Не уходи, побудь со мною рядом!
Я уже совсем не тот, как раньше.
Я уже не умею красить красками стекла.
Я уже не умею веселиться зимою.
Илья ЧЕРТ («ПИЛОТ»)
Сейчас он сидит, полностью обнаженный, в горячей ванне. Напротив него – приготовленное минутой раньше лезвие. Он думает о суициде. Его уволили с работы, от него ушла любимая девушка. Даже кот, и тот куда-то убежал. На его глазах медленно появляются слезы и одна из них, оторвавшись от его мокрых ресниц, тяжело падает вниз. Кап. По водной глади пробегают взад и вперед волны, вызванные падением одной соленой капли. Он протягивает руку и берет лезвие. Перебирая по нему пальцами, он вспоминает, как его босс говорит ему, какой он безответственный, необязательный работник. Он говорит ему, что такому как он, ничего нельзя поручить, не моля Бога о том, чтобы он помог ему выполнить заданное поручение. Тяжело. Но это можно пережить. В конце концов, найти новую работу, где тебя, наконец, оценят по достоинству.
Все бы ничего, у него даже не возникло бы мысли покончить с собой из-за потерянной работы. Он бы просто плюнул на своего наглого толстого босса и уже через пару недель работал бы в другой, более успешной компании, где и платят заметно больше, и относятся к тебе не как к грязи, случайно прилипшей к обуви, а как к человеку. Какому - никакому, но все же человеку. Главной причиной была его девушка. Бывшая. Все еще перебирая пальцами по лезвию, он вспоминает, как на одной из вечеринок он зашел в спальню за пачкой сигарет и на кровати увидел не кого-нибудь, а свою девушку, занимающуюся любовью со своим «старым другом». Очень тяжело. Кап. Снова туда-сюда прокатываются волны, образованные падением новой соленой капли. Он подносит лезвие к своему левому запястью и, закрыв глаза…
– Нет, совсем голову потерял… - произносит он. – Из-за бабы вены резать…
Он кладет лезвие туда, где оно лежало и встает. Он одевает халат и идет на кухню. Встав у окна и посмотрев на заснеженную улицу, он достает сигарету из пачки, лежавшей на подоконнике и закуривает.
Ведь это всего лишь баба, думает он. Таких, как она – миллионы. Выйди, да возьми. Хотя... Нет, она такая одна. Подобных ей, больше не найдешь. Даже днем с огнем не сыщешь.
Поставив на плиту чайник, он сел за стол и, уставившись в потолок, сделал очередную затяжку. Не то, чтобы он ее так сильно любил, просто она его зацепила. За самое живое, за самое ценное, что у него еще оставалось... Он был к ней привязан. Не так, как привязываются влюбленные друг к другу, а как привязываются друзья, или просто хорошие товарищи. Она была ему, скорее, другом. Самым дорогим, последним другом. Но и она его предала. Ведь она могла просто подойти и сказать: «Послушай, мне, конечно, с тобой было хорошо, но ведь сам знаешь, одной дружбой сыт не будешь...». И еще добавить: «Мы ведь по-прежнему друзья, так?». Если бы она выкроила время, чтобы просто подойти и сказать это, он бы ее выслушал. Он бы все понял. Он бы отпустил ее. Тем более, что они всего лишь друзья. Конечно, с первого взгляда можно подумать, что все эти слова были бы бессмысленны. Но только не для него. Если бы она сказала их ему, тогда то, что она сделала уже не выглядело бы, как предательство. Тогда ему было бы легче. Им обоим было бы легче.
А ведь со вчерашнего дня, после нашего разговора, она ни разу мне не позвонила. Ни разу. Тяжело. Хотя, даже если бы она и позвонила, я не стал бы с ней разговаривать. Я просто повесил бы трубку. Просто, мне так было бы легче. Все-таки я ее любил...
Словно толпа милиционеров засвистел чайник. Он поднялся, чтобы достать свою любимую желтую кружку. Но ее там не было. Там стояла только серая. Он взял ее. Он налил в нее свой любимый чай. Зеленый. Но он был черным. Даже огонек на дотлевающей сигарете был каким-то черно-белым. Глоток. Горячий чай обжег его губы, обветренные на вчерашнем морозе. Тогда, когда он выяснял отношения с той, которая так нежно вошла в его сердце и так нагло разорвала его в клочья, уходя из него. Люди порой так аккуратно обходятся с тем, что им не принадлежит и так небрежно – с тем, что считают своим.
Человеку ничего не принадлежит, подумал он. Даже моя жизнь мне не принадлежит. Жизнь, с которой я еще несколько минут назад хотел так варварски покончить. Она – не моя. И единственное право, которое я на нее имею, это прожить ее...
Мне определенно надо развеяться. Пройтись по морозцу и выпустить пар. Даже водку пить неохота. А зачем? Ведь это самообман. Просто все дело в том, что ты, независимо от твоего организма, не хочешь плакать. А если ты поплакал, то хочешь это забыть. И тут тебе на помощь приходит заветная бутылка. Ты выпиваешь ее всю и плачешь пуще обычного. А на утро просыпаешься с головной болью и сухостью во рту, и снова ощущаешь непреодолимое желание плакать. И ты снова плачешь. А дальше – все по кругу. Ведь люди плачут не для того, чтобы выпустить из организма лишнюю воду, а для того, чтобы помочь себе морально. Чтобы выпустить вместе со слезами свои переживания и очиститься от горестного груза, который, накапливаясь, давит на тебя все сильнее и сильнее, и в один прекрасный день будет настолько тяжелым, что вполне пересилит твой бедный слабый разум и раздавит его, как маленькую вредную блоху.
Кап. В его кружку упала еще одна слезинка. Он не стал допивать свой чай и вылил его остатки в раковину. Через несколько минут он был уже на улице. Вокруг черно-белые люди, серые здания, почти черные выхлопы автомобилей. Все однообразно серо. Ничто его не радует. Даже только что начавшийся белый снег, который он всегда так любил. Сейчас даже он, на фоне серых зданий и черно-белых людей, выглядит однообразно-серым.
Нет, все же нужно с этим кончать. Вот сейчас я смотрю вокруг и что я вижу? Вижу двух бабок, не поделивших что-то между собой, вижу сумасшедшую мамашу, которая ругает своего ребенка за то, что тот начал есть шоколадку, не спросив у нее, будет ли она, вижу двух влюбленных, которым даже снег и мороз не помеха... А ведь когда-то и я так же стоял под снегом и целовал ту, которая грела мое сердце в самый лютый мороз... Кап.
Он шел по улице и плакал. Слезы его лились по щекам, как две голодные собаки бегут к куску мяса. Его глаза уже начали болеть из-за ветра и он вытер слезы со своего лица. Проходя через один из дворов, он увидел играющих в снежки детей. «А ведь я тоже когда-то так играл в снежки» - подумал он. Он вспомнил свое детство и улыбнулся. Потом он взглянул на белый снег, который все падал и падал и, засмеявшись, побежал играть с детьми в снежки.
Нет, кончать с этим однозначно нельзя! Из-за бабы вены резать… Что это вообще за бред? Ведь в моей жизни таких, как она, будет еще много, а жизнь у меня одна. Пусть у меня нет работы, пусть у меня нет друга, пусть на моем лице потрескалась кожа от замерзших слез, сейчас мне все равно.
Он играл в снежки как маленький, бегая и смеясь... А на улице все падал и падал крупными хлопьями белый снег, который он всегда так любил. И все уже не было таким безнадежно серым, и его любимая кружка вновь обрела свой насыщенный желтый цвет.
|
|