Дождевой червь.
Уже четвертый вечер подряд, возвращаясь ночью домой, я курю и думаю про одно и то же. Смотрю в размытую по стене дома точку, далеко вперед выдыхаю дым и широко шагаю, боясь взглянуть на до бесприличия волшебное звездное
небо. Наверно, как и на эту горькую правду: мою единственную боль и неудачу. Далеко вперед выдыхаю с едкой злостью, шагаю широко, надеясь в агонии растоптать асфальт. Как и тебя, милая добрая девочка.
Рано утром ты встанешь, подойдешь к окну в своей спальне, за ним тихо затаится она: в черной рясе, иссохшая и без зубов. Но ты ее не увидишь, будешь смотреть на пластиковую извилину речки и пятна далекого города. Поваляешься еще в кровати, после поставишь чайник, будешь молча смотреть телевизор. Одна.
Железный он на плитке тихо засвистит. Ты почему-то резко соскочишь, побежишь на кухню. Бардовая ухватка прилипнет к твоей руке, и ты потянешься до дальней конфорки. Хрупкие тонкие руки твои внезапно затряслись под тяжестью кипящей воды и обессилели. Прямо по груди горячей струей на руки. Резкое жжение, звон упавшей железки и боль, ты и раньше знала, что такое обжечься, но не столь сильно. Судорожно включаешь холодную воду и подставляешь левое запястье под шумный залп. Вроде спокойно и тихо, даже приятно, но грудь на полоски рвет адская боль, и ты чувствуешь, как нарастает жар круглым пятном по белоснежным прелестям твоим. На глазах наворачиваются слезы, понимаешь, что есть аптечка, и что что-то, что в ней лежит обязательно должно помочь тебе. Ты не знаешь, что именно, ты вообще хреново разбираешься во всем: в лекарствах, в бытовой технике, в книгах, в людях, но что-то, какая-то мазь должна тебе помочь.
Резко отрываешь руку от напора живительной влаги и, неказисто разворачиваясь, поскальзываешься на влажном линолеуме. Также неказисто падая на одну ногу, ударяешься головой об стенку. В глазах резко темнеет.
Испуг. Нога жутко ноет, и от этого тебя тошнит, голова кружится. Боль на руке почти догнала боль грудную, и ты видишь, краем потускневшего взгляда, как багровое пятно сигналит тебе адскими импульсами. Рвотные массы подпирают к самому горлу. Во рту становится кисло, и огурцы, свежие вчерашние огурцы горькой кашей выплескиваются на кремово-коричневый орнамент пола. Ты падаешь навзничь. Нащупываешь тонкими пальцами огуречные семечки у себя на щеке, выбиваешь их из носа снова и снова. Пытаешься ползком на коленках выбраться из кухни.
Грудь почти съела кислота ожога, и она постепенно начинает волдыриться: на красной коже выступают желтые пятна сукровицы. Безысходно рвешь ногтями на себе одежду. С царапин каплями выступила кровь и боль, боль. Нога обогнала боль в руке. Ты с ужасом понимаешь, что не можешь подняться. Сидишь в коридоре, прикрыв окровавленной рукой глаза, плачешь от боли.
Непонятный треск и шум из зала. Осилив метр пола, ты выглядываешь в дверной проем.
Сквозь соленые капли глаз смотришь на искры, постепенно засыпающие все вокруг. С ужасом, безысходностью и болью во всем теле, которая внезапно нахлынула с головокружением. Рот твой в слизи и зеленых пятнах огурцов приоткрыт. Слезы, кровь едкими линиями сквозь тебя всю. В кухню за водой? Тушить? Не сможешь, понимаешь это. Дотянувшись до покрывала, кричишь о помощи, зовешь.
Хлопок, и оранжевые языки, вырвавшиеся с осколками из черного ящика, начинают пожирать старое лакированное трюмо. Ты визжишь, срывая голос, кричишь болью.
Силу всех звуков произведенных с момента рождения, ты вкладываешь в этот безумный ор. Тебя еще раз вырывает. Покрывало покрывается пятнами желчи. Ты пульсируешь. Ритмично. С ударами сердца. Болью во всем теле. Кидаешь покрывало в сторону, и багровую ногу обдает жаром. Ты взвываешь от пика боли и слез. Все слезы. Вся боль. Твоей жизни воедино. Ноги окончательно отказываются слушаться тебя, и только правая рука, которой ты выронила чайник, тянется в сторону окон. А за окном ничего, только небо и беззубая улыбка старухи. Милая такая, искренняя.
Как червь в слизи, крови, багрового цвета, ты всем телом ползешь к дверной ручке. Дождевой червь. Дергаешь, опираясь на плечо. Дергаешь. Искры все еще сыплют, сыплют тебе иголками на ноги, и ты чувствуешь, как боль тебе лижет пятки. Защелку вверх. Дергаешь. Свежий воздух темнеет в глазах твоих. Треск и шум начинают съедать тебя, а крики "AAAAAAAAAAAAAAA" не умолкают. Животные крики. Огонь съел комнату и хочет тебя. Вырывается столбами дыма на балкон и что-то шепчет. Слово "боль". Ты ее чувствуешь, вся в блевотине, крови и полопавшихся волдырях, с обгорелыми волосами, чувствуешь, как из тебя выходит что-то мягкое и теплое. Ты понимаешь, что, но боль, боль, боль глушит понимание, голова кругом. Масса свободно движется по ногам, и коричневые сгустки выползают из-под края шорт. Машинально хватаешься за бедро, влага потных, кровавых ладошек смешивается с густой темно-коричневой вонью.
Ты в панике закопченной, трясущейся от боли рукой хватаешься за перила балкона, второй смазываешь дерьмо по щеке и губам, обданным жаром. Там оно смешивается с всем: с кровью, огуречными семечками, слезами и соплями.
На краю вниз головой. Вертануло в бок, в сторону, в бок. Удары не чувствуешь. Резкий рывок. Звонкая тишина в ушах, и полоска, отрезавшая боль от разума твоего, невольно спятившего. Яркие пятна. Внутри тишина.
СССССССССССССССССССС.......
Треск где-то наверху, клубы дыма, оранжевые вспышки. Тело твое спутанное шестью бельевыми веревками обвисло. Три из них сплелись на шее. Глаза белы, закатившись на бардовом лице, а по той самой обожженной ноге бежит тоненькая струйка...
А он придет с рыбалки и узнает, что Катюша трагически погибла.
Делаю последнюю затяжку, кидаю бычок у подъезда, секунд пять, задрав голову смотрю на звезды. Хорошо мечтать летней ночью.
|
|