Да что же вам еще рассказать? И так все по нескольку раз… Ну ладно уж, слушайте!
В старину все сыновья в семье становились взрослыми одновременно. По каким признакам определялся момент повзросления, народ умалчивает.
Ясны несколько основных принципов семейного устройства:
- младшего сына звали Ваней,
- младший был глупее старших,
- дураки всегда устраиваются в жизни лучше умных.
В нашей сказке всё не так.
Был у отца с матерью (не родился, а именно был!) сынок любимый. Звали его Генрих (А что? Нормальное русское деревенское имя! Нормальный сын нормальных родителей. Да у нас в иных деревнях по полдеревни Генрихов голожо… голопузых подрастает. Тут ведь как: ищут – ищут родители имечко помудреней, чтобы один такой был, найдут – а тут конкуренты откуда ни возьмись! Вот и появляются в селениях год – Генрихи, год – Властимилы, год – Ростиславы. Потом кто–то опомнится: Ванюшами давно не называли! И пошла волна Ванюшек!).
Исполнилось Генриху 18 лет (Чувствуете? И сын–то всего один. Ну никакой конкуренции в приобретении счастья!), и решили родители, что пора ему в жизни как-то уже определяться. (Вы будете, возможно, смеяться, но решили они действительно только в этот момент, причем, одновременно. До этого всё шло к тому, что определяться Генрих должен был сам, но что-то не срослось, поэтому напрягаться пришлось родителям.)
В тот год царь в армию не набирал (войны не предвиделось, а дармоедов кормить – казны не напасешься), да, по правде говоря, наш (в смысле их) Генрих на гренадера мало был похож: и ноги кривоваты, и живот великоват (не забыли, что сын единственный, потому всё самое вкусное, жирное да сладкое – ему, любимому?), и ростом не очень…. Ну, побольше ведра–то, но на печь до сих пор его батюшка с матушкой подсаживали. Посему устраиваться нужно было на гражданскую службу.
Недолго думали – гадали родители. Сынок единственный (всё время приходится подчеркивать!), грамоте научен (все заборы у поганца матерными словами исписаны!), ну не в скорняки же отдавать? И порешили: «А, пущай едет в город, в саму столицу, под царские очи!» (надеялись, что царь за ним, бедненьким, приглядит лучше родителей?).
Сборы… Да что сборы? Кашу с подбородка вытерли, да за порог выперли. Не, еще узелок дали! С пирогами. Да матушка в узелок мазь от ран (На кой хрен? Ну, не пропадать же добру!) засунула. Ну и родительское благословение, естественно: поцелуи в нос да обе щеки. Ехай, мол, Генрих!
Ехай-то – ехай, да на чем? Коня не дали. Конь в хозяйстве нужен. Генрих на язык поразвитей был, чем физически, уболтал купцов проезжих, за вонючую «волшебную» матушкину мазь (вот и пригодилась!) до столицы с шиком докатил. (Вот тут-то и я понял, уважаемые мои, что этот парень не пропадет!)
А столица…. Ах, столица!
Девки по улицам – одна другой краше! Надписи на кабаках ровненькие, а когда стемнеет – хозяева кабаков из поджигают (Надписи, естественно. А вы чего подумали?). Натурально! Чтобы посетителей завлечь! Прямо на улицах мальчишки газетками торгуют (а между газеток журнальчики со скабрезными картинками), вьюноши самокруточки весёлые предлагают, в общем не жизнь, а рай настоящий.
И понял Генрих, что устраиваться в этой жизни надо. Да не просто устраиваться, а УСТРАИВАТЬСЯ!
Мимо витрины зеркальной шел, на себя глянул…. Смотреть не на что! Тьфу! А на столбе рядышком – бумажка! И на ней : «На престижную работу сантехником Учреждению требуются амбициозные…». И адресок дан. А не попробовать ли? С техникой, правда, туго у Генриха всю жизнь было: как косу поточит – батюшка себе что-нибудь, да подсечет, потом бранится. На матушку, естественно! Но «сантехник» - техник в сане. Почет, уважение!
Ага! Вот и Учреждение! Народ так и шастает. Туда – амбициозные, обратно – не очень.
Генрих пустой узелок скомкал, нос им подтер, в урну бросил… и вошел. Батюшки – светы! Кругом плитка изразцовая, по семи с полтиной рублев штука (!), под ногами – паркеты синтетические (Натурально! Не вру!), на потолке – люстра семнадцатирожковая! Ух ты!
Вахтер кивнул сухо (навидался он их, соискателей!), показал: мол, по коридору, направо!
«Отдел кадров». Генрих прочитал, задумался: может, они тут кино снимают, а он не подстрижен, не умыт, только и хорошего, что резинка жевательная импортная (неприятная штука с непривычки: к зубам липнет, а вкусу – никакого: у вьюношей выпросил, наджеванная).
Генрих двери толкнул, огляделся. Комната просторная, из неё еще дверь, написано:
«начальник отдела кадров
Наина Киевна».
Справа (всё справа, потому что правое дело – всегда справа должно быть!) девчушки сидят, анкеточки выдают. Немалые анкеточки, на семи листах. Генриху понятно стало, почему амбициозность на выходе меньше, чем на входе, но писать он привык (про заборы не забыли еще?).
Одна девчушка – вылитая Василиса Прекрасная. За ней Генрих решил после обязательно приухлестнуть.
Другая девчушка – чушка деревенская. Генрих для себя сразу её сестрицей Алёнушкой прозвал, оставил на всякий случай, «про запас, если жить негде будет».
Третья девчушка…. Волосёнки редкие, нечесаные, лица не разглядеть вовсе: голова наклонена. Простуда у неё на губе, Генрих это сразу сообразил. Но это в деревне – простуда, а в городе – герпес. Вот к этой-то Генрих и обратился: сударыня, мол, разрешите свою амбициозность поставить на службу… ну и так далее. Та ему анкету молча протянула, так лица и не подняв. Генриху подумалось, что девка эта … ну, пусть будет Несмеяной.
Сел он за специальный столик с анкеткой.
Что придумали, бесовы дети! Семьдесят два вопроса. Понятно теперь, почему вообще сколько сюда зайдет – столько и выходит народцу! Тут тебе и про родителей, и про образование, и про связи с заграницей, и про…. Битый час Генрих галочки ставил. А после семьдесят второго вопроса еще графа: «Расскажите немного о себе». Да что же тут еще-то расскажешь?
Генрих вздохнул, но надо же УСТРАИВАТЬСЯ!
«Я высокий, стройный блондин, широкоплечий, красивый. У меня спортивная фигура, легкая, пружинящая походка. Я любимец и любитель женщин. Женщины признают, что лучшего любовника найти невозможно. Мужчины завидуют моему успеху у женщин и бесятся, но ничего не могут поделать, потому что просто боятся меня. Я ценю дружбу, умею быть нужным, люблю помогать людям...». И так, пока страница не кончилась.
Несмеяна анкеточку пододвинула, читать начала. Листочек, другой…, вот и последний. Генрих чувствует – поплыла девка. Затылок запунцовел, ручонка задрожала, голосок затрепетал: «Пройдите к начальнику отдела». И в трубочку специальную что-то: «Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!»
Начальница – моложавая, хоть видно, что лет немало. «Вас Перемудрова Василиса рекомендовать изволила!»
Опаньки!
И устроился Генрих в Учреждение. Два дня отстажировался и к работе приступил. Под руководством Льва Соломоновича – лысого да костлявого, как Кащей Бессмертный.
Тут бы и завис на веки вечные наш Генрих, потому что начальник у него уже лет триста трудового стажа наработал (трудовая поистрепалась, точнее никто прочитать не мог, хотя циферка эта странновато вправо сдвинута была), а уходить и не собирался. Да только слава – она героя всегда сама находит. А богатырская слава – вообще штука непредсказуемая: схлестнёшься с кем посильнее – позору наживёшь, а мелочь всякая у богатырей не в почёте. Но Генрих богатырской-то славы и не искал вовсе.
На третий трудовой день слух по учреждению пронесся: Лев Соломонович собственноручно (скорее уж, собственноножно!)пошел на задание (!) в VIP туалет: что-то там то ли сломалось напрочь, то ли просто открутилось. Час уже, а начальника всех сантехников нет и нет. (Генрих, кстати, удивлялся: на весь город – ни одной уборной. А про туалеты он думал, что это для лётчиков специальные англо - французские комнаты со специальными... Ну, штуки такие, страшно дорогие, все белые. Руки там помыть… еще что прополоскать…).
Генрих как раз пошел «до ветра» в очередной раз за угол, а напротив этой… лётчицкой… толпа, шум. И войти никто не решается (а вдруг Лев Соломонович там…, хотя ясно же, что он именно там!).
Генрих сразу решил: фиг с ним, с углом. Надо человека выручать. Раздвинул всех и в новом костюмчике (Синенький комбинезон и кармашки, кармашки, кармашки…. Очень нарядно!) – туда.
Стоит перед белой кастрюлей Лев Соломонович, а слёзы у него по обеим щекам текут. «Разлюбезный ты мой! – говорит, - хотел я гаечку никелированную прикрутить, а она туда…» - и рукой трясущейся в кастрюлю показывает. Глянул Генрих, а там… Мать честна! В такой-то белой красоте!... До чего страну довели! Как бы вам объяснить, чтобы нежные души не ранить?... Короче, понял наш герой, что в жизни всегда есть место подвигу…
Через полчаса гаечка нашлась (пришлось всё на пол выгребать, сортировать), а потом Лев Соломонович, зажмурившись и нос зажав, показал, что такое гаечка никелированная. Отмыл её герой, всё вынутое обратно аккуратно сложил, а Лев Соломонович собственноручно гаечку на место прикрутил (не поручать же такую ответственную работу стажеру вчерашнему!).
С тех пор служба у Генриха закрутилась. Премию выписали, бригадиром назначили. В бригаде еще таких же семеро: поднять что, поднести. Уж сколько почерпали! Через год «про запас, если жить негде будет» надоела вечным своим нытьём про «жениться надо бы».
А через год и один день Генрих предложение Перемудровой сделал. И та согласилась. С пропиской жениха/мужа на свою жилплощадь. Мама, Наина Киевна, тоже довольна: наконец-то дочка в жизни устроена. Папа, Лев Соломонович, тот вообще на всю оставшуюся жизнь благодарен был, а жизни той – ого-го! У Василисы, правда, не герпес оказался. Просто страшненькая. Ну очень! Генриховы родители успокоили: с лица не воду пить.
Но сказочке здесь не конец, а только начало. Ведь еще Василиса Прекрасная была, есть и будет.
Ведь что такое чужое счастье? То же дерьмо, только упаковано красиво!
Но не во всяком г… гаечка никелированная.
А вы поищите СВОЕГО счастья. И своих героев. Настоящих.
И опасайтесь подделки!
|
|