Ели просели под снежною проседью,
небо безлунное снегом беременно.
Льдисто на сердце ноябрьскою осенью,
осенью поздней, почившей безвременно.
Спит на холме деревенское кладбище,
стынут кресты под пушистыми шапками.
Как без коней сиротливо на пастбище!
Зыбок их сон за заборами шаткими.
Скоро леса сморит сон летаргический,
льдами стремнина студёная сузится.
Ночью рождественской звон литургический
свято сольётся со смехом на улице.
Яблоком щёки детей разрумянятся,
звёзды рассыплются в небе стеклярусом.
Детство беспечное грустно вспомянется
в белых туманах растаявшим парусом.
Вспомнится светлое детство барачное:
на крестовинах распятыми ёлками,
месяцем, плывшим в окошко чердачное,
да леденцами-сосульками колкими,
печкою жаркой да окнами в инее,
пилкою дров да колонкой на улице...
Небо тогда было синее-синее,
и нам казалось, что всё у нас сбудется.
Вспомнится веткою красной кленовою,
кошкой скребущей в окошко невзрачное,
первым снежком и лыжнёю-обновою,
что ты пробил от крылечка барачного,
в детских садах-шестидневках отсидками,
в бани походом с отцом воскресеньями,
Пасхой святой с куличом да улыбками,
солнца теплом да ручьями весенними.
И в ночи летние, и в ночи вьюжные,
и в дни рождения, в светлые праздники
были застолья барачные, дружные
с бражкой забористой, с белым да красненьким.
Так с патефонной чарующей музыкой
годы дорожками мчались шипящими.
Мнилось к баракам прикованным "узникам",
что вне бараков свободу обрящем мы.
Взрослые в нашем бараке не "акали":
от продразвёрсток Москва окрестьянилась.
Часто мы падали, но мы не плакали
в жизни суровой, что пьяно буянила.
Каждый делился деньгами и бедами,
жизнь заставляла шагать одним племенем.
Мы из столовки питались обедами -
матери наши трудились до темени.
Были отцы иногда наши пьяными...
Нервы нуждались, видать, в излечении.
Каждый прошёл дни войны окаянные,
мнилось им в водке души очищение.
Славил Степан в своих песнях икающих,
что в боевые походы так звали нас,
рейды машин, блеском стали сверкающих,
гром огневой и величие Сталина.
Были дощечки от бочек нам лыжами:
не беговыми, а высокогорными.
Странно, однако, но всё же мы выжили,
хоть и не мчались мы трассами торными.
Войны, конечно, велись по всем правилам:
камни на шпалах - оружье метателей.
Каменный век наша армия славила
в тяжких боях против "завоевателей".
Часто кровавыми были виктории.
Были девчонки у нас санитарками.
В наших анналах барачной истории
мы отражали баталии жаркие.
В марте, как только проглянут проталины,
вскроется пруд под пургою усталою,
льды ноздреватые были плотами нам...
Часто скользили мы с них в воду талую.
Вскинешь на печку одёжку набрякшую.
Высохнет - снова в поход зовёт Родина.
Снова помчится зелёною квакшею
льдина маршрутом прудовым, не пройденным.
Принадлежали в той жизни к дворнягам мы,
к схваткам на свалках судьбою натасканным.
Властью народной под красными стягами
лишь часть народа бывала обласкана.
Но не просили у ней Христа ради мы...
Было бы солнце да небо прозрачное.
С овощебазы арбузом украденным
щедро делилось то братство барачное.
В братство входили собаки да кролики,
кошки да голуби, чижики, ёжики.
Крик петуха со дворового столика
сон разрезал, будто вор сумку ножиком.
Дяди Афони хряк тихо похрюкивал,
куры паслись и неслись в саду стайками.
Нам на всё лето трусы были брюками,
иль в шароварах форсили мы с майками.
Семечки пахли тогда керосинкою.
Бабка Фаина частенько их жарила.
Свечка пред образом с Божьей росинкою
пламенем темень барачную жалила.
Баба-Таиса с собакой-подлизою
Читой была всем сестрою и матерью.
Пред КВНом её с дутой линзою
чай пила чинно барачная братия.
Был рынок Птичий нам Красною площадью,
Южный проезд был границей империи.
Старый старьёвщик с зачуханной лошадью
нам поставлял пугачи за материю.
В дерзкие рейды зелёные лучники
тёмными дебрями шли конопляными.
Братья барачные, верные спутники!
Как удалось нам не стать наркоманами?!
Дети Арбата с отцами не ведали,
что за пределами мира их мрачного
жил мир иной с его счастьем и бедами,
мир босоногого братства барачного.
Нас обделяли морскими "артеками",
Ёлкой кремлёвской и дачами с клумбами.
В наших бараках мы были ацтеками
в мире, ещё не открытом колумбами.
Мы во дворах не играли под арками.
В нашем саду, лепестками усеянном,
ягоды вишни с черешней подарками
были дороже дворцов нам с бассейнами.
Гроздь снегирей, облепивших боярышник,
в сердце вздымала восторг откровения.
С нами сражались барачные барышни
в снежных баталиях до посинения.
Школа казалась далёким нам островом,
там - за рекою мазутною Нищенкой,
прудом, поросшим осокою острою,
под одичалой, как мы, стойкой вишенкой.
В мелком пруду с тонкой плёнкой бензиновой
плавать учились мы вместе с циклопами.
А карасей мы ловили корзиною,
в углях пекли и с картошкою лопали.
Путь наш прямым был, хотя и с ухабами,
и в шалашах жили мы робинзонами.
Как бедный быт нас не сделал похабными,
и не пошли мы колючими зонами?
Но я солгал бы, что были мы нищими,
пусть на конфеты меняли бутылки мы.
Души живые не стали кладбищами,
и древо дружбы не стало опилками.
Послевоенные дети барачные,
ветром космической эры овеяны...
Чаще - законные, реже - внебрачные,
по коммуналкам мы были рассеяны.
Братство барачное, детство барачное!
Нет, не о бедности я ностальгирую.
Время лихое пришло и бардачное,
вот я и память свою "делегирую":
в детство далёкое - море безбрежное,
в небо высокое, время безгрешное,
в прошлое без эгоизма и пресности,
полное радости, чести и честности.
Москва,
6 сентября 1999 г.
|
|