Думаю, что телевизионная реклама снимается не для того, чтобы покупали товары. Во всяком случае, я не покупаю. Я даже не был уверен, что у всех этих телевизионных памперсов и бульонных кубиков из туалетных утят есть реальные прототипы. Поэтому, однажды увидев в супермаркете знакомую по рекламе упаковку, я так растерялся, будто случайно столкнулся с телезвездой; мне даже захотелось привлечь к знаменитости внимание окружающих, хотя это, видимо, было излишним, они и так притормаживали тележки – не часто увидишь, как кто-то улыбается йогурту. Но я не купил, во избежание святотатства. Реклама же после этого случая приобрела смысл, она доказывала, что внимания и уважения достойна каждая мелочь окружающего нас быта, об этом, оказывается, до меня знали даже розовощекие рекламные малыши, избавленные от унизительной потребности прерывать процесс познания на поиски горшка. Вот на экране появилась девушка, то ли что-то доев, то ли вымыв этим голову, она поплямкала губами крупным планом и, улыбнувшись, исчезла. После нескольких вспышек и звучных аккордов перешли к прогнозу погоды. «Пять плюс семь», - прочел я с экрана и мысленно произвел необходимые вычисления: «два пишем, один в уме, значит двенадцать». Да, раньше, еще месяца два назад, задачки задавали посложнее. Может быть, я что-то путаю, но было еще про поезд. Обычный поезд, туда и обратно, названный в честь шведской группы «А-Б,Б-А». Машинист, его помощник и все пассажиры знали, что от «А» до «Б» ровно 568 километров…
- Как до Киева, - заметил я себе.
- Да, как до Киева. Но с поездом была беда: никто не знал, с какой скоростью он едет.
- А зачем им это было нужно? – спросил я у себя, - шведские поезда все равно никогда не опаздывают.
- Верно, а знаешь почему? Потому что в поездах из задач нет тормозящих, отвлекающих внимание подробностей, - объяснял я себе, разделившись надвое. Теперь правая рука принадлежала второму «Я», и оно загибало пальцы, пока первое перечисляло подробности:
- Под нижней полкой нет крышки от пивной бутылки, приехавшей из Мелитополя, нет мухи между рамами окна, нет проводницы с синяками на ногах…
- Ночью не храпят, - подсказало второе «Я» подробность для указательного пальца.
- Верно, а главное – в душных купе никто не цепляется за прошлое.
У второго «Я» кончились пальцы:
- Да-да, а помнишь, как мы с тобой ехали однажды?
- Ну, конечно, давай я расскажу!
***
Как то раз, чтобы не сбить с расписания киевский поезд, я решил не разговаривать с молодой женщиной, из всего разнообразия билетов купившей именно билет моей попутчицы. Забегая вперед (или возвращаясь назад) скажу, что поезд все равно опоздал, но моя совесть перед дирекцией железной дороги была чиста. Так как не разговаривать вообще было невозможно, а с такой привлекательной дамой еще и подозрительно, я решил отвечать на ее возможные вопросы про себя, не открывая рта. Положение, правда, осложнялось тем, что при мне был плеер и два альбома Тома Уейтса, потому и ее реплик я не слышал, приходилось выдумывать их самому. Вскоре я убедился, что ничего сложного в этом не было. Первую сцену пантомимы я перевел так: «ах, этот поезд, идущий из пункта А в пункт Б, так утомляет, тем более, в моем возрасте». Не знаю, почему мне пришло в голову именно такое окончание фразы, но, наверное, я попал в точку, так как грустно улыбнувшись и сочувственно покивав головой, я получил взгляд, полный благодарности. Первый успех окрылил попутчицу, и она захлопала ротиком, как встревоженная рыбка из диснеевского мультфильма:
- Уж этот мне шведский поезд имени «АББЫ»! Я ненавижу «АББУ», то ли дело Том Уейтс, - еле успевал я переводить, - или Джо Страммер, вы «Клэш»-то любите?
- Ну, конечно, - всем своим видом сказал я, прикрыв глаза и изобразив жест, символизирующий разумный снобизм. Когда миниатюра была сыграна, обнаружилось, что от меня ждали чего-то иного, и что между нами уже заложен фундамент для будущей стены непонимания. Ее возведение началось сразу же после третьего приступа артикуляции и долгого пристального взгляда - не дождавшись ответа, попутчица погрузилась в кроссворд. Однако и в нем требовалось мое участие, так как в кроссвордах есть сугубо мужские вопросы, как-то: подвижная часть электромотора (пять букв), русский запятая американский писатель (семь букв), но где там! Я безучастно смотрел в окно (надо бы побриться, кстати), а она, встретив очередное непреодолимое препятствие (поэма А.А. Блока, десять букв), отбросила кроссворд и, вдруг, постучала пальчиком в мое отражение. Никакой реакции - муха между рамами оказалась мертвой…
***
- Может быть не буду? – малодушничаю я, надеясь избежать пытки. Жилетт? Спасибо, нет! К тому же, бритье явно повлечет опоздание: живущий в будильнике тощий человечек из моего детства (там написано и его имя - Слава) уже перекинул худенькую ручку через голову и, касаясь пятерки, уже приподнял ножку, надеясь поддеть семерку и устоять в этой позе еще минут двадцать, пока его окончательно не сломает безжалостное время.
- К тому же, - говорю я отражению, - этот отвратительный ритуал уже стал причиной исчезновения удивленного взгляда, как будто каждое утро я отсекал понемногу приподнятые брови и печальные уголки губ.
Слава, наклонившись еще ниже, тоненькой ручкой указал на то место, где на арене его цирка кто-то поленился нарисовать «12».
- Получается, - запираю дверь, - что я всегда давал памяти возможность уцепиться за шероховатости нематематических поездов, за свое небритое лицо, за рекламные ролики ненужных мне йогуртов… Я выходил из дому, зная из прогноза какой будет погода… Я искренне искал ответы на вопросы, не обращая внимания на то, что кто-то уже предусмотрел для них необходимое количество клеточек. До двенадцати минут седьмого сегодняшнего утра я даже не замечал, что над головой у Славы уже есть одна цифра «12»…
Водитель такси выталкивает окурок за стекло, и через несколько минут мы уже несемся между индустриальными декорациями, как будто специально приготовленными для финальной перестрелки в американском фильме по местному телеканалу и тем, что еще недавно было парком. Теперь на его месте – нагромождение арматуры, на которой держалась аляповатая лепнина лета, и с которой еще недавно осыпалась последняя штукатурка осени. В том месте, где водитель прижимается к дверце, пытаясь противостоять центробежной силе левого поворота, я, как бы между прочим, обращаюсь к нему, естественно, про себя:
- Интересно, как ее звали?
- Кого? – сквозь зубы спрашивает он, покуда парк «Дубовая роща» разгоняет нас по своей орбите.
- Цыганку. Вы разве не слышали историю про то, что в этом пруду когда-то утонула цыганка, запуталась в своих юбках и утонула. Давно, только вот не знаю точно когда.
- Неделю назад. Напарник за рулем был, - отвечает парень невпопад, зато вслух. – На проспекте маршрутка слева притерла, пять дней в гараже простояли.
- После кольца – прямо, - меняю я маршрут и тему разговора, - прямо по набережной, я кое-что вспомнил.
На самом деле, я не забывал об этом никогда. Теперь мы промчимся под нужными мне окнами. В них никто никогда не виден. Утром одно приоткрыто, вечером – закрыты оба, и это вся жизнь, на которую они способны. Собственно, мне очень хорошо известно все, что происходит за ними, тем более, она сама мне все рассказала:
- Знаешь, - шептала она, оглядываясь на дверь магазина, из которой вот-вот должен был появиться тот, о ком шла речь, - я чувствую, что это…, ну ты понимаешь, мы так похожи, ну во всем, я просто не знаю…
Ну конечно понимаю! Вот и он, появляется с целым пакетом телевизионных знаменитостей. Моему знакомому йогурту уготована печальная участь.
- Вы действительно похожи, - говорю я, как обычно, про себя, глядя, как на их шеях покачиваются мобильные телефоны на шнурках, как колокольчики у коров: «дзинь-дзинь, алло, ты где?»
- За этим домом направо, - послышалось водителю, - пора возвращаться. Странно, мы все время мчимся по прямой и вот долетаем до той точки, когда вдруг надо возвращаться – значит запутались в этих улицах, черно-бурых, как юбки цыганки, пахнущих опавшими листьями, уцепившимися за небритую щеку газона. Значит вновь где-то надломилась прямая. Почему же я никак не могу понять то, о чем мне уже столько лет отчаянно машет циркач-Слава?
В такси звучит какая-то песня. Все время повторяется одна и та же фраза, а так как у меня с нею ничего не связано, то фраза эта распадается на две составляющие – Владимирский спуск и центральный гастроном. Потом что-то еще вспоминается про холодный ветер и снова навязчивые намеки на киевский гастроном.
- Что за ерунда, - носится в голове, - вот я взрослый человек, а впадаю в беспокойство от какой-то безумной идеи о том, что я якобы должен быть сейчас совсем в другом месте…
- Да еще эти странные подозрения, - добавляю я же, - что все окружающие только и думают о том, как бы меня сбить с прямого пути…
- Что за ерунда, - присоединяется водитель, - объезд! Вчера еще можно было проехать!
Мы некоторое время путаемся в переулках, и мне кажется, что это уже с кем-то было и закончилось трагически, вот только не помню с кем и когда…
- Напарник мой вчера подвозил цыганку, - вмешивается водитель.
- Стоп, стоп! Мы приехали!
И снова эта странная уверенность в том, что цепь абсолютно точных, логически оправданных действий, не приводит к желаемому результату, как будто происходит незаметная подмена. Мы остановились у здания, напоминающего супермаркет. Именно этот адрес я и назвал, но, в то же время, я знаю, что-либо опоздал, либо приехал не туда.
- Сколько я вам должен?
- Сейчас, - возится водитель, - пять плюс семь, два пишем, один в уме, двенадцать, то есть.
За дверью я скажу «доброе утро» и поднимусь по ярко освещенной лестнице. Собственно, я не заметил, что уже сделал это, в голове совсем другие мысли: как ни старайся, невозможно прибыть в пункт Б вовремя. И дело не в том, что скорость в задаче остается неизвестной и ее невозможно рассчитать. Просто никакого пункта Б нет, как нет на Владимирском спуске центрального гастронома.
- Верно, - ехидничает второе «я», дергая меня за правую руку и готовясь загибать пальцы, - и за окнами седьмого этажа пятого подъезда никого нет, и цыганки не было, и поезда никакого нет, а только запасные вагоны, которые коренастый тепловозик толкает весь день туда-сюда на дальних запасных путях; местные жители перешагивают через них смело и не оглядываясь по сторонам, так как знают, что им ничего не угрожает.
- Ротор, - прерываю я себя.
- Что «ротор»?
- Подвижная часть электромотора, пять букв – ротор; русский и американский писатель, семь букв – Набоков. Пять плюс семь, два пишем, один в уме.
- «Двенадцать», - подсказываю я соседке по купе. Но и ее нет, потому что когда топчешься на месте, у тебя не может быть попутчиков.
|
|