Выкуп.
Анатолий Антонов.
Хочу оговориться сразу: ни одного раза, во время слушания этого повествования, у меня не возникло и тени сомнения в его достоверности. Уж не знаю, что было тому причиной: внешняя ли красота молодой, 35-летней женщины, сохранившей и теперь юную хрупкость Дюймовочки или внутреннее ее очарование, ограненное не суетными манерами. Но только чувствовалось совершенно определенно: все, что рассказывает эта, в принципе обыкновенная русская женщина – все правда.
И до сей поры не понимаю, что подтолкнуло ее на такие откровения со мной, человеком, в общем-то, посторонним, встречающимся с ней всего в третий раз. Но, ее джип чуть слышно урчал мотором на обочине Ленинского проспекта, жутко хотелось курить, но все эти два часа я даже боялся пошевелиться, слушал.
Родом из достаточно состоятельной по советским временам московской семьи, с 17-ти она приучилась действовать в жизни самостоятельно. В эту пору родители купили ей однокомнатную квартиру: учись быть независимой, принимать решения и отвечать за них, а мы в тебя верим. Семена доверия упали в благодатную почву и, счастливо избежав бесчисленных отмелей в реке под названием Юность, она благополучно провела свой корабль по ней, заодно закончив юридический факультет института. А вскоре и вышла замуж, за военного летчики, лейтенанта. Молох Афганистана, как и во все времена, отсутствием аппетита не страдал, а потому совместное семейное счастье их было не долгим. Через год родился сын, но видел его отец лишь однажды, именно по этому случаю. А через полтора года пришла беда.
В соответствующих органах ей осторожно объяснили: самолет вашего мужа потерпел аварию над территорией моджахедов, точнее – его сбили. Сведений о гибели семи человек экипажа нет. Надежды на то, что ваш муж жив мало, но все же есть. Крепитесь и ждите.
Беда оглушила, но не до беспамятства. Несколько бессонных ночей с истерзанной, мокрой от слез подушкой остались позади и вскоре она, оставив свою интересную и перспективную работу, поступает на месячные курсы медицинских сестер. Закончив их, используя свои и родственные связи, отправляется в Афганистан, в распоряжение госпиталя.
Уже через неделю пребывания в Кабуле, ни с кем не делясь своими планами, одна идет на местный рынок. В активе у нее: любовь, воля, вера и относительное знание английского. В пассиве: безумность затеянного и абсолютная незащищенность от собак и душманов (и тех, и других там оказалось великое множество). Но собак она просто не замечала, а общения с душманами именно и искала. План ее, повторяю, был безумен по наивности, но и гениален по простоте. А главное он был открыт, т.е. без подтекстов, и понятен на любых языках мира уже много тысячелетий (со времен сотворения): жена воина ищет плененного мужа. Не уверен, что именно таковой она чувствовала себя под пыльным солнцем афганского базара, но только при каждом его посещении русская женщина, внешне девочка–подросток, ходила от одной кучки афганцев к другой и с маниакальной монотонностью повторяла: я ищу мужа-летчика, передайте тем, у кого он – я согласна на выкуп. И добавляла дату и место катастрофы. Иногда ей смеялись в глаза, без агрессии впрочем. Но обычно невозмутимые бородатые лица лишь молча отворачивались, провожая потом отходившую бесстрастным взглядом.
И еще раз повторюсь – безумием было надеяться на успех такой вот акции. Но, вопреки здравому смыслу, в очередное ее еженедельное посещение базара, где-то через месяц-полтора после начала поисков, ее руки чуть слышно коснулись и голос из бороды на достаточно хорошем русском произнес: «Ты ищешь мужа, женщина? Иди за мной». Произнесший эту фразу не стал дожидаться ее реакции, а повернулся к ней спиной и пошел вперед, с базара. Конечно, у нее перехватило дыхание, но у человека задумавшего и сумевшего воплотить в реальность столь фантастический проект, конечно же хватило ума и самообладания, чтобы не издав ни звука следовать за ведущим.
Она шла за неспешно колыхающимся впереди халатом по незнакомым улочкам Кабула не с отвагой в груди и не бесстрашие вело ее. А только сердце судорожно билось где-то в районе горла: «Муж жив! Я близка к нему! Я найду его!». Ей и в голову не приходило, что ведут ее, возможно, в плен, в гарем, в смерть, наконец. Но если бы и пришло, эти опасения конечно бы ее не остановили.
Наконец, вошли в одно из одноэтажных афганских жилищ. В полутьме у сидевшего в тесной комнате из-под чалмы светились только глаза. «Твой муж жив. Но он не один, с ним еще его люди. Отдадут только всех сразу, но это будет стоить дорого», – на ломанном русском, но вполне понятно донеслось до нее. «Я согласна на любые деньги, но в начале хочу убедиться в том, что муж жив. Я хочу его видеть». Свет глаз сидевшего погас на некоторое мгновение, худые ладони прошлись по лицу, по бороде. «Хорошо, ты увидишь своего мужа, но попадешь туда в чадре, чтобы не видеть дорогу». «Я согласна», - был моментальный ответ.
Мужество этой женщины, ее способность к самопожертвованию, наверняка родились вместе с ней, а то и несколько раньше. Уже через минуту на нее накинули что-то темное и непроницаемое, а еще спустя какое-то время, ее трясло по афганским дорогам на жестком сиденье какого-то автомобиля. Час ли прошел, два или три, чувство времени она потеряла. Но вот остановилась машина и ее куда-то повели, усадили. Затем балахон сняли. Она сидела в слабо освещенном помещении перед стальной решеткой. Вцепившись руками в прутья на нее напряженно смотрели четверо сильно обросших волосами человека, судя по всему – славяне. В одном из них она с трудом признала… мужа. Поняв, что узнан, хриплым шепотом он произнес ее имя, но она не могла выдавить из себя ни слова: спазмы в горле душили ее, зрение расплывалось. Двое афганцев подошли с боков, за руки приподняли с кушетки, повели из комнаты. В уши, а казалось в сердце, ударили беспорядочные крики всех четверых. Извернувшись в руках конвойных, она только и смогла крикнуть несчастным – «Я вернусь!».
Дорогу обратно она осознавала с трудом, но к моменту освобождения от душного покрывала решение приняла. «Женщина! - голос афганца, за эти прошедшие часы, казалось, не сдвинувшегося с места и на миллиметр, был суров, глаза все так же сверкали. – Ты видела мужа и остальных. Одного отдавать не будут, только всех вместе. Цена – триста тысяч американских долларов. Не пытайся торговаться, только зря потеряешь время. Если не выкупишь ты, их продадут в другое место. Теперь говори».
Ко многому она себя подготовила и многое готова была перенести. Но такая сумма – ошеломила. Выкупать четверых человек – такая перспектива, естественно, никак не могла придти ей в голову при самых смелых предположениях. «Я согласна, - севшим вдруг голосом произнесла она после краткой паузы. – Таких денег у меня нет. Чтобы их найти, мне нужен месяц, два. Как потом найти вас?». Глаза старца впервые очень внимательно рассмотрели ее. «Ты смелая женщина. Аллах велик, - пальцы его опять прошлись по лицу, - он видит, как ты страдаешь за мужа, он тебе поможет. Через месяц каждую неделю, как обычно делала это, приходи на базар. Наши люди найдут тебя».
Через день она была в Москве. Квартира, дача и машина дали гораздо меньшую сумму, чем хотелось бы. Родственники, друзья ее и мужа, друзья друзей – сбором средств неожиданно занялось огромное количество людей. Как бы то ни было, но к исходу месяца необходимый объем долларов был найден. Возникшую было проблему с нелегальной доставкой всей этой массы в Афганистан, решили достаточно просто. Ее раздели донага и тело сплошь оклеили мелкими стопками купюр при помощи скотча. Контрабандный перелет прошел успешно и в первое же утро условленного дня она была на базаре, вместе с долларами.
На этом месте нить повествования необходимо прервать и сделать небольшую, но крайне важную, на мой взгляд, ремарку.
Понимала ли моя героиня всю авантюрную безумность своего поступка, особенно в части передачи выкупа? Отдавала ли себе отчет в том, что с момента подтверждения афганским бандитам (а то, что выкуп человека акция чисто бандитская, обсуждению, надеюсь, не подлежит) наличия денег, за жизнь ее глупо было ставить и ломанный грош? С огромной кучей денег, одна среди фактически врагов, молодая и очень красивая – да на такой лакомый кусок легко польстились бы и в «просвещенной» Европе. И эта женщина, и все ее добровольные помощники в Москве конечно же хорошо понимали, на что она идет и чем этот путь может закончиться. Но они хорошо понимали и то, что пусть этот шанс даже микроскопический, но он есть. И он – единственный. Помощь государственной дипломатии – об этом никто и не вспоминал. А потому и несли свои деньги, ради возможного спасения жизней тех четверых. Иногда, даже безвозмездно. По сути, это была всенародная акция спасения.
На базаре ее руки дотронулись достаточно скоро, и вот опять она стоит перед прежним своим знакомцем в прежнем же помещении. «Ты готова?» «Да, деньги со мной». Афганец, наконец, поднялся со своего места. «Твой муж и те русские сейчас находятся недалеко от границы Афганистана и СССР. Мы переправим их на вашу сторону. Ты пойдешь вместе с ними». Опять неожиданный поворот событий, совершенно не предвиденный. Такой ход, подумалось ей, нужен им очевидно для того, чтобы удалить ее из страны, а пока она будет возвращаться в Кабул – если захочет – известные ей действующие лица из города исчезнут. Значит, сердце забилось сильнее, - похоже на правду? «Я готова», - ответила она.
Опять чадра, опять, похожие на российские, ухабы афганских дорог. В помещении, куда ее, наконец, ввели, избавившись от душной накидки, увидела она вновь лишь кабульского знакомого. «Доллары отдавай сейчас. Твоих русских приведут тебе ближе к вечеру, их сейчас готовят к пути. Границу перейдете ночью». И тени колебания не показала она, сматывая с себя заготовленный еще в Москве пояс, теперь набитый долларами. Пути назад не было.
В общем, немыслимая эта, столь архирискованная и дорогостоящая операция закончилась успешно. Конечно, были проблемы с пограничниками и со спецслужбами на советской стороне. Было временное задержание, были длительные допросы и звонки в Москву. Но частично к подобной проверке она подготовлена была: гражданские документы на себя и мужа были при ней, и даже из Министерства обороны ей помогли получить вполне официальную справку о факте пропажи самолета с фамилиями членов экипажа. Долго ли, коротко ли, но в конечном итоге все они оказались в Москве.
Казалось бы – happy end. Однако, через полгода вызвали ее в соответствующие органы и уведомили: в связи с нелегальным переходом государственной границы и нарушением валютного законодательства, на нее заведено дело. И если бы не личные связи, не подключение к этой гнусной затее здравого смысла тех же чиновников от власти, наконец, то ей мог бы наступить и end-ец.
Впрочем, ее испытаниям на прочность на этом конец еще не наступил. Прошло несколько лет, долги, наконец, розданы, вновь приобретено все необходимое, сын стал довольно большим мальчишкой. Но однажды любимый и дорогой во всех отношениях муж, в момент не самого лучшего своего настроения, бросает ей в лицо: «А я, вообще-то, и не просил тебя вытаскивать меня из плена». В тот же день она ушла от него, забрав сына и личные вещи.
Она сейчас замужем вторым браком и очень счастлива в нем. Успела получить второе образование – журфак. Достаточно обеспеченна не только благодаря мужу, но в основном своими трудами. Исповеди этой ее – уже несколько лет. И как-то так получилось, что разошлись наши дороги и вновь пока пересечься не могут. Потому и в очерке этом она у меня безымянна. Хотя, думаю и в ином случае я вряд ли бы добился согласия на оглашение ее имени. Ведь рассказывала она мне эту одиссею вовсе не для публикации. «Уверенна, - добавила, - что многие жены поступили бы точно так же, будь у них к этому такие возможности».
Немного с натяжкой, но и в этом я с ней солидарен. Так хочется верить, что женщин, подобных ей, в стране нашей достаточно много.
Анатолий Антонов
Рассказ
Исповедь грешницы
Из всех скамеек бульвара эта оказалась единственной, на которую можно было присесть. Только на её деревянном сиденьи не были видны отпечатки от обуви молодёжи, повсеместно сидящей, сгорбившись, на спинках этих скамеек с обязательной бутылкой пива в одной руке и сигаретой в другой. Прямо - нахохлившиеся воробьи на проводах.
Весеннее солнце скорее ласкало даже душу, чем тело. А истрёпанный зимней болезнью организм старика сейчас весьма нуждался и в том, и в другом. И ещё в покое. Когда тебе порядком за семьдесят, покоя хочется всё чаще и чаще. Но, едва прикрыв глаза, он услышал, как у его скамейки задержались детские голоса, а молодой женский голос вежливо спросил: «Не помешаем?». Старательно гася раздражение, старик с трудом разлепил уже налившиеся весенним теплом веки. Прощай, покой!
Их было четверо: действительно молодая и даже красивая женщина, девочка лет восьми, и два мальчика, лет шести и трёх. На удивление, фраза оказалась не просто формальной вежливостью. Все четверо молча стояли и выжидающе смотрели на него. Было ясно, прояви он неудовольствие, и они уйдут. Но старик неожиданно галантно приподнялся со скамейки и пересел ближе к краю.
- Располагайтесь. Всё равно другой чистой скамейки более не найдёте, я их все проверил.
Женщина благодарно улыбнулась ему и села на середину, приглашая на скамью детей. Они присели было, но уже через минуту вспорхнули: «Мы поиграем».
Искоса поглядывая на красивый профиль матери, старик обратил внимание, что дети совершенно разные. Точнее, младший мальчик разительно отличался от брата и сестры. Весна только началась, но лица старших солнце проконопатило уже настолько, что они были сплошь усыпаны веснушками, а волосы отливали медью. Младший же был смугл и темноволос. И, в отличие от сестры и брата, не хохотал, а лишь смеялся, причём регистром раза в два ниже.
Эти различия старика отчего-то заинтересовали настолько, что сонное настроение совершенно покинуло его. Наблюдая за детской беготнёй, он даже достал внеплановую сигарету, что только подтверждало возникшую у него заинтересованность к детям. Хотя, что ж, собственное бытие давно уже, наверное, перестало приносить ему остроту ощущений. Здесь же налицо было развлечение для ума.
Прикурив от зажигалки, боковым зрением он увидел, что дым сигареты потянулся в сторону соседки по скамье. Отпустив детей играть, она так и сидела всё это время в одной позе, не проронив ни слова даже детям. Впрочем, особой необходимости в том и не было, им совсем не требовались замечания. Причиной такого её состояния могло быть что угодно, и старика это явно интриговало. Возникшая неловкость с дымом давала повод к осторожной разведке.
- Извините за дым. – Он помахал рукой перед собой, разгоняя несуществующий уже след дыма. – Я буду поаккуратнее.
Женщина как бы очнулась, и с секундной задержкой повернула голову в его сторону.
- Да нет, вы совершенно не беспокойтесь из-за этого.
Она медленно достала из сумочки пачку сигарет, вытряхнула одну, взяла губами. Старик встал и поднёс ей зажжённую зажигалку.
- Спасибо. – И снизу внимательно посмотрела ему в глаза.
Они курили молча, и пауза переходила опять в молчание.
- Я наблюдала за вами…
Старик даже вздрогнул внутренне, настолько неожиданно прозвучал её голос. «Да как же она наблюдала, не повернув голову и на миллиметр, птичье зрение у неё что ли?», первое, что пришло ему в голову от такого откровения.
- … и обратила внимание, что и вы заметили. Вы тоже заметили, что они разные.
- Да это, вроде, дело обычное, ведь родителей-то двое, - попытался отшутиться старик, всё ещё не пришедший в себя после такого начала разговора.
- Нет, здесь другой случай. Это результат моей измены мужу, как мне все говорят в спину.
Ровный, совершенно лишённый эмоций голос, отсутствующий взгляд, устремлённый в какую-то перспективу впереди себя – да здесь ли она сейчас находилась, подумалось старику? Да ещё такие откровения постороннему человеку. А женщина вдруг порывисто повернулась в его сторону.
- Я три года всё это ношу в себе, ни с кем не делюсь. И всё это время разговариваю сама с собой, и с ним… Не сочтите меня сумасшедшей, хотя я на неё, наверное, и похожа, но у вас такие добрые глаза, в чём-то похожие на его, что мне захотелось именно вам рассказать то, чего не говорила ещё никому. И не скажу, наверное, потому что у меня нет подруги, которой можно излить душу. А это, оказывается, так важно и необходимо, когда есть с кем быть откровенным. Я раньше этого не понимала. А с вами мы разойдёмся, и никогда более не встретимся. Мне станет легче, а вам всё это давно интересно. Ну, вы меня выслушаете?
Старик, кстати, совсем не выглядел дряхлым и немощным. Сухощавый, вполне прилично одетый и, если бы не следы прожитых лет на чисто выбритом лице, никому бы и в голову не пришло назвать его стариком. Наверняка женщина обратила внимание на то, что рука, протягивающая ей дорогую зажигалку, была без малейших признаков старческой немощи, с ухоженными ногтями. Манеры, внешний вид – всё это располагало. Он понимал это, будучи не новичком в психиатрии и совсем недавно ещё интересуясь ею почти профессионально. Предложение этой женщины было, конечно, неожиданным, и это несколько настораживало. Но и лестным, он и это осознавал.
- Если вам это так необходимо, то я внимательно выслушаю вас.
- Ну, так знайте – я действительно изменила своему мужу, они все правы. – Она говорила теперь страстно, но тише обыкновенного настолько, что старику даже приходилось напрягать слух, чтобы не пропустить что-либо. – Но я не ожидала, что у меня ещё может быть ребёнок. Врачи сказали, что шансов практически нет. А тут эта встреча…
Она судорожно вздохнула, выбросила недокуренную сигарету, достала новую, прикурив от расторопно поднесённого стариком огня. Заодно он подсел поближе, чтобы можно было слышать лучше.
- Я никогда не считала себя ханжой и условности, если они надуманные, для меня пустой звук. Но и предательницей не была никогда. Когда будущий муж уходил в армию, мы с ним только начали встречаться и только и успели-то немного поцеловаться. Были, конечно, с его стороны попытки к близости, но только я сказала ему: нет, дело не в том – соблюсти невинность или потерять, а в нас самих. Служи, я буду ждать тебя два года. Придёшь, не станешь наркоманом, не станешь вон той мразью, каких полно вокруг, и будешь любить меня – тогда все и решим.
Эти два года, они мне не просто дались. Я за это время всех своих подруг потеряла, со знакомыми мальчишками рассорилась. Ведь я действительно ни на какие дискотеки не ходила. А если шла в компании на шашлыки, то именно на них, и ни на что ещё. Обо мне и сплетни пускали, и смеялись в лицо. Да только изменить моё поведение было невозможно. Я только убедилась, что по большей части люди злы, глупы и завистливы. И если не хочешь пострадать от «друзей», нужно держаться от них подальше. Во всяком случае – не допускать их к себе в душу. Избегать дружеского общения вообще, конечно, глупо. Но, только, нужно всегда держать определённую дистанцию. Тогда и отношения хорошие появятся, за одно это уважать будут. Не будут любить? Так и слава Богу! Не нужна мне такая любовь: сегодня с тобой обнимаются, а назавтра просто гнусность говорят. Я и сегодня так же рассуждаю, потому-то и нет подруг.
Он очень хороший человек, мой муж. С армией ему повезло, смог там изучить компьютеры. А потом институт по этому профилю закончил, и сейчас программист, как все говорят, очень грамотный. Когда Юляшка родилась, мне пришлось свой институт оставить, хотя муж и очень переживал. Но потом и Артёмка появился. А потом я заболела – и ни о каком восстановлении в институт речи уже идти не могло. Да и успокоилось в моей жизни всё: двое детей, муж – это всё требует большой домашней работы. Я даже чувствовала, что счастлива, жизнь удалась. Но, видно, не знала я ещё её, эту жизнь. А может, и не любила никогда по-настоящему своего мужа, ведь сумела же голову не потерять тогда, ещё сопливой девчонкой, перед его армией.
…Когда Саша в кафе в мой обеденный перерыв подсел к моему столику, случайно, просто с улицы зашел, я только посмотрела на него и… Нет, меня не пронзило каким-то током, как иногда в таких случаях говорят. Но мне стало так тепло на душе! Он только извинился и тоже стал ждать официантку, как и я. На меня посмотрел раз, и всё, никаких попыток к знакомству. И я не смотрела на него, но по мне прямо какая-то благодать разливалась, по другому и не скажешь. Он, кстати, сразу как сел, сигареты с зажигалкой на край стола положил. Но не закурил! Хотя и время было, и пепельница на столе стояла. И мне это так понравилось! Я терпеть не могу, когда во время еды, не после, а именно в процессе, курят. Да ещё, если и окурки не в пепельнице гасят! Меня прямо физически мутит от всего этого. Я говорю иногда, когда уж сильно достанут: да вы посмотрите, хотя бы, на культурных людей, как они ведут себя. Вон, к примеру, все по нескольку раз «Титаник» смотрели, а не обратили внимания, что там воспитанные люди вначале обедают, а потом идут в курительную комнату. Так вот Саша, он и попытки не сделал закурить до обеда. Я позже думала: он меня без всяких усилий одним только этим взял. Хотя, дело было совсем не в сигаретах.
Но конечно, он был очень воспитан. И это сразу бросалось в глаза. Его манера держать себя, разговаривать – всё выдавало воспитание, какое-то благородство, что ли. Когда подошла официантка, я заказала ей стандартный обед. А Саша, повторив приблизительно тот же набор, попросил сразу же принести два бокала красного сухого вина. И тогда только обратился ко мне, понимая, что заказ двух бокалов в такой ситуации выглядит двусмысленно. «Вы извините меня, что взял на себя смелость заказать один из бокалов и для вас. Перед обедом сухое вино только на пользу, а если вы за рулем или пить вино просто не расположены, у меня и в мыслях не будет обидеться на вас. В конце-концов, я могу и оба бокала выпить. Но у меня сегодня день рождения, причём круглая дата, пятьдесят лет. Возлияний вечером с товарищами не избежать, а сейчас вдруг захотелось, чтобы первой меня поздравила незнакомая молодая и красивая женщина. Вы подходите по всем параметрам. Если не откажете юбиляру в этом капризе, я вам буду очень благодарен. А на том свете этот ваш добрый поступок вам зачтётся». И так добро улыбнулся! Если бы он только мог предположить, над чем смеётся…
Господи! Да если бы он попросил меня бутылку этого вина из горлышка выпить, я бы и в этом не смогла ему отказать! Но вслух я ничего не сказала, не смогла. У меня, будто спазм горла какой-то получился, и я только кивнуть и смогла. И потом, это его обаяние, оно на меня действовало как колдовство какое-то. Я понимала, что что-то со мной творится, но разбираться в себе у меня не было ни времени, ни желания.
Когда принесли вино, я подняла свой бокал, сказала «поздравляю», отпила немного, назвала своё имя. Как-то невежливо было вести себя по-другому. А он назвал своё имя и начал говорить.
Музыкант, первая скрипка в оркестре городского театра. Холостяк, поэтому часто обедает в этом кафе. Меня приметил давно, знает и время, когда я бываю здесь. Подсел к моему столику, естественно, не случайно, а ждал на улице моего прихода. И неожиданно произносит: «Я хочу вам признаться, что готовился к этому дню, к встрече с вами. Мы сейчас ждём обед здесь, а дома у меня, между тем, накрыт стол на двоих: на меня и вас. Я отлично понимаю, что всё это отдаёт смесью авантюры с нахальством, однако прошу вас: давайте откажемся от этого обеда и поедем ко мне. Надеюсь, не стоит лишний раз подчёркивать, что со мной вы в абсолютной безопасности».
В какой бы нирване я не находилась, но это предложение меня обескуражило. Так все красиво началось и вдруг – элементарный съём! «Я даже не знаю, как вам ответить! Я замужем, у меня двое детей. Да и потом, я на работе сейчас…». «Отпроситесь! Прямо сейчас позвоните и отпроситесь! Не думаю, что вам часто приходится с работы таким образом уходить». «В первый раз. Хотя, подождите, я ведь говорю вам, что я замужем. И я совсем ещё не решила отпрашиваться…».
Саша вдруг потер ладонью левую сторону груди и посмотрел на меня так тоскливо, что у меня сердце перевернулось. «Что-то болит здесь сегодня с утра. Пожалуйста, поверьте, я не ради совращения вас всё это подготовил. Если бы я эту цель преследовал, я не стал бы действовать так грубо. Да и не мой это стиль, умыкание девиц. Я, почему-то, всё ещё надеюсь, что хотя бы час общения с вами вы мне сегодня подарите. Не знаю, как сказать, но у меня с утра какие-то и светлые, и мрачные предчувствия. Какая-то тоска на душе. Итак, на что вы решаетесь?».
Я не берусь давать оценку свому последующему поведению, хотя, что же здесь оценивать – конечно, я поступила ужасно: по отношению к мужу, к детям, да и к себе тоже. Но только у меня как будто бы помимо моей воли сорвалось вдруг с языка: «Поедемте». Я много потом думала об этом своём поступке, анализировала – почему я так поступила? Ведь я всегда была «морально устойчивой», я любила, пусть – как казалось мне, своего мужа и с презрением относилась к адюльтеру. Измена мужу – в моём представлении это один из наиболее тяжких бабских грехов! И вдруг, фактически с незнакомым мужчиной иду к нему в дом, с совершенно непредсказуемыми последствиями. Не знаю, что за затмение на меня напало, но вот, согласилась.
В общем, спустя полчаса мы были у него. Я так, наверное, сильно нервничала, что не очень хорошо воспринимала обстановку квартиры. Единственное, что сразу бросилось в глаза – стеклянный журнальный столик был действительно сервирован на две персоны. Посередине стояла крохотная вазочка с фиалками, бутылка, фужеры. Саша взял пульт, зазвучал очень хороший джаз, что-то из блюзов.
Едва мы подсели к столику, и я пригубила вино, как на меня опять напало то блаженное состояние, что уже было в кафе. Его близкие глаза, голос – я, наверное, была в полуобморочном состоянии. Вероятно, он заметил это, потому что встал со своего стула и подошёл ко мне, сидевшей на софе. «Я прошу вас, не волнуйтесь так, пожалуйста. Вы в любую секунду вольны встать и уйти. Не надо бояться меня…». И он поцеловал мне руку…
Лучше бы он этого не делал. Я, может, и развратна в душе, и полная дрянь, но честное слово, я не знаю, что произошло со мной. Вот здесь, действительно, током пронзило! Это странно и стыдно говорить, но какая-то сила меня потянула к нему настолько, что я сама подставила ему свои губы. И конечно – разве он мог сдержаться? Он поцеловал меня…
Дальше произошло то, о чём я всю жизнь буду вспоминать со стыдом, страхом и… как великое счастье. Я обхватила его за шею, притянула к себе и упивалась его поцелуем как…, как впервые в жизни. А потом, я просто рванула с него рубашку, даже, кажется, разорвала её. И… повалила на себя.
Я тогда сошла с ума, теперь я это понимаю. Но только такого наслаждения духовного и физического я не испытывала никогда ранее. И не испытаю, конечно. Однако самое глубокое потрясение было ещё впереди, хотя и близко. В самый пик ощущений со мной случилась истерика: я рыдала навзрыд, слёзы лились ручьем, а я целовала его мокрое от пота и от моих слез лицо, обхватив его ладонями. Он пытался меня успокоить, что-то говорить, но меня было не остановить. Неожиданно он, как-то странно вздохнув, вдруг тяжело обмяк на мне, а голова безвольно скатилась в сторону. Я ничего не поняла, вначале, и просто перевалила его вбок, но рука его так неестественно странно откинулась в сторону… Ужас, такой ужас охватил меня, что я на мгновение застыла, а потом стала тормошить его бить по щекам, хотя, наверное, поняла сразу – он умер.
Я понимаю теперь: я вдвойне виновата в его смерти. Если бы не поехала к нему, если бы так тогда не испугалась, если бы не струсила… Если бы немедленно вызвала скорую, может быть его и удалось спасти. Впрочем, в таких случаях вряд ли. Но трусость эту я никогда себе не прощу. Только что так любить этого человека, и вот теперь, так жалко дрожа от страха, суетливо одеваться, собирать свои вещи, боясь оглянуться на беспомощно раскинувшееся на софе тело. И даже перед тем, как выскользнуть из двери на площадку, я так и не посмотрела на него на прощанье.
Уже только на улице поняла, что веду себя как последняя стерва. И если немедленно не сделаю что-то, то лучше и мне немедленно умереть, так я себя презирала. Но что сделать? Вспомнила, что входная дверь в квартиру осталась не запертой. Подошла к таксофону и с него позвонила в скорую. Назвала адрес, сказала, что в квартире только что умер человек, вероятно от сердечного приступа. И отключилась, не слушая дальнейших вопросов.
Мужу о своём преступлении всё рассказала в тот же вечер. Он знает, я никогда не лгала ему, поэтому поверил сразу. Спросил – и что же теперь? Решать тебе – ответила я ему, моё отношение ко всему этому ты знаешь. Как знаешь и то, что такого никогда в жизни со мной не повторится. Только мне было бы легче, если бы ты простил меня, независимо от того, останешься теперь со мной или нет. И муж ответил: о разрыве не может быть и речи, на тебя действительно нашло затмение. Ты слишком много пережила, успокойся сама, а я всё это постепенно в себе переварю. Ненависти у меня нет ни к тебе, ни к тому покойнику, глупо к покойнику ревновать. У нас двое детей, я люблю и их, и тебя. А эта горечь – она уйдёт со временем. Время всё лечит.
Сашу хоронили всем симфоническим оркестром. Его, оказалось, все там очень любили и знали о его слабом сердце. О том, что в последнее мгновение жизни он был с женщиной, все уже знали, и можно представить, что они говорили по её адресу. Я ничего этого не слышала, но муж ходил на похороны, хотя я и просила его не делать этого. А потом была и благодарна. Это – как закрыть последнюю страницу.
Но оказалось, у этой трагедии случилось продолжение, да ещё какое. Через пару недель я поняла, что беременна. Вначале, не могла в это поверить, ведь врачи сказали определённо: больше детей иметь не сможешь. Консультирующий врач беременности поразился и долго меня поздравлял. А я – как мне было сообщить об этом мужу? А после того, как сказала, долго потом тихо ночью плакала в подушку. Муж был категоричен: никаких абортов; мы, было, отчаялись, а этот музыкант вылечил тебя. Так что, будем ему благодарны за это, и ребёнка вырастим как своего, да он и есть свой.
Я ещё только ходила беременной, а в спину мне уже начали шушукаться. Кто-то знал о том, что детей я больше иметь не должна бы. Кто-то, возможно, видел меня в кафе с Сашей. Не знаю, но слушки поползли. А уж когда родила Сашеньку – как я благодарна мужу только за это имя! – и стала видна разница между детьми, долго потом чуть ли не в лицо «участливо» улыбались. Однако меня это совсем не заботило и не заботит. Вот, лишь бы здоровье у Сашеньки было, как у первых двух.
- И как же я благодарна вам, что вы выслушали меня. – Женщина с каким-то полувсхлипом порывисто взяла старика за руку.
Старик, давно уже выкуривший «плановый» запас своих сигарет, осторожно посмотрел на соседку, не плачет ли? Но глаза её были сухими.
«Характер, однако», с уважением подумал он.
- С мужем, как я понял, тоже на эту тему не разговариваете?
- Нет, конечно. Я ему только одно условие поставила, когда поняла, что он действительно простил меня, и что мы остаёмся вместе: никогда, ни при каких обстоятельствах на эту тему даже не намекать. А выговориться так хотелось! И не с кем! Мамы уже нет на свете, искренних подруг не было никогда. Спасибо вам. Мне теперь легче жить дальше будет.
- Да, я понимаю вас. Слушателя всегда по жизни не хватает, уж поверьте мне. Ну, а ваша история, оценки я ей давать, конечно, не буду. Да она вам и не нужна. Вы и сами с этим прекрасно справляетесь. Главное – дети, вон они какие у вас прекрасные. И с мужем, судя по всему, вы счастливы.
- Вы правы, мы с мужем очень гордимся детьми.
Женщина встала со скамейки, подозвала детей, и они неторопливо потянулись к выходу из парка.
«А все же, она так и не ответила на мой последний вопрос, - подумал старик. – Счастлива ли она? Вряд ли. Ведь какой поначалу был счастливый брак, а вот надо же, страсть оказалась сильнее. Если бы не смерть, она бы ушла от мужа, наверняка. А как сложились бы потом отношения, когда чувства поутихли? Пожалуй, этот расклад оказался наиболее в её пользу. И она это понимает, похоже. Но помнит всё, и её это мучит. Что ж, каждый несёт свой крест».
И старик, наконец в покое, прикрыл свои красноватые веки.
Шлюха милосердия
Анатолий Антонов
Новелла
Эта, рассказанная случайным попутчиком, история о сестре милосердия долго не давала мне покоя. Пауза в написании возникла лишь потому, что я и сам никак не мог определиться с оценкой ситуации. Что было главным составляющим в возникшей коллизии: махровый разврат, милосердие в чистом виде, а может - своеобразный героизм, проявившийся в такой вот форме жертвенности собой? Кстати, майор, в вагоне купе рассказавший мне эту историю и принимавший во всём этом самое непосредственное участие, о первом оценочном варианте не хотел и слышать, и превозносил эту женщину до небес. Я, уважая его мнение, поддакнул тогда, но долго потом колебался. А в результате, так и не придя к окончательной точке зрения, рассказываю всё как есть.
Жанна (имя изменено) никогда не пользовалась особенным вниманием мальчиков: ни в школе, ни в медицинском училище. При стройной фигурке, лицом была наделена самым заурядным, хотя и со здоровым цветом кожи. Тем не менее, даже хорошенькой её было назвать трудно, но ведь молодость красива сама по себе, да и беспечна до определенного времени. А потому, не отягощаясь до поры возникающими у сверстниц сексуальными проблемами, она спокойно закончила медицинское училище и пошла работать по специальности. И возникла проблема первая: при всём дефиците и востребованности профессии, оплата за труд была настолько мизерна, что молодой девушке, даже без особых претензий на шик, на приличное существование денег катастрофически не хватало. Кто-то ей дал разумный совет: в Чечне такие как ты на вес золота – и платят хорошо, и женихов валом. Долго не размышляя, пошла в военкомат, а вскоре оказалась и в госпитале, на сортировке того, что выходило из военной мясорубки. Где и возникла проблема вторая, и основная.
Жанна всегда, до этого периода в своей жизни, была уверенна, что адаптацию к своей профессии прошла окончательно: её давно уже не подташнивало от вида язв, людской немощи, содержания уток и судков, спецефичного запаха старых бинтов и вида свежей крови. Но то, с чем она соприкоснулась теперь, повергло в шок. Молодые ребята - и её сверстники, и чуть старше - иногда поступали к ним в таком нечеловеческом состоянии, что в первые часы она только огромным усилием воли не давала себе здесь же, у операционного стола осесть в обморок. И всё же в первый день работы кровь из прокушенной губы проступила даже на маске. Правда, никто на эту слабость внимания не обратил, только хирург чуть задержал взгляд на её глазах.
Впрочем, постепенно эта чувствительность пошла на убыль. Хотя и плакать в подсобке, особенно при наиболее немилосердном четвертовании на хирургическом столе очередного молодого парня, она продолжала почти ежедневно. Тем более, что иногда они и умирали: и под скальпелем, и потом, на реанимационной койке.
Её это удивило, но практически все выздоравливающие обратно, под пули возвращались с явной охотой. Ещё до выписки многие обращали внимание на скромную девушку, пытаясь вызвать у неё особое к ним отношение. Не раз бывало, что ей и хотелось бы ответить взаимностью, но вся эта госпитальная обстановка её не располагала к любовным играм. Она со всеми была любезна, и не более.
Лишь однажды Жанна чуть было не уступила страстному натиску выписывающемуся на следующий день солдату, годами немногим старше её. Он шагнул вслед за ней в подсобку и закрыл дверь на шпингалет. Этот жест не испугал её. Каким-то интуитивным женским чувством она знала, что заимела над ним какую-то власть и сила эта, если понадобится, защитит её. А парня этого она заприметила давно: он-то, как раз, с ней никогда не заигрывал, но неотступный взгляд его, казалось, прожигал насквозь и волновал её. Иногда она намеренно старалась пройти поблизости от его койки, чтобы ещё раз испытать это пленительное ощущение учащающегося пульса.
Он молча подошёл к ней, сел рядом на клеёнчатый топчан. Затем поднял обе руки, положил ей на плечи и крепко стиснул.
- Я завтра уеду, хочешь – хоть сейчас поженимся, а я… - хриплый его шёпот прервался. Полубезумный взгляд сверлил в упор, губы беззвучно шевелились в нескольких сантиметрах. И вдруг они с силой прижались к её губам, только что-то, как стон, доносилось из его груди до её сознания.
Жанна раньше уже не раз целовалась и знала, что это довольно приятно. Но от этого поцелуя, когда больно не только губам, но он почти вывернул ей плечи, а грудь – он же совершенно оторвал ей грудь, - от этого поцелуя она, фактически, потеряла сознание. Нет, она не была в обмороке, но эта волна сладкой истомы, так внезапно хлынувшая ей в сердце, полностью выключила в ней осознание действительности. Это волшебство, творимое с ней, длилось неизвестно сколь долго, но оно разом исчезло, когда его рука начала стаскивать с неё трусики.
- Нет! – И взгляд, и голос её были твёрже стали.
Парень пытался, было, что-то ещё сказать, но, всмотревшись пристальнее в её лицо, лишь молча встал и, покачиваясь, вывалился из подсобки.
На следующий день его выписали, и вместе с его исчезновением что-то исчезло и из жизни Жанны. А попросту – она затосковала. Может и не конкретно по этому парню, но воспоминания о тех ощущениях не оставляли её ни на один день. Она хотела повторения той встречи. Которая и состоялась почти ровно через месяц, и в корне изменила всю дальнейшую судьбу Жанны.
На операционном столе она увидела даже не его, а, фактически, то, что от него осталось. Оставалось, впрочем, не так и мало, но мина, на которой подорвался горемыка, оказалось безжалостной по полной программе - взрывом разворотило не только ногу, но и пах. Хирург, отнявший ногу выше колена, горестно поцокал языком. Но это сожаление, как можно было догадаться, относилось не к ноге. Правда, добавил он, с этим безнадёжно не окончательно, может в центре и помогут.
Но Жанна всех этих разговоров не слышала. На её счастье обязанности хирургической сестры на этот раз выполняла не она, но в операционной она находилась. Только свои вспомогательные хлопоты выполняла в полной прострации. Перед глазами стояло лицо парня в кислородной маске, капельница и изуродованное его тело. Звуки окружающих плохо доходили до неё, в уши как будто налили воды, но она вряд ли осознавала это: в её груди с каждой минутой нарастало чувство, что это она виновата в теперешнем уродстве этого парня. И не будь она тогда такой щепетильной дрянью, может он и поостерегся бы там, и не наскочил на мину. В мозгах у неё это – «Дрянь! Дрянь! Дрянь!», звучало всё сильнее, и даже начало пульсировать в висках болью.
Убрав в кабинете после операции, она пошла по коридорам, не отдавая себе отчёт, куда и зачем идёт. И только у отделения выздоравливающих поняла, зачем она сюда пришла. Она внутренне содрогнулась, но это не поколебало её решимости. Подошла к одному из спящих, легко тронула его за рукав и, когда тот открыл глаза, жестом показала идти за ней. Она привела его в подсобку, закрыла дверь на шпингалет и сняла с себя трусики.
Потом парень, осознав, что он у неё первый, спросил всё же – да зачем же она так, какая в том была необходимость? «Ничего, - ответила она, поглаживая его коротко стриженую голову. – Всё нормально, ты только не говори никому».
Но, видно, не надолго хватило этого паренька, и перед выпиской он кое-кому о своей «победе» шепнул. И когда вскоре ещё один её, не так сильно и упирающуюся, затащил в подсобку, она приняла решение.
К счастью, забеременеть она не успела. Но на будущее решила обезопаситься, благо знаний у неё хватало. Больше вариантов «затаскиваний» она никому не позволяла, а сама определяла с кем ей быть и когда. Более одного раза с ней никто не уединялся, были это только вчерашние пацаны, и только те, кому предстояла выписка в район боевых действий. Никогда своих услуг не предлагала офицерскому составу, да они и не домогались её, может, даже и не знали об этой её стороне жизни. Вполне возможно, что солдатская солидарность, храня ей своеобразную верность, особо об этой форме милосердия и не распространялась. И ещё. Никто никогда не был с ней груб или вульгарен. А, наоборот, перед уходом ей всегда говорили: «Спасибо, сестричка». Ей и было довольно.
Шила в мешке не утаить, а это, почти поставленное на поток мероприятие, долго держаться во всеобщей тайне, конечно, не могло. Начальник госпиталя, тот самый хирург, вызвав её в кабинет, долго тянул сигарету. Потом сказал с недоумением:
- Шлюха… Да как ты могла, Жанна! Ты же такая была чистенькая и светленькая, и вдруг – солдатская подстилка. Не верю! И вот до сих пор не верю! Ну-ка, рассказывай!
Она не размазывала сопли признания и раскаяния, но слёзы из её глаз капали сами собой. Но голос был ровный, без надрывов. И она рассказала ему всё: как мальчишка признался ей, что никогда ещё ни с кем, как она предпочла сохранить целомудрие и, возможно, по этой причине он не сумел сохранить себя, как она решила сохранить остальных, если это хоть немного в её силах.
- И, ты понимаешь, я смог только подойти к этой пичуге, и поцеловать ей руки, хотя следовало ей ноги целовать. – Мой вагонный майор с размаху чёкнулся со мной остатками водки в стакане. – Ну, и устроил ей перевод в хороший госпиталь, подальше от свежей крови. И до сей поры жалею, что не попытался её к награде представить. А разве она не достойна? Ну, скажи!
|
|