ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ИВАНА СОШЕНКО
Иван Сошенко никогда не был моим героем. Мои бабушки, которые все мое детство заполонили рассказами о Шевченко и его друзей, Сошенко почти не вспоминали. Когда я зубрил по учебнику о том, как Сошенко встретил Тараса в Зимнем саду и каким он был ему благотворителем, бабушка-мама просила не читать в слух и не принуждать ее слушать всякие глупости. Она говорила, что никогда Тарас не знакомился с Сошенком в Зимнему саду, никогда мещанин Иван Сошенко, не имеющий чина, не вводил крепостного-Тараса в круг Петербургских дворян из Нежинской гимназии. Он просто сам был туда не вхож. Никогда не давал денег на выкуп Шевченко. У него их тогда не было. Так почему же Тарас сделал из него лучшего друга молодости? Почему так ярко и сочувственно изобразил в „Художнике”?
Я думаю, не будь в те годы рядом с Тарасом Сошенко, его Cальери, мы бы имели второго Алексея Кольцова, а не Кобзаря. Потому что именно на примере Сошенко Тарас понял, что даже огромное трудолюбие при следовании чужим авторитетам ни к чему не ведет. Как художник, Сошенко был не менее талантливым, чем он. Но что он создал? Несколько десятков картин, большинство из которых кануло в лету... Не меньший, а может и больший поэтический талант чем у Тараса был у Алексея Кольцова. Но он покорно терпел выходки садиста-отца, не смел перечить окружающим. Его прекрасный Дар так и сгорел в лихорадке буден.
Шевченко вырос без родителей. У него были прекрасные воспитатели – Ян Дымовский, София Енгельгардт, Карл Брюллов, Василий Жуковский. Они социально были намного выше его. Но он их принимал сердцем и умом, а не как преданный пес, для которого слово хазяина- последняя истина! Сошенко погубила наука. До Академии он рисовал по интуиции и его картины пользовались огромным успехом, а он всегда был при деньгах. В Академии и после её окончания он рисовал строго по канонам. Мало того, перед написанием картины изучал историческую среду в которой обитали герои картины. В результате картины были безукоризненными, но не самобытными. Не трогали сердца. Хотя сейчас за портретами его кисти охотятся историки. Его картины были самыми достоверными…
Он прожил долгую и трудную жизнь. Но помнят его только как друга самого Шевченко. А ведь он и сам был личностью. Человеком с большой буквы.
Я поведаю Вам жизнь Ивана Максимовича Сошенко, а вы уже сами себе уясните, кем он был …
Наше детство формируется дедовскими рассказами-сказаниями. Дед Тараса, Иван Грушивский-Швец, рассказывал ему о легендарных героях гайдамаках. Дед Ивана, Кондрат Соха, тоже рассказывал ему о гайдамаках. Но не героями они были в тех рассказах, а кровожадными бандитами. Потому что по разные стороны в той борьбе были деды. Иван был рожден крепостным и умер крепостным. Ходят легенды, что он в 1768 г. принимал участие в Колиивщини. Тоесть был с гайдамаками.
Потомственний богуславский кожемяка Кондрат Соха родился в 1745 году свободным человеком в свободном городе. Тогда городок Богуслав имел Магдебургское право и его каштелян Браницкий пользовался номинальной властью. В городке было самоуправление. Этот польский городок был довольно богатым, а мещане зажиточными и имели почти такие же права, что и шляхтичи. Усадьба Сохи находилась над древней Росью, матерью земли Русской. Кожемяки( обработчики говяжьих шкур) всегда селились над рекой. В технологии тогдашней обработки кож большую роль играли процессы вимочки кож. Мокрые кожи нужно было сильно разминать, поэтому кожемяки были очень сильными. Недаром же одним из героев народных сказок является богатырь Кожемяка. Парнишка рос крепким, веселым, дружелюбным. С раннего детства все время проводил на реке, плавал, как рыба. Сызмальства был знаком со старшим его на 14 лет сыном каштеляна Ксаверием Браницким и ловил для него рыбу. Когда Кондрат стал юношей, то влюбился в девочку из прислужниц Ксаверия, бедную шляхтянку Марию-Магдалену Пршевлоцкую…
Но вот в 1763 году, после 30 летнего правления умирает король Август 111. В Польше началась большая смута. Эта смута так напоминает нам нынешнюю в Уркании !
Все только и кричали о необходимости реформ. За свое виденье тех реформ соревновались два могучих клана. Один, под проводом князей Черторийских требовал проведения реформ с привлечением России. Второй, не менее могучий, под проводом князей Потоцких требовал реформ по западному образцу. С помощью клана Чарторийских Екатерина 11 провела через сейм своего любовника Станислава Августа Понятовского( с преимуществом в несколько голосов). Но, получив трон через постель, Понятовский не имел никакого авторитета. Зато он был лучшим другом Ксаверия Браницкого, с которым подружился еще когда они вместе служили во фрацузскому войске в Германии при курляндскому герцоге Карле, сыне короля Августа 111.Потом он сопровождал его в Россию, был поверенным в амурных делах с Императрицей, дважды спасал жизнь. Поэтому, когда Станислав Август стал королем, он сразу же предоставил приятелю звание генерал-лейтенанта короны. Чтобы удовлетворить шляхту, король на конвокационном сейме провёл некоторые реформы, затронувшие права наследства и права на землю. Провёл, рассчитывая на поддержку Екатерины 11. Но с той немедленно связался прусский король и напомнил об обязательстве России не допускать «кардинального изменения нравов в Польше». Князь Репнин, представитель Императрицы при короле, заставил его, минуя сейм, одной полномочной делегацией сейма отменить все реформы. В ответ на это, Красинские и Пулавские 29 февраля 1768 года на съезде польской шляхты в Баре( Винниччина), без ведома и воли короля, создали конфедерация. Главной ее целью было возвращение неограниченных прав и привилегий шляхты, а также полное окатоличивание Украинских земель. Это принудительное окатоличивание вызывало массовые восстания, наибольшим из которых была Колиивщина. В Умани гайдамаки вырезали всех поляков и евреев от младенцев до столетних старцев, а женщин изнасиловали..
Кожемяка Кондрат Соха к этому времени уже был женат на Марии-Магдалене. Поэтому, когда гайдамаки подошли к Богуславу, Соха, защищал от гайдамаков и свое добро, и свою жену бок обок с Ксаверием Браницким. В 1771 году конфедераты провозгласили короля низложенным и даже хотели захватить его в Варшаве. В ответ Россия ввела в Польшу войска под командованием генералов Апраксина и Кречетникова. Браницкого назначили коронным гетманом и он возглавил польское войско, которое вместе с российским ( в нем был Суворов) разгромило гайдамаков. Среди его польских воинов был и Кондрат Соха.
Гражданская война, развязанная Барскими конфедератами, привела к тому, что 5.08.1772 Россия, Прусия та Австрия подписали конвенцию о разделе большей части польских земель. Богуславщина, как и все земли к востоку от Двини- Друи-Днепра, отошли России...
За помощь в победе над Барскими конфедератами, Екатерина 11 подарила Браницкому Белоцерковское, Холменское, Перемишльское и Яворовское староства. В 1781 году князь Потемкин отдал Кшиштофу-Ксаверию Браницкому, в качестве приданного своей любимой племянницы Олександры Васильовны Енгельгардт, Богуславске староство. Раньше Ксаверий служил Богуславскому магистрату. Теперь же Богуслав стал принадлежать ему, как частная собственность. Мещанам вообще-то не было оснований жаловаться на своего старосту. Ему было не до них. Почти все время проводил либо в военных походах, либо при царском дворе. Но вот, в 1793 году он создал для жены в Белой Церкви прекрасный дендропарк „Александрия”. Создал, чтобы ничем не уступать Потоцким с их «Софиевкой». Для компенсацию расходов увеличили повинности Богуславцам. Сохранилась запись, согласно которой Кондрат Соха за то, что 15.10.94 забил собственного кабанчика, должен был заплатить в казну 3 злотых(нынешних 150 гривен)! Хоть Мария-Магдалена и была грамотной, а благодаря добрым отношениям с Ксаверием Браницким, сын Максим получил начальное образование, сам Кондрат оставался неграмотным. С кожами он еще справлялся, а вот с той проклятой бухгалтерией совладеть не мог. Поэтому, когда сын Максим в 1806 году женился, крепкий, как дуб 61 летний Киндрат Соха написал завещание:
„Я, Кондрат Соха, будучи в великой слабости и еще при совершенном разуме, записываю грунт, то-есть хату и двор сынови моему Максимови и поле меж Тупиков и Кругляка,а всего руку дней, а сын мой должен уплатить долг, кому я виноват за шкуры: Миките Армякову – рублей сто и 16, Савци Лымареви – рублей 14… и по смерти моей чтобы уплатил за похороны священнику и церковникам, что належит, а брату моему Илкови коло Тупиков поле опругов четыре и то записываю при людях годных и кладу знак креста своего. Кондрат Соха (+). При том были свидетели: Петр Ткач(подпись) Иван Залесный(подпись) Иван Хабло(подпись) Иван Гринишин зять…”
Так Максим стал полноправным хозяином . Через год, 12.07.1807 у них родился первенец – Иван. Но не пошел он в род кожемяк. Был болезненным, вечно простуживался, боялся воды. Зато с детства любил рисовать. Воспитанием „нездары”занималась бабушка Мария-Магдлалена. Уже с 8 лет стала учить его грамоте, он же сам уже учил грамоте родную и соседскую малышню. Как видим, он был прирожденным педагогом. Еще через год его отдали в науку к дьячку. Дьячок, по словам Николая Кондратовича Чалого, близкого друга Сошенко и биографа Шевченко « Засадил отрока за псалтырь и учил изображать белилами на черной доске польские и латинские слова, а так же учил красть гусей в соседей»…
Но каким бы гусекрадом не был тот дьячок, но заметив у парня умение к рисованию, убедил таки бабушку после его школы отдать парня в науку к настоящему художнику...
В 1819 после слишком обильного ужина внезапно умер 88 летний Ксаверий. Он, после смерти Екатерины 11, отошел от всех дел и безвыездно жил в своем имении в Белой Церкви. Приехала на похороны жена Александра Васильевна, обер-гофмейстриня двора Его Императорского Величества. Она не очень-то и горевала из-за смерти мужа, который был старше ее на 23 года. Ее занимали более реальные дела – наследство. Ведь она унаследовала 2/3 Васильовского уезда, по 1/3 Таращанского и Каневского и значительную часть Радомишльского и Черкасского уездов. О ней говорили, что она сама не знает, сколько у нее миллионов. Так она создала земельный банк и положила у него 300000рублев серебром. Ежегодные банковские проценты должны были идти на поддержку ее крепостных. Крепостными она захотела сделать и мещан Богуслава. Для ознакомления со своим имуществом в Богуславе она затребовала все документы из магистрата. Привезли те папки с бумагами подводой и сбросили в какой-то подсобке. Охрану никто не ставил и спустя некоторое время все бумаги загадочно исчезли. Мещане остались без документов на свое имущество. После этого Александра Браницкая заявила мещанам: «кто хочет жить в дальнейшем на ее земле, тот должен принять ее подданство и работать наравне с крестьянами, а кто не хочет пользоваться благодеяниями крепостного состояния, волен идти, куда ему угодно»…
Максим, хоть и потратил за время своего хозяйствования более 500 рублей, бросил все – и дом, ибогатые грунты, и давно отлаженное кожевенное дело, и направился с семьей в Звенигородку. Небольшая речушка Гнилой Тикач это не полноводная Рось, шкуры здесь хорошо не вымочишь. Кожевенное дело здесь не приносило таких прибылей, как в Богуславе. Правда, в Богуслае он бы уже не был кожемякой – в городе остались лишь евреи и безземельные шляхтичи, которые не подлежали закрепощению. А им яловые кожи и изделия из них были ни к чему. Им хром подавай…
В Звенигородке Ваня Сошенко прожил меньше года. Когда исполнилось 13, бабушка повезла его к своему племянник, известному художнику-самородку Степану Степановичу Пршевлоцкому и попросила учить внука « беспощадно, не жалея розог». Обычно, Пршевлоцкий, по натуре добряк, не лупил племянника. Но, помня, что он живет на правах бедного родственника-приживалы, Иван сам пытался с полслова уловить и выполнить все желания учителя…
У Мастера он проучился целых 8 лет, наконец в 1828 году Пршевлоцкий сообщил парню, что передал ему все, что знал и теперь он может идти на собственные хлеба (помните, это же самое Пршевлоцкий сказал Тарасу всего после нескольких месяцев учебы в 1829 году)…
Чтобы не конкурировать с Мастером, Иван переселился к его брату - Александру Степановичу, управителя Матусовским имением князя Орлова и стал там расписывать Млиевскую церковь, прослыв как самый искусный иконописец округи. Стал неплохо зарабатывать, но всё заработанное отправлял отцу на закупку земли и обустройство усадьбы.
По окончании росписи церкви Пресвятой Богородицы в Матусове, Ивана пригласил в свой монастырь игумен из Лебединцев. Поселили Ивана в самой просторной келье. Парень быстро стал любимцем монастырских монахов. Рисуя образы святых, использовал монахов вместо натурщиков. Кому же не хочется обессмертить себя в образе святого? Вскоре не было вечера, чтобы в просторной келье Ивана не становилось тесно от гостей, которые устраивали “Симпозиумы” с песнями и гопаком.
Они еще утром наносили ему корзины с перваками, ветчинами и другими, совсем нескоромными явствами, даже если это было в Пост. Сошенко, болезненная натура которого не принимала тех перваков, только закусывал и играл им на скрипке...
Банкеты окончились, когда вернувшись вдруг среди ночи в монастырь, игумен заглянул в келью, из которой раздавались пение, топот и звуки скрипки и выявил там на столе рядом с напитками колбасы и ветчины, а это было как раз Великий Пост. Виновником назвался Иван. Игумен не наказал иконописца, но строго запретил те симпозиумы...
Увы, недолгой была та счастливая жизнь в монастыре. Вскоре Ивана, как какого-то преступника, повели в кандалах в Звенигородку. Дело в том, что тогда в солдаты рекрутировали крепостных, по выбору помещика, а мещан, по выбору громады. Сошенки переехали в Звенигородку из другого городка и были для соседей чужаками. К тому же, посещая родных, Иван был всегда хорошо и чисто одет, аккуратно причесан. Общался с людьми, которые стояли на ступень выше, чем соседи. Основная же черта нашего характера – зависть. Иван был на то время главным кормильцем семьи Сошенко. За счёт его они жили зажиточней соседей. Вот Звенигородцы и выбрали его в рекруты. Рекрутировали юношей с 21 года. Ивану уже было более 21, вот звенигородцы и объявили его дезертиром и привели на комиссию в кандалах. Но не вышло на этот раз - медицинская комиссия признала его не годным к воинской службе по состоянию здоровья. Все равно, еще дважды гоняли его в кандалах к рекрутским комиссиям, пока не исполнилось 21 год младшему брату и он добровольно не пошёл в солдаты. Те прогулки в кандалах на всю жизнь травмировали юношу. Сделали его тихим, робким, мало коммуникабельным. Они заставили Ивана и думать забыть о том, чтобы купить в Звенигородке усадьбу и жениться на местной красавице...
В 1831 году пожаловал на Украину из Петербурга с ревизией-инвентаризацией церквей чиновник Священого Синода Рыбачков. Побывал он и в Лебединском монастыре. Увидел Ивановы росписи. Познакомился с Сошенком. Парень понравился ему. Все время в монастыре, Рыбачков провел общаясь с Иваном. Рассказывал ему о жизни в Петербурге, об Академии Искусств. Иван же рассказывал ему о своей горькой жизни, о том, как его колодником гоняли на рекрутскую комиссию.
Рыбаков т убедил парня, что здесь он только загубит свою судьбу, потому что настоящее его призвание там, в петербургской Академии Искусств! Парень, чтобы было на что жить в Петербурге и оплатить дорогу, распродал наскоро все собственное имущество. Звенигородская община и здесь показала себя. За имущество заплатили самую низкую цену, мало того, все те деньги пошли на взятки чиновникам, чтобы оформить паспорт на выезд.
Остался парень с тремя рублями в кармане. Проезд же к Петербурга стоил тогда, как и в настоящее время, в десятки раз больше. Но оставаться на опостылевшей звенигородщине он уже не мог. Поехал в Киев. Пршевлоцкий устроил его на жилье к своему зятю Житницкому и более месяца Иван жил у того, помогая по хозяйству, в ожидании случая выехать в Петербург. Наконец в декабре модный Петербуржский портной, сосед Житницкого, собрался в дорогу и пригласил Ивана в свой экипаж. Еще почти месяц добирались они до Петербурга. Напомню. Это был 1831 год. Год польское восстания и холеры. Все кордопы были перекрыть войсками и крестьянскими патрулями. В комнаты при почтовых станциях было не пробиться. И все же им было легче, чем Тарасу Шевченко, который тогда плелся пешком Варшавским трактом в Петербург этапом...
В дороге попутчики так сдружились, что по приезду в Петербург, тот модный портной, зная, что Сошенко и копейки не имеет в кармане, предложил ему на первое время, пока не раздобудет денег, остановиться у него. Сошенко не долго прожил у нового приятеля. Слишком угнетали его спесивые клиенты из высшего света, которые все время толпились в квартире на бесконечных примерках. Заработав первые же деньги, Иван Максимович снял дешевую квартирку в полуподвале на Васильевскому острове, оставив на память прекрасный портрет портного...
Не приживалой у Житницкого в Киеве жил Сошенко - помогал ему по хозяйству, еще и отдавал все деньги, вырученные от картин. В знак благодарности, Житницкий дал ему очень теплое рекомендательное письмо к своему Петербургскому родственнику, иеромонаху Лавры, корректору монастырской типографии. Этот иеромонах через своих родственниц и свел Ивана Максимовича с Василием Ивановичем Григоровичем – секретарем Общества поощрения художников.
В тридцатые годы Григорович был знаковой фигурой не только в этом Обществе, но и в Академии Искусств. Он там фактически был полновластным хозяином. ”Отец - командир” говорил о нем великий Карл Брюллов. Это ему принадлежит заслуга введения в Академии курса теории искусств. Не смотря на свою знатность, Василий Иванович был добрым, чутким человеком. Он пытался, чем мог, помочь землякам, которые обращались к нему за помощью. Сошенко попросил Василия Ивановича помощи в получении разрешения на бесплатное копирование в Эрмитаже. Вскоре он получил такое разрешение. Мало того, наблюдая за ним при посещениях Эрмитажа, Григорович предложил парню стать вольнослушателем Академии Искусств. И вот в 1834 году Иван Максимович Сошенко зачислен вольнослушателем Академии на курс академика Васнецова. На первом экзамене он занял пятое место. Нужно сказать, что в те времена экзамены были, как конкурсы в настоящее время. Не оценки на них ставили, а присваивали места. Из двух десятков коллег Иван занял пятое место.
А еще через год Сошенко пригласил жить вместе его украинский земляк Аполлон Мокрицкий. Вскоре после этого Иван Максимович познакомился с Тарасом Шевченко. Вот как он сам рассказывал об этом знакомстве своему побратиму Михаилу Чалому через четверть столетия:
“Когда был я в “гипсовых головах» или нет, кажется, в “фигурах” не то в 35м, не то в 36м году, вместе со мной приходил в академию швагер Ширяева. От него я узнал, что у его зятя находится в мальчиках мой земляк Шевченко, о котором я кое-что слыхал еще в Ольшанах , живя у своего первого учителя Превлоцкого.(Помните, Шевченко за несколько месяцев научился у него тому, на что Сошенко потратил 8 лет. авт.) Я убедительно просил родственника Ширяева прислать земляка ко мне на кватиру.Узнав о моём желании познакомиться с ним, Тарас на другой же день, в воскресенье. ОТЫСКАЛ МОЮ КВАРТИРУ В 4-Й ЛИНИИ Васильевского острова и явился ко мне в таком виде: на нём был замасленный тиковый халат, рубаха и штаны из толстого деревенского холста запачканы были в краску, босой,разхристанный и без шапки. Он был угрюм и застенчив. С первого же дня нашего знакомства я заметил в нём сильнейшее желание учиться живописи.Он начал приходить ко мне, не пропуская ни одного праздника, потому что в будни и мне было некогда, да и его хозяин не отпустил бы.Во время таких посещений Тарас урывками передавал мне некоторые эпизоды своего прошлого и почти всегда заканчивал свои рассказы ропотом на судьбу.”
С этого времени Тарас зачастил к Сошенко. Иван Максимович после тех Звенигородских скитаний был не очень то и коммуникабельным, не ходил в гости к друзьям, не приглашал к себе. Поэтому и с друзьями у него было не густо. Зато он жил вместе с дружелюбным Аполлоном Мокрицким. В 1836 году Сошенко переехал в дом Алексеевой(№56 на 4-й линии Васильковского острова) .В этому же доме имел государственную квартиру: “прекрасно меблированные 2 комнаты, приемную и кабинет, кроме того, опочивальню и кухню” старший учитель словесности кадетского корпуса, нижинец Евгений Гребинка. Мокрицкий познакомил земляков и скоро квартира Гребенки стала родным домом для Тараса.
Трудяге Ивану Максимовичу, который только – только вошел в роль учителя-наставника, совсем не нравилось, что парнишка вместо того, чтобы учиться вместе с ним рисованию, бежит наверх к Гребенке, чтобы принять участие в вечеринках - застольях. Но что поделаешь, именно там Тарас нашел близких по духу Людей, друзей – Кукольника, Глинку и Брюллова, трех мушкетеров того времени, у которых он стал Д’Артаньяном. Встретило там и оппонента -бесноватого Виссариона Белинского. Именно друзья из круга Гребенки способствовали выкупу Тараса из крепостничества. Потому что и Карл Брюллов, и Василий Жуковский, и Михаил Виельгорский, и инициатор дела, Аполлон Мокрицкий были теми, благодаря кому Тарас стал свободным. Не беститульный мещанин Сошенко просил за Тараса Венецианова и Брюллова. Столбовой дворянин Мокрицкий хлопотал перед Виельгорским и Жуковским. Но не будем уничижать роль Ивана Максимовича. Это он, когда Карл Брюллов забросил портрет Жуковского и никак не мог за него взяться, подал идею Тарасу самому дорисовывать тот портрет. Конечно, при согласии Карла Великого. Как вспоминал в 1877 году художник М.Д.Быков: ”Когда портрет был закончен, то приехал к Брюллова Михаил Юриевич Виельгорский и просил его указать лицо, которое бы написало копию...Брюллов указал тогда на меня, и я выполнил копию за 1000 руб. после того портреты были разыграны в лотерею, собранные деньги. Оригинал Брюллова достался императрице, а мой портрет попал к галерее Третьякова в Москве под именем Брюллова...”
Императрица так и не забрала тот портрет. Через 3 дня царская семья вместе с Жуковским поехала в путешествие по Европе. В 1840 году “Художественная газета”, не без ведома Брюллова, вспомнила среди его работ, что заканчивались или оставались в подрисовках, и портрет Жуковского. Следовательно Тараса выкупили за портрет Жуковского, которыйй он дорисовывал собственноручно, с ведома и согласия и самого Брюллова, и Василия Жуковского. А идею ему подал Иван Максимович Сошенко...
Тарас вышел на волю, стал “сторонним учеником” Академии в классе Карла Брюллова, мало того, стал любимцем Карла Великого, тот даже предоставил ему возможность жить в своих апартаментах. Но вот, после скандально-неудачного бракосочетания Карла Великого, которого через 2 месяца после свадьбы бросила жена( кстати, любовница Николая 1), обвинив в венерическом заболевании, тот впал в депрессию и не хотел никого видеть, в том числе и Тараса. Вот и пришлось Тарасу в июне 1838 снять дешевую комнатку в дворовом флигеле дома Шиловой, неподалеку от Академии. А в ноябре Сошенко предложил Тарасу перебраться к нему. Предложение это объяснялась не так дружескими отношениями, как меркантильными обстоятельствами. Иван Максимович теперь все время отдавал учебе, на подработки у него почти не оставалось времени. Он теперь вечно сидел без копейки. Тараса же, по рекомендациям Брюллова, буквально забросали заказами и он не считал денег, спуская их под будь каким предлогом. Живя с ним, можно было забыть о долгах за квартиру да и на столе всегда что-то иметь...
Тарас радостно согласился переехать. Ведь это была перспектива жить там, где жил Гребенка, где собирались на вечеринки его друзья. Именно здесь он начал работу над своими первыми поэмами, здесь начал знаменитую “Причинную». Он читал свои стихотворения на Гребинкиних вечеринках. Вот что писал Гребенка 18.11.1838 Квитке-Основ’яненку:
“ А ще тут е у мене один земляк Шевченко, то що за завзятый писать стихи, что пусть ему сей та тот! Если напишет, то только чмокни и ударь руками о полати! Он мне дал гарных стихов на сборник”
К сожалению, этот переезд положил конец дружбе с Сошенко. Дело в том, что ту квартирку в полуподвале Иван Максимович снимал у немке Марии Ивановне, которая имела симпатяшку-племянницу Амалию(Машу). Вот как это выглядит в Шевченковском “Художнике”: “ В одном этаже со мной поселился недавно какой-то чиновник с семейством. Семейство его- жена, двое детей и племянница, прекрасная девушка лет пятнадцяти» Вот та племянница и стала их разлучницей. Надо сказать, Тарас в «Художнике” сбросил ей несколько лет, о чем вы можете убедиться из ее портрета Сошенко и картин Шевченко. Иван Максимович влюбился в нее, сразу, как снял комнатку в 1837.Она часто заходила к нему, посмотреть, как он рисует, откровенно заигрывала. Но в свои тридцать лет Иван Максимович был еще девственником и не знал, как себя вести с женщинами. Прятал свои чувства ото всех. Вот как это описывает Шевченко в “Художнике”: «Как мне хотелось тогда раскрыть ей мою страдающую душу! Разлиться, растаять в слезах перед ней…Но это оскорбит ее девичью скромность. Я себе скорее лоб разобью о стену, чем позволю оскорбить какую то ни было женщину, тем более ее. Ее, прерасную и пренепорочную отроковицу.»
И вот к нему переехал Шевченко. Младший на 7 лет. Если Иван Максимович казался девушке старым, то искрометно - веселый Тарас был ровесником. К тому же он был намного интереснее Сошенко, и не только с ним было о чем говорить, но он и умел говорить! А еще всегда имел в кармане сладости, чтобы угостить. Она теперь пыталась прибегать в гости тогда, когда Тарас бывал дома. Сошенко ничего не замечал. Он был доволен тем, что девушка познакомила его с тетей и дядей. Вот как об этом в “Художнике”:
“Не могу вам ясно определить, какое впечатление произвело на меня это новое знакомство. А первое впечатление, говорят, весьма важно в деле знакомства. Я доволен этим знакомством потому только, что знакомство мое с Пашей до сих пор казалось мне предосудительным, а теперь бы все устроилось, и наша дружба как бы скреплялась этим нечаянно-новым знакомством”.
После того знакомства с ее отчимом Сошенко, уже видел себя законным мужем, мечтал, что заживут семьей и она родит ему крепких, как его младший брат, детей. Он даже подал в Академию просьбу о досрочном предоставлении ему аттестата, пусть не действительного, а свободного художника, чтобы иметь возможность жениться и жить на вольные хлеба. Но он только молча мечтал, а Тарас, который имел натуру благородного Казановы и никогда не отказывал красавицам в их тайных желаниях – действовал. Зимой темнеет быстро. И вот как-то ранним февральским вечером 1839 года возвращается Сошенко из студий домой раньше, чем всегда. Думает о том, что наконец сегодня пойдет к Европеусам и попоросит руки их племянницы. Открывает он двери квартиры и слышит какие-то странные стоны. Перепуганно зажигает свечу, и что же он видит – его “Пренепорочна отроковиця” занимается любовью с Тарасом и стонет от удовольствия.
С Сошенко произошел нервный срыв. Он посреди зимы выгнал Тараса из квартиры. Тарас, кстати, не очень–то и долго оставался без крыши над головой, сейчас же перебрался к приятелю Михайлову и стал жить у него. Машенька стала бегать к нему туда. Иван Максимович после того нервного срыва заболел. Стал терять зрение, стала мучить астма. Врачи посоветовали бросить гнилой Санкт-Петербург и переехать на родину. Как раз в Академию пришел запрос на учителей рисования для уездных школ Черниговщины. Раньше Иван Максимович никогда бы не соблазнился на должность с такой мизерной зарплатой, какую имели учителя рисования. Но черниговщина славилась климатом, подходящим для лечения легких. Сошенко был одним из двух, заявивших о своем желании ехать по той заявке. Тарасу он так и не простил той разбитой мечты. Не Тарас написал ему прощальное стихотворение, а их общий друг, художник Сергей Федоров:
Но не в целебный Чернигов попал Сошенко. Из-за болезни он пропустил начало учебного года и когда пришел к директору Черниговской гимназии, который заведовал всеми учебными заведениями черниговщины, т об оказалось, что и в Черниговской гимназии, и в Черниговской семинарии все места уже укомплектованы, а вакансия есть только в Нежинском повитовому училище. Ивану Максимовичу немного не повезло. Именно в это время была в разгаре дежурная реформа образования, такая же бессмысленная, как и в наше время. Согласно той реформы, на базе славной Нежинской гимназии была создана целая сеть учебных заведений нежинского уезда. Директору гимназии, которая была преобразована в лицей, подчинили два повитових училища более низкого уровню и одно среднего. Вот в том повитовому училище среднего уровня и пришлось выкладывать Ивану Максимовичу уроки каллиграфии и рисования. Одна беда -повитове училище - это совсем не славный лицей с его привилегиями. Здесь учителя даже права на пенсию не получали, да и зарплата у них была мизерная. Вместо 300 карбованцев серебром, Итак, несчастный мой собрат,
По музе, общей нам с тобою,
Мы расстаемся. Очень рад,
Хоть провожу тебя с тоскою…
Но ты зачах, как вешний цвет,
Перенесённый в хлад от зноя,
На утре лучших в жизни лет,
Чахотки злой начало кроя…
Живи и верь лишь той звезде,
Что просветлела и Брюллову…
Теперь спеши к родному крову
Под небо родины своей…»
9.07.1839.
Сошенко получил всего 200 руб. ассигнациями на год. Но директору лицея Христиану Августовичу Эксбладу удалось создать прекрасную команду единомышленников, которая за ту мизерную зарплату воспитывала у учеников понятия добра и справедливости. К сожалению, и среди того коллектива-семьи было не без своего урода. Старший учитель истории и словесности все время доказывал всем и каждому, что учителя рисования и музыки нужны ученикам, как пришей кобыле хвост. Но только он один третировал Ивана Максимовича. Другие преподаватели его уважали. Учитель французского языка Лельевр, за уроки рисования для своих двух дочерей, даже предоставил ему жилье и стол...
Попробовал Иван Максимович вне уроков подрабатывать рисованием. К сожалению знания, приобретенные в Академии, и собственные совести воспрепятствовали. Он рисовал не то, и не так, как хотелось заказчикам, а так как это требуют каноны искусства. Рынок есть рынок. Совесть, художественные каноны здесь ни к чему. Безграмотные, обездоленные мазили зарабатывали деньги и не имели отбоя от заказчиков, а у прекрасного художника Сошенко – ни одного заказа после того, как повернули первые два. Да, архимандрит заказал ему образ св. апостола Петра перед ангелом в темнице. Картина вышла прекрасной, с эффектным освещением от сияющего ангела, но архимандриту не понравился тот мир в тюрьме и он, заплатив лишь за полотно и краски, отдал ее местному богомазу переделать . За ту переработку заплатил ему втричи больше, чем Сошенку.
Заказал ему иерей обид Спасителя, что благословляет детей. Мучался над той картиной Иван Максимович целый месяц, И опять не угодил – нарисовал Спасителя в каноничной белой ризе, а заказчик затребовал брунатну. Сошенко отказался, поэтому иеромонах отдал его образ какому-то халтурщику перемалевывать белую ризу в брунатну и за день той пидмальовки заплатил ему в 5 раз больше, чем Ивану Максимовичу. После того случая у Ивана Максимовича не стало ни одного Заказчика...
Что же, потеряв всякую надежду на художественной подработка, он стал рисовать для собственного удовольствия. Натурщиками ему были попрошайки, сторожи и имела детвора, на которых так богатый был Нежин. По вечерам же Иван Максимович ублажал старших дочерей своего хозяина Лельевра, влетая из-за них из одной неприятности в другую. Вот что он сам вспоминает о тех временах:
„ „Запершись в моей комнате, при закрытых ставнях, мы с моим сослуживцем М…вым работали над французской кадрилью до третьего пота, крутясь и шаркая со стульями в руках, воображая их девицами. Сохраняя в величайшем секрете свои упражнения, мы с приятелем однажды на вечере у Лельевра удивили гостей своей смелостью, пустившись в пляс к немалой потехе всей честной компании. Сбившись в 3-фигуре и перепутав танцующие пары мы со стыдом убежали со сцены. Потерпев фиаско, я никогда уже не покушался отличиться в хореографическом искусстве
С теми веселыми вечерницами пошло и здоровье Ивана Максимовича. Он захандрував. Опять стала мучить астма, терялось зрение. Нежин размещен, точь-в-точь, как и Петербург, на болотах, поэтому как и в том Петрербурге здоровье Ивана Максимовича требовало переезда.
И вот наступил 1846 год. Тарас Шевченко в очередной раз приехал на Украину. 17 февраля, по пути в Чернигов, где он должен был рисовать и описывать достопримечательности древности, его спутник Александр Афанасьев- Чужбинский уговорил остановиться в Нежине. Весть о приезде знаменитого земляка мгновенно разнеслась по городу. На следующий день, а это было воскресенье, гимназисты во главе с Гербелем устроили в его честь бал. На тот бал пришла вся интеллигенция Нежина. Не было лишь Сошенко. Забыли пригласить. Шевченко спросил о старом приятеле, а на второй день, с оравой гимназистов, нагрянул к нему на квартиру. Иван Максимович был озадачен таким количеством гостей, которые за несколько минут сожрали все его запасы. Огорченный этим, довольно прижимистый Иван Максимович, в сердцах раскритиковал Тарасову „Тризну”. Закинул Тарасу, что зря отказался от родного языка да и симптомы болезни легких, от которой умирает герой „Тризны” совсем другие. Тарас, который когда-то терпеть не мог Сошенковых наставлений, в этот раз послушно согласился со всеми замечаниями. Буркнул, что писать это может и стоило, а вот напечатал зря. Гимназисты сидели с разинутыми ртами. Подумать только, их Бог послушно склоняет голову перед так мало чтимым учителем рисования какого-то непутевого уездного училища! А тот критикует поэму, которой так восхищается сама княжна Репнина! Благодаря этому визиту Тараса, Сошенко неожиданно для себя стал одним из известнейших в Нежине людей!
Потом Шевченко вернулся в Киев и рассказал своему приятелю, начальнику археологической комиссии и одновременно заместителю Попечителя учебного округа, Михаилу Юзефовичу о беде Сошенко со здоровьем. Как раз стало вакантным место учителя каллиграфии и рисования в Немиривский гимназии. Юзефович немедленно предложил его Сошенко .
Сошенко немного посомневался, но новый учебный год он уже встретил учителем каллиграфии и рисования Немиривской гимназии. Хоть зарплата была та же, но работа в гимназии уже давала право на пенсию. Поселился в доме, где жили другие холостые учителя гимназии. Они его, друга самого Шевченко, встретили с распростертыми объятиями. Ближе всех сдружился со старшим преподавателем словесности Михаилом Чалым, младшим на четыре года. В первые дни Чалый взял на себя все хлопоты по налаживании его быта. После болотистого Нежина природа Немирова была поистине целебна, (недаром там в советские времена была знаменитая больница для больных легкими.). Иван Максимович наслаждался жизнью. Но вот весной, после прогулки над рекой, на груди Сошенко высыпали огромные нарывы. Чалый привел старого врача Якимовича. Тот внимательно осмотрел и прослушал Ивана Максимовича, а затем сказал, что с гноем тех нарывов у него из груди выйдет вся нечисть, которая не дает ему покоя последние годы. Якимович дал настои из трав для питья и обмывания. Не минул и месяц, как нарывы прорвало и с их гноем действительно исчезли все болячки. Не стало астмы, улучшилось зрение. Иван Максимович стал видеть лучше, чем в те молодые годы, когда страдал по Амалии(Маше) Европеус. Он даже вспомнил, что он – мужчина и ему уже 40 лет. Возраст, после которого жены не найдёшь! Иван Максимович стал бредить женитьбой. Но кому нужен учитель рисования и каллиграфии. Ведь оценка по этим предметам даже не бралась к вниманию при переводе в старший класс. Поэтому учителя рисования считались такими же париями, как и учителя музыки. Зарплата у них была символическая, с учетом того, что они могут подрабатывать. А с той подработкой у Ивана Максимовича было неважнецки. И совсем не потому, что у него не было Заказчиков. Заказать картину или икону приятелю самого Шевченко считалось за честь. Но Иван Максимович был слишком педантичным и требовательным к своим произведениям. Получив заказ на образ, он долго разыскивал исторические материалы о своем герое и его эпохе. Изучив все, долго потом блуждал улицами Немирова в поисках натурщика, который бы отвечал тому образу. Основным населением Немирова в те годы были Поляки и евреи. Иноверцам видеть себя в образе православных святых совсем не улыбалось. Поиск натурщиков затягивался. Таким образом на одну икону у него тратилось 2-3 месяца, а за это время любой из многочисленных Немировских богомазов выпускал с десяток икон. Вот из-за всего этого и были подработки Сошенко мизерными. Поэтому и невесту найти было тяжело. Но помог случай. Учитель музыки Тимофей Виргинский попросил его дать несколько уроков рисования дочери Марселине. Она работала гувернанткой в благородном семействе и чтобы привить детям любовь к прекрасному, решила сама усовершенствоваться в живописи. Сошенко был в восторге и от ее способностей, и от ее внешности. В восторге от того, что она, в отличие от известных им барышень, сама зарабатывает себе на жизнь, да и еще отцово семейство поддерживает, ведь учитель музыки получал такую же мизерную зарплату, как и Сошенко.
Марселине, которая уже и забыла, когда ей было 20, тоже понравился стеснительный и такой благородный Иван Максимович, так отличающийся от напыщенных и нахрапистых хамов- панычей, которых она знала. Профессия гувернантки достаточно специфическая и о девичьей добродетели здесь думать не приходится. В отличие от Ивана Максимовича, который в любовных делах был теленком, Марцелина уже имела незаурядный опыт. Поняв, что нравится Сошенко, но он не имеет понятия, как завоевать женщину, Марцелина взяла инициативу в свои руки. В конце весны она таки выбила у него предложение руки и сердца и быстренько дала согласие. Тимофей Виргинский вначале ужасно возмутился. Как это так, он, врожденный шляхтич, должен породниться с каким-то беспородным иноверцем-малороссом! Но Марцелина быстро его уняла. Во-первых, как раз в это время губернатор Бибиков всех безземельных шляхтичей записал в однодворцы, так что он уже ничем не отличается от Сошенко. Во вторых - напомнила судьбу родной сестры, которая сидит у него на шее с двумя внебрачными дочками! Тимофей успокоился и милостиво дал согласие на брак. Свадьбу назначили на 2 июля – день 40- летия Ивана Максимовича. Марцелина была лютеранкой, поэтому православный Иван Максимович должен был взять у директора гимназии разрешение на брак с иноверкой. Отказать тот ему не мог, ведь гимназия принадлежала польским магнатам Потоцким. Но это было лето 1847. Шевченко из национального героя превратился в Государственного преступника и сидел в каземате. Его друзья из Кирило-Мефодиевского братства были также схвачены. В таких условиях Зимовскому трудно было отказаться от возможности поиздеваться над другом Шевченко. Сделал он это чисто по иезуитски. Поздравив Ивана Максимовича с браком, а в качестве брачного подарка протянул указ о том, что Ивану Максимовичу присвоен чин коллежского секретаря. (Х класс), Этот чин давал право на почётное гражданство( следующий чин уже давал право на дворянство). А после этого сразу же снисходительно заявил обрадованному Ивану Максимовичу:: „Играйте свадьбу, да не давайте шампанского, потому что я обязан из Вашего жалованья сделать вычет у 24 рубля»… Но затея его не удалась. Свадьба вышла не убогой. За те деньги, что подработал Иван Максимович рисованием и на гувернантские заработки справили приличную свадьбу. Пришли все коллеги преподаватели, даже директор почтил, а друг Михаил Корнеевич Чалый прочитал длиннющую поздравительную оду. Отец теперь ничем не мог упрекать Марселину, ведь, как жена коллежского секретаря, она стала высшее его в общественном положении. Она и в дальнейшем вынуждена была работать гувернанткой, потому что и зарплата у Ивана Максимовича была мизерной, а подработки из-за излишней требовательности были небольшими. А скоро и той мизерной зарплаты не стало. Иван Максимович вынужден был бросить гимназию. Бросил не потому, что не мог дальше терпеть издевательства директора над собой. Нет, он терпеливо их сносил. Темными осенними и зимними вечерами, усталый, приходил домой. Он, женившись, снял квартиру вдалеке от гимназии. Едва разденется, как кто-то начинает громыхать в двери. Отворяет, а на пороге школьный сторож с требованием директора срочно прибыть в гимназию. Под недремлющим оком сторожа Иван Максимович снова переодевается и плетётся по грязи через весь город в гимназию. Директор сидит в кабинете и что-то читает, делая вид, что не замечает прибывших. Наконец, возводит глаза на Сошенко и делает вид, что пытается вспомнить, для чего же его вызвал. Вдруг хлопает себя ладонью по лбу и говорит: „Любезный Иван Максимович, никто не умеет так красиво затачивать карандаши, как Вы. Будьте добры, заточите мне этот карандаш ! „ И Бедный Иван Максимович тщательно затачивает ему тот чёртов карандаш. Но было и похуже тех издевательств. Умерла кастелянша гимназии. В матрасе выявили именной банковый билет на 200 рублей. Деньги должны были достаться ее детям сыну и дочке. Директор имел виды на ту дочку, поэтому захотел сфальсифицировать завещание. (Она его не оставила). В том фальшивом завещании отписать все дочке. В полночь он срочно вызвал Ивана Максимовича и приказал написать то завещание. У всегда покорного Сошенко затряслись руки, ему стало плохо и он просто убежал, ничего не написав. С того времени он стал чуть ли не самым первым врагом Егора Зимовского.
В конце мая 1849, во время урока каллиграфии, который вел Иван Максимович, гимназисты начали беситься. Директор, который из коридора услышал шум, влетел в класс и заорал старосте: „Кто зачинщик этого бедлама?” . Хоть виновным был сынок богатого шляхтича, но староста указал на парня из бедной семьи. Как не защищал того Иван Максимович говоря, что этот мальчик самый послушный в классе. Что он не принимал участия в безобразиях. Директор приказал сторожу сорвать с парня одежда и растянуть его на учительской кафедре. После того, как сторож устал бить, он саморучно стал что было мочи полосовать бедного парня розгами. Бил так, что спина парнишки превратилась в кровавое месиво. Устав, директор притянул Ивана Максимовича лицам почти до самой окровавленной спины и заорав „ это не моя, это Ваша обязанность сечь виновных! Нате Вам розги и секите, пока не осознает своей вины!». Иван Максимович стеснялся даже голос повышать на ученика, а здесь ему приказывают бить невинного. От вида крови Иван Максимович стало плохо. Он потерял сознание. Его долго отливали. Придя в сознание он тут же написал рапорт об отставке. Как ни извинялся директор, как не просил остаться, хоть бы на время, пока найдут ему замену, Иван Максимович твердо настоял на отставке.
Теперь он жил только на гонорары от рисования. К счастью, игуменья женского монастыря Аполлинария, которая только что, вместе с монашенками перешла из католицизма в православие, заказала ему престольный образ Успения Божьей матери. Картину огромного размера с фигурами в натуральную величину. Полтора года писал Иван Максимович тот образ, зато вышел он несравнимым. Удовлетворенная игуменья не только заплатила ему 600 рублей серебром ( 3 его годовых зарплаты в гимназии), но и подарила уютный домик над рекой. Сошенко с женой немедленно переехали в новое жилище, а чтобы не было скучно самим в большом доме (детей им Бог не дал), взяли к себе дочерей её сестры.
Жизнь Ивана Максимовича налаживалась. Был свой дом, любящая жена, веселые племянницы. Хоть он, как и ранее, слишком долго работал над заказами, средств в семье хватало. Гувернантки зарабатывали больше старших учителей. Но вот, весной 1851 года на Ивана Максимовича свалилась новая неприятность. Зима того года была холодной и затяжной. Тем радостнее казалась весна. В конце апреля, Сошенко пригласил Чалого и еще несколько друзей - учителей на пикник в ивняке над рекой рядом с его домом. Побеседовали, посплетничали, попели. Тогда, как и в настоящее время, пикники не обходились без водки. Иван Максимович, непривычный к водке, захмелел и прилег здесь же на молодой, зеленой травке подремать. Через какой-то часик Марселина разбудила его и отвела домой. Но того часика на холодной земле оказалось достаточно для сильнейшего воспаления легких. Старый Якимович уже не практиковал. Марселина привела молодого, знаменитого врача, который с отличием закончил Медицинскую Академию в Санки-Петербурге. Светило долго выстукивало и выслушивало Ивана Максимовича, наконец, заявило, что у Ивана Максимовича уже полностью съедено туберкулёзом одно легкое, в разгаре процесс во втором. Жить пациенту осталось считанные часы...
Чалый все же привел Якимовича. Старый врач долго слушал и исследовал Сошенко. Наконец сказал, что дело не такое уже и безнадежное, он попробует его вылечить. Только вот отвары, которые нужно пить, очень – очень не вкусные. Марцелина приготовила те отвары, но Ивана Максимовича вырвало, лишь он отведал один из них. Он решил положиься на Бога и не пить ту гадость.
Утром, с постной мордой, появился Егор Яковлевич Зимовский, походил возле кровати, а затем начал утешать Марселину: „ Вам, сударыня, все равно придется плакать, сегодня или завтра, так лучше начать сегодня : ведь надежды никакой нет, это видно!”...
Марселина ударилась в плач, а директор тихонько, скромненько вышел. Только за директором закрылись двери. Иван Максимович, который изображал обморочного, чтобы не общаться с ним, громыхнул на Марселину: „ Да замолчи ты, рано отпеваешь! Врет он! Таки буду я рисовать! Буду!”. Со злости, он залпом выпил все три жбанчика с отварами, которые приготовил Якименко, и заснул. Утром он почувствовал себя настолько хорошо, что затребовал карандаши и стал рисовать злую карикатуру на Зимовского. Через месяц болезни как не бывало! Помогли злость и отвары Якимовича. Весь этот месяц Чалый вместе с Теодоровичем дежурили возле больного. Мало того, чтобы помочь ему материально и донять Зимовскому, устроили в гимназии лотерею, в которой разыграли его копии картин из дворца Потоцких: „Водопад”, ”Утро” и „Вечер”. За копии выручили целых 250 рублей серебром. Из-за той лотереи и у Чалого совсем испортились отношения с Зимовским. Он даже поехал в Киев с просьбой перевести его во 2-ю Киевскую гимназию на место только что умершего учителя словесности. Генерал Траскин в то время уже вышел в отставку и попечителем был назначен сам генерал-губернатор Бибиков. Обычно, ему было некогда заниматься просвещением. На этой ниве, вплоть до 1858 года царствовал помощник Попечителя Юзефович, который после отставки Траскина получил генеральский чин. Генерал принял Чалого неприветливо. Дело в том, что на место старшего учителя словесности и истории уже претендовали богатый помещик-писатель и профессор Киевского университета Селин. Кандидатуру профессора поддерживал директор гимназии Ригельман. Юзефович заявил Чалому, что не променяет знаменитого профессора на учителя. Учителя, который даже порядка не знает и подает просьбу перед самим началом учебного года, а не за 2 месяца, как это должно быть. Пришлось потратить целый год, пока с помощью влиятельных друзей Чалого генерал- губернатор Бибиков, через голову Юзефовича, удовлетворив просьбу Селина об отставке, назначил на его место Чалого.
Узнав о переводе, последние каникулы в Немировский гимназии Чалый решил провести в странствиях. Он предложил Сошенко поехать по родным местам его и Шевченко. Обещал взять на себя все дорожные расходы. Иван Максимович радостно пристал на это предложение. Свои странствия они начали со знаменитого Уманского дендропарка, созданного Феликсом Потоцким для любимой Софии. Любовались фонтаном, живописными аллеями, подземной рекой, гротами и террасами. Иван Максимович делал зарисовки, Михаил Корнеевич писал стихи. Потом они поехали у Ольшани к первому учителю Сошенко, его дяде - самородку художнику Степану Пршевлоцкому, который хорошо знал и помнил юного Тараса Шевченко. Те рассказы и положили начало знаменитой книжки Чалого о Шевченко. А затем все вместе поехали к Александру Пршевлоцкому, который едва не замучил их своими нудными одами, и запомнился Чалому только тем, что имел с женой аж 25 детей !
От Пршевлоцких поехали местами „ которые всходил Тарас малыми босыми ногами”. Общались с его родственниками, друзьями. Михаил Корнеевич старательно записывал их воспоминания о Тарасе. А затем поехали к родителям Сошенко в Звенигородку. Родители очень постарели. Жили убого. После 20 лет службы вернулся в бессрочный отпуск из солдатчины младший брат Иов. Как грамотного, к тому же отставного солдата, его назначили писарем в городскую управу. Недолго прослужив, он сделал служебный подлог – вместо одного крестьянина, записал в рекруты совсем другого. Оправдывался тем, что у первого крестьянина был „синдром судороги указательного пальца”. За то открытие синдрома судороги его забрали в арестантскую роту. Пришлось, как откупные, отдать все деньги, что у них были и срочно возвращаться в Немирив.
Здесь их ожидало расставание. Чалый поехал устраиваться в свою престижную 2-ю Киевскую гимназию. Сошенко остался в Немировые без единственного друга. Заказы он выполнял очень медленно, так что жили на деньги, которые зарабатывала Марселина. Бедной женщине приходилось быть с барскими детьми с раннего утра до поздней ночи. Сошенко жалуется Михаилу Корнеевичу:
Жена только изредка приходит домой посмотреть на хазяйство. Бедная она! Как она трудится! У этой безалаберной шляхты( гдео на гувернанткой) нет никакого порядка: с утра до вечера занимается с детьми и вечера несвободна. Что же касается меня, то кроме известных вам занятий моих, ещё должен слідить за всеми хозяйственными мелосами. Отупел страшно! Тепер бы вы меня не узнали: вместо искусства должен думать о необходимостях и потрібностях – страшно и подумать, на что я извёлся! А что будет дальше, без средств для жизни? Одна надежда на труды, а где взять работы? Мисль , что будет впереди, ужасает меня и руки опускаються”...
В такой безнадежности прошло целых два года. Наконец, местный магнат Абаза (это его симпатягу племянницу обессмертил Тарас Шевченко) захотел иметь в своей Петербургской квартире картины, к которым он привык с детства. Картины из родового дворца в Тульчине. Случайно узнав, что совсем рядом, в Немировые, живет приятель Шевченко, который учился рисовать вместе с ним. Учился у тех же профессоров, следовательно рисует в той же, знакомой по портрету племянницы, манере. Он предложил Ивану Максимовичу сделать копии из любимых картин. За это он обещал полное содержание и хорошее денежное вознаграждение. Даже тёплый и уютный дом, куда можно переселиться со всей родней предложил. Опять Ивану Максимовичу повернулась удача. Он пишет Чалому в сентябре 1855:
„ Ах, если б вы знали, какое удовольствие для сердца и полное раздолье для воображени, отрешившись от мира, жить для искусства! Эстампы мои разбросаны в живописном беспорядке, гипсовые фигуры – тут же налицо, сов семи известными Вам приналежностями моей рабочей комнаты...Тут же Четьи-Минеи и другие книги дополняют картину мого существования. Одного лиш не достаёт в моей комнате –Жизни!
Р.S. Е.П.Абаза приглашает меня переехать на жительство в Тульчин со всем моим семейством, но жена не соглашается, думая, что зимой неудобно переселиться всем и потому порешили, что лучше мне одному перебраться со всеми своими чемоданами».
В таких комфортных условиях, правда в одиночестве, он прожил только год. В 1856 году Чалый, написал ему, что в гимназии открылась вакансия учителя каллиграфии и рисования, он предложил кандидатуру приятеля и директор Ригельман интересуется его согласием. Сошенко поинтересовался подробностями, ведь хорошо знал их легендарного Краснокутского. Тот только делал вид, что учит каллиграфии и рисованию, а сам весь отдавался садоводству. «Бере» и Бергамоты, выведенные Краснокутским, украшали сады лучших Киевских селекционеров и попали даже в Немиривски сады. Ради того уникального сада, за счет которого он и новый дом построил, и многочисленное потомство выкормил и выучил, Краснокутский в конце концов отказался от уроков рисования. Приняли молодого и очень талоновитого художника Алексеева. К сожалению, еще в Академии Искусств он, по свидетельству его однокурсника, известного художника Иордана „подвергался пагубной страсти пьянства, за что не раз сидел в карцере ”. После Академии он был назначен в Бориспольское дворянское училище, женился, перестал пить. Начальство, на его беду, перевело его в Киев. Жена не спешила переезжать и он опять запил по черному. Коллеги сторонились его, лишь Чалый относился к нему по человечески и даже приходил в госте с гостинцами. Вот как он описывает свой визит к Алексееву на Пасху, когда он принес освященный кулич:
«Вхожу в первую комнату- за столом, ничем не прикрытом, сидит седой кавалер, протянув вперёд свою деревяшку, а против него пьянчужка-нищая. На столе шкалик, стакан и полба, сильно засохшая. Я в другую комнату- мне представилась такая картина: на обшарпанном диване возлежит сам хозяин в засаленном халате, надетом на голое тело. По столу и по полу насыпана мука, над диваном висит «китара», а по комнате бегает хрюкая и повизгивая поросёнок…»
Как только на место Рагелмана назначили исполняющим обязанности директора жесткого инспектора Гринкова, он захотел немедленно освободить Алексеева. Чалый едва уговорил его подождать, пока он спишется с известным художником Сошенко, который из-за конфликта с Зимовским сейчас сидит без работы. Самого Зимовского принудили в 1852 году, после того, как его отколотил доведенный до безумия ученик Вольский, подать в отставку. Но та вакансия учителя каллиграфии и рисования с 1850 года была занята молодым выпускником Академии Искусств. Перспектив у Ивана Максимовича найти место учителя на Винничине не было.
Ясно, что Сошенко с радостью согласился на перевод в престижную Киевскую гимназию. Марцелина, как когда-то в Тульчин, не захотела ехать и Киев. Считала, что там она не найдет места гувернантки. Сошенко более года жил в Чалого на всем готовом, а зарплату пересылал ей в Немиров. Наконец, ему и Чалому удалось убедить ее, переехать в Киев. Правда, она пригодилась на переезд только при условии, что заберет с собой и племянниц, которым в Киеве легче найти женихов. Продав дом, подаренный игуменью, загрузив добром две подводы, она с племянницами поехала в Киев. Сошенко снял для семьи уютную квартиру в церковном доме, неподалеку от дома Краснокутского, в сад которого наведывался по груши. К сожалению, Марселина действительно не смогла найти в Киеве места гувернантки. Господа предпочитали коренных киевлянок. Из-за отсутствия чем заняться, погрузилась в сои болезни…
Огромным семейным праздником стал визит к ним Шевченко во время Успенского поста в августе 1859. Марселина ожила, не зная, как и принимать дорогого гостя, знаменитого друга молодости ее мужа. Племянницы, особенно чернявая Ганнуся, не могли насмотреться на знаменитого поэта, который болтал по-польски с их мамочкой и ее подругой Леонтинкой. Услышав, что у лучшего приятеля гостит сам Шевченко, стихами которого он бредил с 1840 года, прибежал Чалый. Иван Максимович познакомил их и они долго втроем блуждали живописным Киевом.
Но вот Шевченко навсегда покинул Украину. Вновь потекли серые будни. Племянницы выросли, вышли замуж. Вместо их Марселину обсели болезни. Посля того, как в 1861 году они с Чалими ездили в Канев хоронить Шевченко, здоровье её зовсем сдало. Все деньги, накопленные и заработанные Сошенко, тратились на знаменитых врачей, футболящих её один до другого. В конуе концов её порекомендовали поехать в Ракитное к екстрасенсу. Т екстрасенс деньги взял, а помочь ничем не смог. Марселина решила вернутся умирать домой в Немиров, где ешё доживал век знаменитый Якимович.Из Немирова за нею приехала сестра Емилия и в мае 1863 она навсегда распрощалась с Иваном Максимовичем.( Он не мог в разгар учёбы поехать с ней) Это було как раз в разнар польського восстания. Все постоялые дворы были забиты военными. Тяжело больная женщина вынуждена была ночевать на дворе. Эта поездка окончательно подорвала её здоровье. 1 июля она пишет Сошенко :
„ Ванечка, мой голубчик! Получила я твоё письмо и 10 рублей серебром, за что тебе премного благодатна. Не оставляй меня, несчастную, в настоящем моём положении и Бог тебя во сто крат вознаградит за это!Зинович, приняв меня в лечение,столько сделал чуда, что с того времени, как я писала тебе до настоящего числа у меня опухоль совсем сошла, и ноги так исхудали, что совершенный скелет; но зато открылась теч возле косточек, а вокруг – раны ужасные...Сколько страданий приходится вытерпепть, того и высказать я не в состоянии! Бувало по двое и по трое суток не могла глаз помкнуть и ничего взять в рот. И только стону и плачу...Теперь, слава Богу, всё то ужасное прошло. Минович надеется вылечить меня, говорит, что это у меня вследствие простуды. Скажу тебе, что Зиновьича ставлю высше всех профессоров Киевских: те только брать умент, а этого не знаю, как и отблагодарить. То ещё счастье моё, что есть кому ухаживать: раны постоянно нужно обмывать и потом тёртою моркоью обвязывать...Что-то и ты, голубчик мой. Не хвалишься добрым здоровьем, и к тебе беда чипляется! Більше не могу писать- во первых нельзя долго сидеть, а во вторах глаза у меня болят: это меня новая напасть, ещё не испытанная.Не забывай меня, крепись!”
Этот горькое письмо было последним. 7 июля Эмилия написала, что Марселина умерла. Выдав замуж племянниц, похоронив жену, Иван Максимович остался один, как перст. Чалого, за участие в похоронах Шевченко, отправили директорствовать в Белоцерковскую гимназию. Новых друзей Сошенко не завел...
И тогда, как в насмешку, Ивану Максимовичу стали поступать дорогие заказы на портреты Александра 11 для разных присутственных мест и учебных заведений. Когда нужны были деньги для больной Марселини, не было ни одного заказа. Теперь же Заказчики выстраивались очередью – искусней и точней чем Сошенко, портреты царя на Украине не писал никто. Одиночество свое Иван Максимович стал делить с животными, превратив свою квартиру в пристанище для бездомных собак. Стал активистом общества защиты животных.
На Украине, как и в Петербурге, появились художники-передвижники, выставки которых стали проводить и в Киеве. Иван Максимович был в восторге от их произведений и водил своих учеников по нескольку раз на каждую из этих выставок.
На склоне жизни, оставшись один, Иван Максимович стал прилично зарабатывать. Но вот пенсия ему полагалась только после 35 лет труда, при этом годы работы в Нежине в стаж не засчитывались. То есть ранее 1881 года ему пенсия не светила. Иван Максимович стал откладывать на похороны и за 10 лет собрал почти 1000 рублей серебром. О таких огромных деньгах когда-то они из Марселиной и мечтать не могли...
И вот Ивану Максимовичу подошел 70-й год. Возраст и здоровье заставляли думать о смерти. Перед смертью решил навестить родной Богуслав, поклониться могилам предков. В июле он выехал пароходом с двумя внучками в Черкассы, где сдал их отцу, а сам нанял бричку и поехал один к Богуслава. Это молодому ехать в бричке интересно и приятно. По пути застал дождь. Иван Максимович промок. Легенький ветерок вызывал воспаление легких. Извозчик сдал его на постоялый двор в Корсуне. Слава богу, у Ивана Максимовича были деньги, чтобы заплатить за постой и за то, чтобы хозяин известил о его состоянии Варфоломия Шевченко и попросил у того помощи.
Варфоломей примчал сразу к другу молодости своего Тараса. Он не мог остаться при больном, поэтому приставил к нему свою младшую дочь в роли сиделки-медсестры. Услышав, что на постоялом дворе лежит больной друг самого Шевченко, два местных врача взялись его лечить бесплатно. Возле его постели круглосуточно дежурили гимназисты и студенты, его прежние ученики. Но в таком возрасте от пневмонии умирали даже члены Кремлевского Политбюро, окруженные лучшими в мире врачами. Что могли сделать обычные провинциальные врачи... С Киева, получив письмо о болезни Сошенко, примчал исполняющий обязанности директора гимназии Анисим Иванович Пасецкий с деньгами на лечение и переезд в Киев. Увы, почта шла так же долго, как и в настоящее время. Письмо о болезни Сошенко пришло в Киев тогда, когда Сошенко уже умер. Провожал его почти весь город. Похоронили над Росью. Спустя некоторое время над могилой поставили прекрасный памятник, о котором в наше время написала прекрасный стих королева Украинской поэзии Лина Костенко:
ПАМ'ЯТНИК І.М.СОШЕНКУ
Умер проїздом. Корсунь спав, байдужий,
що десь сьогодні, вчора чи торік
умер проїздом, сивий і недужий,
якийсь старий самотній чоловік.
Тяглась розбита корсунська сошейка.
Гула церковця хором неземним.
Лежить Іван Максимович Сошенко,
і всі на світі плачуть не за ним.
А Рось кипіла в кам'яному ложі,
між голих віт кричало вороння.
І дві вербички стали на сторожі,
щоб ту могилу час не зарівняв.
І два віки зійшлися на пораду.
І Літній сад приснився тій вербі.
Хоч би яка скульптура з того чаду
прийшла сюди постояти в журбі!
Лежи, Іване. Світ вже був немилий.
Ще тут всілякі грози прогудуть.
Тут Рось тобі камінчиків намила,
з них добрі люди пам'ятник складуть.
Ти в цей пейзаж печально так вклинився.
Лишився тут, спасибі тій вербі.
Лежи, Іване. Кожен, хто вклонився
твоїй могилі, – пам'ятник тобі.
Так жил и умер друг юности Тараса Шевченко. Не Герой. Не Борец. Не Гений. Просто, хороший Человек. Типичный украинец...
К.т.н. Владимир Сиротенко( Вербицкий)
Правнук соавтора „Ще не вмерлы Украины”, написанной в память о Шевченко.
sirotenko@polynet.lviv.ua
|
|