!
Гость подвинулся вместе с креслом и внимательно посмотрел на экран.
– Извольте, Леонид Борисович Красин, с 1922 по 1934 годы – министр энергетики и электрификации, в 1930 году совместно с Глебом Кржижановским разработал проект единой энергосистемы от Лиссабона до Урги. Феликс Эдмундович Дзержинский, с 1919 – начальник Санкт-Петербургского охранного отделения, с 1928 по 1937 годы – министр внутренних дел. Лаврентий Павлович Берия, кадровый разведчик-нелегал, в 1933 году после провала в Калькутте вместе с Владимиром Бонч-Бруевичем был обменен на английского шпиона Сомерсета Моэма, кстати, нашего с Вами собрата-писателя.
От искусно преподнесенного комплимента гость слегка зарделся. Роман Николаевич сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал комментировать сменявшие друг друга картинки на экране.
– Лев Борисович Каменев-Розенфельд, известный литературовед, с 1923 по 1949 годы – директор издательства «Русская мысль», автор весьма недурственной серии детективных романов под псевдонимом Роман Азин о работе полиции в эпоху Александра III. Анатолий Васильевич Луначарский, видный теоретик театра, автор скандальных пьес, основатель пикантного театра «Чары Луны».
Вольский несколько отвлёкся и ещё раз посмотрел на своего визави. Тот порывался что-то сказать, но сдерживался.
– Труднее всего было узнать о так называемых «вождях». Владимир Ульянов действительно пытался организовать скандальную партию, но, похоже, в народной памяти остались только эпатажные выходки во время предвыборных дебатов в 1919, 1924 и 1929 годах с разбрызгиванием медового кваса с изюмом в соперников и легендарной фразой «Мой папа по национальности попечитель». Лев Давидович Троцкий тоже организовал партию с забавным названием «ТРУХА» по фамилиям организаторов ТРоцкий-УХАнов. Вы слышали о Константине Васильевиче, московском градоначальнике в 1924-1934 годах? Старые москвичи до сих пор называют бобровые шапки «уханками». Банда Тер-Петросяна-Джугашвили была уничтожена ещё в 1926 году совместными усилиями Дзержинского и тогда ещё совсем молодого следователя по особо важным делам Константина Градополова. Как видите, Вы убедительны в деталях, что позволяет фантазировать в подробностях.
Роман Николаевич ещё раз закурил, отхлебнул кофе и задумался. Он явно не знал, как перейти к главному. Пауза стала неприлично затягиваться. Посетитель понял, что пора уже и ему вступить в разговор.
– Уважаемый Роман Николаевич, скажите откровенно, какая у Вас главная претензия ко мне?
Собеседник встал и начал нервно расхаживать по кабинету. Наконец он остановился и пристально посмотрел в глаза сочинителю.
– Милостивый государь, объясните мне, старому дураку, откуда у Вас столь апокалипсическое видение истории? Кровь десятков миллионов убитых, массовый садизм, планетарная жестокость? Позавчера я провёл больше часа у полотен известного экспрессиониста 30-50-х годов Адольфа Шикльгрубера. Художник спорный, мрачный и пессимистический. Но как он в Вашей утопии смог развязать такую войну? Я перечёл от корки до корки его скандальный двухтомник «Искусство во мне» и не нашёл никакой враждебности к психически больным, мужеложам и евреям. Пойдите в «Эрмитаж», посмотрите на его «Похороны раввина»! Боюсь, что наследники художника просто подадут на Вас в суд, как и многочисленные внуки Гетьмана Украинской автономии Степана Андреевича Бандеры!
Вольский сел в кресло и дружески улыбнулся.
– Честно говоря, массовое безумство в Германии и России описаны столь мастерски, что я чуть Вам не поверил!
Гость в очередной раз смутился и потупил взор.
– А вот с описанием голода в России и на Украине вы несколько переборщили, как и со зверствами созданных Вашим воображением «чайкистов».
– Чекистов, – поправил сочинитель.
– Простите, но я до сих пор под впечатлением. Но с таким же успехом Вы можете изобразить геноцид где угодно, например, в Камбодже!
Оба весело рассмеялись. Они чувствовали себя коллегами и соратниками, не чувствовалась разница в возрасте и общественном положении. Наконец, отсмеявшись и утерев слёзы, редактор продолжил:
– Я попытался найти в Вашем романе так называемую «точку изгиба реальности», как её назвал покойный Пол Андерсон. И, представьте себе, нашёл. Вы сделали одно допущение: железнодорожную катастрофу поезда Александра III 22 октября 1888 года. В нашей истории она действительно чуть не произошла. Но поезд Государя опаздывал на полтора часа, путевые обходчики обнаружили лопнувший рельс. Поезд пришлось остановить. В Вашем романе поезд нагнал опоздание и на станции Борки возле Харькова произошло крушение. Император от полученных ран заболел и скончался не в 1907, а в 1894 году. После него царствовал не Михаил II, а безвольный и нерешительный Николай II, приведший страну к войне с Японией и последующей революции. Простите меня за гимназический урок истории. Но почему с Японией?
– Наш Дальний Восток был слабо защищён, а растущие аппетиты Японии…
– Знаю, помню. Но инциденты в Порт-Артуре и Чемульпо были погашены дипломатическими методами, а в дальнейшем был подписан договор о дружбе и сотрудничестве. В результате мы немало помогли соседу.
Статский советник замурлыкал полузабытый шлягер «Русский с японцем – братья навек» в бессмертной аранжировке Рознера.
На стене заиграли часы «Буре». Собеседники переглянулись и почувствовали, что беседа плавно подошла к концу.
– А в целом, Ваш роман весьма неплох. Я бы хотел, чтобы Вы еще раз прошлись по тексту и несколько умерили Вашу буйную фантазию. Очень рад был лично познакомиться с автором рукописи, уважаемый Александр …, простите, как Вас по батюшке?
– Исаевич, – тихо ответил писатель, повернулся к двери и ушёл, слегка шаркая и наклоня голову вперёд.
|
|