КАРАНДАШНЫЙ ШТРИХ.
Новелла из цикла «24 часа из жизни Женщины».
1.
....Она очень долго подбирала название тому странному чувству, возникшему после встречи с Ним, у кромки моря, на теплом, разнеженном от солнца, песчаном берегу.
Вокруг не было ни души. Она, как всегда, сидела в шезлонге, держа на коленях скользкий коленкоровый планшет, и пыталась вывести на бумажной пустыне – белизне свое новое откровение: карандашный штрих, линию, овал: чайку, парус яхты, скользящей вдалеке., облако, почти растаявшее в безбрежности июньского полудня...
Нарисовать изменчивую волну она не пыталась. Итальянский карандаш для ее переливов был слишком черен, скучен, единственное, что он оставался еще способен передать, так это: гибкость линии, непокорную упругость тайной, прозрачной силы волны, да остроту клюва чайки, бесстрашно усевшейся на белый барашек.
И это было все, чего она могла добиться, смягчая досаду от сожалений о своей вечной торопливой забывчивости: не взяла, выходя из дому, цветные мелки!
2.
...Его тень, упавшая рядом с ворохом скомканных белых листов внезапно, тень высокая, островерхая - от смешной шляпы – пионерки, сложенной из старой газеты, немного напугала ее. Она вздрогнула было, но он быстро опустился на корточки и осторожно коснулся ее пальцев рукой.
- Не бойтесь, я безобиден! Я Ваш заскальный сосед.
- Что значит « заскальный»? - с вызовом посмотрела она на него, откинув со лба прядь волос и нечаянно, нервно черканув себе по щеке мягким грифелем, угловато заложенным в пальцах....
- Я живу вон за теми прибрежными скалами. Мой дом чуть выше и в стороне от Вашего. Вы видели его?
- Одну боковую сторону. Окна были заперты. Он мне показался необитаемым.- Она вновь безразлично пожала плечами и склонилась к рисунку.
-Вытрите щеку, на ней – полоса. – он вынул из кармана выцветших шорт смятый платок и подал ей. – Я совсем недавно приехал. Еще не обжился.
Она фыркнула и, заложив карандаш за ухо, вытащила свой комочек платка откуда - то из складок пышной юбки - гофре. Потерла щеку с усилием, нервно смяла платок и он снова исчез в недрах ее одеяния.
-Вы сердитесь.- Он не спрашивал, а утверждал. – Простите, наверное, я спугнул Ваше вдохновение. Но я вот уже несколько дней наблюдаю за Вами. Вам так хочется зарисовать море?
- Нет. Мне хочется зарисовать его душу. – она усмехнулась одними уголками губ, слегка прикусила нижнюю, полноватую, своевольно изогнутую.- Но не хочется беседовать с незнакомцем с тайными умыслами.
Стряхнув песчинки и брызги волн с коленкора планшета, она резко встала, едва не опрокинув легкий шезлонг, и шагнула в сторону. Он загородил ей дорогу, вздохнул устало:
- Нет у меня никаких тайных умыслов. Просто – Вы мне нравитесь. Напоите меня чаем, я озяб.
Она хмуро, исподлобья, взглянула на него, сунула планшет с рисунками под мышку и зашагала по песку к дому с мансардой и зеркальными окнами, с чуть приподнятой, словно на сваях, террасой. Незнакомец неотступно следовал за нею. Его плетеные сандалии нудно скрипели и утопали в песке. Один раз он резко наклонился, чтобы поднять выпавший из планшета лист бумаги. Скрип, терзавший ее уши, оборвался на миг....
- Это - Ваша дочь? Какой славный ребенок. Вы любите рисовать детей?
- Не очень. Они - непоседливы! – последовал резкий ответ, но головы она по - прежнему не повернула.
У порога он протянул ей потеряный лист, но она отвела руку:
-Благодарю. Оставьте себе на память. Я не храню неудачных рисунков.
Она вошла внутрь, слегка толкнув стеклянную дверь. Он все еще недоуменно стоял у порога, когда из прохладной глубины дома вдруг раздался голос.
- Снимайте обувь. Я не люблю песка на мозаике.
Он нерешительно отворил дверь, блики солнца заиграли на стекле, и зябкая прохлада стен тотчас вползла в его душу, как и неожиданное чувство того, что пути назад больше нет. Никуда....
3.
- Согласитесь, странное начало для флирта, не правда ли? – он улыбнулся широко – белозубой улыбкой, и что то на миг в ней показалось ей неестественным, но она тотчас одернула себя: человек в незнакомом месте, понятно, что он насторожен, с чего бы ему улыбаться с радушием.
- А мы и не договаривались с Вами о флирте. - нарочито спокойно произнесла она в ответ.-
Только о чашке чая. Флиртуют хотя бы с малознакомыми людьми, а Вас я совсем не знаю.
Кто Вы такой?- на мозаичный пол светло – кремового оттенка упала капля молока. Внутренне она чертыхнулась: опять лишняя работа! – и посуда на подносе тоненько зазвенела.
-Я? Никто... – он слегка замялся. - . То есть, я в отпуске предпочитаю считать себя никем, а вообще - то я.. ин.. – тут он вновь запнулся и договорил с усилием. – Художник.
-- Вы тоже - рисуете? – она опустила в чашку еще один кусок сахара. – Столько хватит? Простите, я куда - то положила щипцы...
- Я во всем предпочитаю естественность. Спасибо. - Он осторожно коснулся пальцами ее руки. Пальцы были очень горячими. – Вашу кисть можно отлить в бронзе. Необыкновенно красивая форма. Вам это, должно быть, говорили и до меня. – Его голос звучал чуть глуховато, но и тени смущения не было в нем.
« Чертов ловелас»! - с внезапным отвращением подумала она и внутренне поморщилась, а вслух твердо и резко выдохнула: - У Вас давно не было женщины, не так ли? Но я - не Женщина. Я - Горгона с карандашом, так прозвали меня в округе. Вам это известно?
О, да! – он рассмеялся, в его карих глазах блеснули золотистые огоньки, то ли бешенства, то ли – бесстыдства желания, то ли – растерянности, она не успела понять, как они - погасли.
- Я уже навел о Вас справки.
- У кого? У хромоногого сторожа? – она внезапно развеселилась: - О, воображаю, что он Вам наговорил. Он меня терпеть не может! Ворчит, что я замусорила весь пляж...
- Да. – он поставил чашку на столик как то странно – бесшумно, словно и фарфор, и все вокруг наполнилось тишиной или - она внезапно потеряла возможность осязать мелодии солнца, облаков, ветра и своего прохладного дома.. Слышать почти все, кроме его низкого, бархатистого голоса, похожего на рокот волны или только что что родившегося в небесах вихря...
– ....А еще он мне сказал, что у Вас много родинок : одна - на внутренней стороне бедра, совсем близко к краю, другая - под правой грудью, третья - на сгибе левого локтя, а четвертая.. Боюсь, мне придется уточнить ее местонахождение.. Вы не возражаете?
...Солнечные блики на мозаичных стенах потемнели. Чайка, взмахнув крыльями и резко крикнув, метнулась за окном в сторону моря. Все звуки тонули в шуме прилива, даже скрип старых ступеней, что вели наверх, в полукруглую мансарду.
4.
...Она бы никогда не смогла сказать точно, что принесли ей эти странные полторы недели у моря с человеком, делившим с нею и кров и постель, и ставшим ей в чем – то даже - близким, но только не на уровне физическом: узнавание тел друг друга казалось ей лишь страстным и.... странным танцем, в котором она не ощущала равности.
«Танго в постели», всегда - с тайным желанием подчинения, накрытия собою, как штормовой волной, вначале немного раздражало ее.
(Так, перчинка, попавшая в кофе, раздражает кончик языка и обжигает горло до спазм, но и – дарит удивительные ощущение тепла, постепенно разгорающегося внутри, как большой костер.....)
Но лишь – вначале.. Позже она, как - то исподволь, незаметно для самой себя, сумела превратить возникающее было раздражение в забаву. И с тех пор, с чуть усталой, снисходительной улыбкой наблюдала за своим странным «жиголо». Тот был искусен в ведении своей партии, пожалуй, даже – чересчур. Но, чувствуя, что она, словно песок сквозь пальцы, пропускает через себя и – отстраняет, - с усмешкою! - его желание главенства, он растерялся до головокружения.
5.
Свою растерянность, это молчаливое головокружение, терзавшее его до бешенства, до белков глаз, пылкий незнакомец пытался маскировать, кстати и некстати, странной, почти жадной, откровенностью о своем прошлом.
Прошлом человека, которому искусство - внезапно, в один опаляющий миг, заменило всю обычную неподвижность благополучной, устоявшейся жизни: дом, семью и даже – работу, в которой он слыл своего рода « классиком». Его рассказы блаженно удлиняли тихие вечера в багряных отсветах заката, но - не мешали ей. Она опускала ладони в расплавленное закатной зарей золото моря, потом грела их у небольшого костерка. Капли воды шипели на угольях плавно стекая с рук. И так же плавно протекали мимо нее, сквозь ее Душу, и волны его рассказов.. Она лишь чему - то легко и тихо улыбалась внутри себя.. Победной улыбкой Женщины.
6.
Он принес из своего заброшенного вконец жилища все наброски, этюды, рисунки, и по вечерам, сидя у жарко пылающего камина, они вдвоем осторожно расправляли загнутые углы ватмана и мелованной бумаги, вглядываясь в них. Рисунки , хорошо сохранившиеся, тщательно переложенные калькой, таили в себе что то странное, что всегда притягивало ее требовательное и чуть раздраженное внимание. Какую - то недосказанность, нервность и неровность штриха, непрорисованность лиц, неточность взглядов, небрежность поз.. Словно мир, что очерчивал своим летучим грифелем внезапно проснувшийся в рабе математики и точных расчетов художник, этот неведомый прежде мир красок и чувств, привлекал его страстно, пылко, всецело, но всегда - лишь на короткое мгновение, как ослепительно яркий луч солнца после дождя или густого тумана!
А потом... Потом он снова погружался в себя, в самолюбивое созерцание своей собственной души... Впрочем, она, душа эта, никак, нигде не отражалась в карандашных линиях. Больше ее было в экспрессии рассказов, сбивчивых, путанных, образных.. и тоже похожих на мелодию, которая обрывается внезапно.....
7.
В один из таких вот каминных вечеров ей вдруг захотелось подправить один из ломаных углов его рисунка. Мягким карандашным штрихом, пастелью. От одного, едва уловимого, жеста ее руки рисунок весь засверкал, заискрился солнечными бликами. В нем появилась некая мелодия завершенности. Мелодия весны.
На рисунке была изображена молодая женщина, сидящая на подоконнике, в полутени и читающая книгу.. Впрочем книга лишь лежала у нее на коленях, вместе с полузавядшим цветком ириса. Мечтательный взгляд женщины был устремлен куда то мимо страниц., но выражен был как то неясно, словно бы - близоруко..
8.
Изящное прикосновение ее отточенного карандаша придало взору на рисунке почти тотчас такую притягательность, какую, должно быть, всегда имеет взгляд Женщины в самом начале Весны и Юности, когда бурлят внутри все страсти Души, все жизненные силы...
- Может быть, такою была и я - в 20 лет... – мечтательно обронила она. Карандаш выпал у нее из рук.
Он подошел сзади, положил ладони ей на плечи – обычный жест в эти дни. Стало тепло, но неловко, словно что то теснило движения. - Сколько тебе сейчас? - полыхнул ей в шею жар его любопытства.
- Тридцать шесть.
- О! Не скажешь! – удивленно протянул он и коснулся губами ее шеи. - У тебя здесь дивная кожа..
- Да, странно, как это она не огрубела на ветру! - Она рассмеялась коротким, чуть нервным, недоверчивым смехом, запрокинула голову... – Подожди.. Ты слишком нетерпелив.. – Ее голос звучал с мягкой хрипотцой. - И потом, я помну рисунок, а он чудо, как хорош! Еще пара таких поправок в твоих работах и мы сможем устроить выставку..
-Выставку дилетанта? – рассмеялся и он, и по комнате словно горошины посыпались, громко стуча об пол. – Милая, ты шутишь! Лучше идем наверх....Утром ты так рано сбежала от меня к морю, я не успел и слова сказать!
-Ты крепко спал! – она, смеясь, раскрыла губы навстречу его губам, и больше не стала уворачиваться от поцелуев, дивясь про себя собственному странному, неодолимому любопытству, к столь внезапно поселившейся в ее доме непрошенной гостьи - страсти..
9.
В полутьме мансарды, в потолочное окно которой, стыдливо мигая, заглядывали звезды, ее лицо нечетко прорисовывалось, и, смягченная вечерними сумерками загадочная улыбка, что не сходила с ее лица даже во время полного единения страстно переплетенных друг с другом тел, тоже - не была видна. Она просто чувствовалась в полувздохе или полустоне, что сопровождали и последнее, самое пылкое, объятие..
Натолкнувшись обостренным чутьем нервного, раздраженного зверя на эту улыбку, и опять чертыхнувшись про себя, он, медленно и изысканно обрисовывая в темноте разгоряченными пальцами и губами все контуры и изгибы ее тела, самой его сердцевины, нежной и упругой, внезапно, резко оборвал томность изощренной ласки. И всем своим существом она вдруг почувствовала, что - еще немного, и его горячие, тонкие пальцы превратятся в когти и - хищно вопьются в ее беззащитное естество. Он весь напрягся, и бархат его голоса, тая властный железный скрежет, нарушил тишину комнаты:
- Ты все смеешься и смеешься, милая! Я только спросил тебя, какие рисунки ты хочешь поправить? Ты - не ответила. Почему?
- Это так важно для тебя? – она осторожно закинула одну руку за голову, посмотрела на него сверху вниз.. – Боже, но в такие... моменты... я совсем не могу думать о рисунках.. – она опять рассмеялась, томно, нежно, но в смехе сквозила всегдашняя прохлада. – О! Осторожнее, ради Бога! Тебе так хочется растерзать меня?
-Нет, только сложить правильно лепестки твоего бутона, – глухо, сдавленно пробормотал он и его губы неожиданно, дерзко и властно коснулись сердцевины ее мягкого лона, с жадностью шмеля выпивающего его нектар. Они, губы, действительно были сухи и горячи от жара, не то - ярости, не то - страсти, ей трудно было угадать последнее...
Да и настороженная было на миг чем –то глубинным, внутренним, мысль, лениво вспыхнувшая в мозгу, почти тотчас разорвалась, полыхнула многоцветным шаром - шутихой и затихла, словно падающая с небес, бесшумная звезда Быть может, ей, мысли, гораздо более нравилось свернуться уютным клубком и дремать где – то на дне Души, осязания, сверхчувствия, предвидения, чего то еще, что было сейчас далеко – далече в ней, самой себе – непонятной, ошеломленной почти звериными, чувственными вихрями и желаниями.......
10.
Таких , опаленных солнцем, страстью, долгими закатами, ласками и разговорами, шумом моря и ветра, дней было еще - несколько. Она не считала их, внутренний подсчет ослепительным мгновениям вела ее Душа...
То затихая, то восставая из самых недр ее существа, смятенная Душа снова и снова пела свою тихую песню, и все чаще в этой песне явственно слышны были печальные, слегка настороженные, предостерегающие ноты.... Она - отмахивалась от них, внешне беспечно и легко, сидя у моря на прогретом песке, после долгих любовных томлений, после - минут у зеркала, улыбок и дурачеств над чашкой какао, горячего и сладкого, как сама любовная нежность, после многих часов беспечного болтания и чтения вдвоем, после всего того, что наполняло сутью Бытия все те дни, мгновения, секунды, пока она была с Ним..
11.
Смех, походка, движения Ее стали другими, более плавными, разнеженными, неторопливыми, словно у холеной, балованной кошки, но иногда от напряженного удара Души прямо в самую точку сердца, Она вся - напрягалась, внутренне цепенея и холодея, и тогда в ней проглядывала уже не ласковая беспечность домашнего зверька, а смертельная, обреченная готовность рыси на убийственный прыжок.
Что - то странно – тревожное мелькало тогда в ее глазах и тогда она, минуту или - две, не отрываясь, словно в гипнотическом сне, следила за однообразным кружением чайки над волнами. Тревога Души пыталась прорваться и в ее рисунки, но она не подпускала ее близко. Просто – сживалась с нею, беспечно отгоняя рукой беспрестанно заслонявшую солнце тень, словно надоедливую пчелу или бабочку.
Ее отточенный беспристрастным профессиональным чутьем карандашный штрих уже давно легко и вольно прошелся почти по всем рисункам и этюдам возлюбленного Незнакомца, и, позабытые слегка, словно бы наскучившие им, они лежали внизу, в гостиной, на столе, придавленные томами Дж.Рескина и Мопассана, Джека Лондона и Поля Валери вперемешку с Ронсаром....
12.
О двух же своих новых работах: недоконченных рисунках Она ему ничего не сказала..
Они были и ей самой не до конца понятны. Сюжетом первого рисунка Она почему – то выбрала кораблекрушение .. Вздыбленные волны, порванные ветром мачты, скрюченные пальцы тонущих матросов, сведенные судорогой Смерти, и одно полузахлебнувшееся лицо. Глаза на нем были полны не муки а недоумения, детского недоумения перед грозной неведомой силой, повелевающей водою и небесами..
На втором этюде четко была прорисована обольстительно – нежная, обнаженная женская фигура - анфас, с лежащей около ее ног ручной львицей. В мирной позе грозной хищницы было что - то от котенка: сытого, обласканного, только что напившегося молока. Но складки шеи львицы, ее загривок, плотно накрытый маленькой, изящной кистью пышноволосой повелительницы, были странно, опасно напряжены, как и когти одной из ее лап, скребущих землю...До скрытого бунтарства, прыжка, отскока оставалось - мгновение, день, вечность, доля секунды?....
13.
Штрихи карандаша и цветных мелков на этих двух этюдах были резки, энергичны, лишены привычной художнице мягкой, прелестной игры теней или полутонов. Она иногда сама пугалась той ясности, четкости и безжалостности графических образов, что возникли на листах белоснежного ватмана. Она совершенно не узнавала там себя, никогда прежде не признающей печали, и всегда полной скрытого солнечного света. Его блики, скрытые облаками, тенями, слезами и полуулыбками, и в самый горький момент - всегда присутствовали во всех ее рисунках. Как и в ее натуре. Но здесь их - не было.
14.
Несколько раз пыталась она менять направление штрихов и линий в этюдах, прежде, чем поняла, что солнечные блики – не появятся, да им и не место здесь. Тогда, нахмурив брови и закусив губу, она принялась молча готовить окантовку для рисунков, но скрывала свою работу от Него, делая ее в те часы, когда он засыпал в полуденный зной или возился на кухне с нехитрыми приготовлениями к обеду или ужину...
Впрочем, однажды ей показалось, что он пристально наблюдает за ней с террасы (она не позволяла ему дымить сигарами в доме!), но, подняв взгляд от ломберного столика, над которым склонилась, не обнаружила странной тени, что возникла в ее боковом зрении всего пару минут назад.
Пожав плечами и усмехнувшись нелепости собственной слабости, Она продолжила работу, но, встав - тщательно заперла свои окантованные сокровища на дне мозаичного ящика крохотным ключом. Этот ключ всегда был надежно спрятан под каминной доской, а о маленьких секретах своего дома всегда знала только Она. Одна. Так ей думалось.
15.
Все закончилось ошеломляюще внезапно. Вынырнув июльским воскресным утром из блаженной истомы легкого сна, и тотчас - резко зажмурившись от слепящего глаза шаловливого солнечного луча, пробившегося в потолочное окно мансарды, она поразилась непривычной тяжелой тишине, царящей в доме. Тишина была именно тяжелой, ее не нарушало легкое капание воды в ванной или звяканье ложек и ножей внизу, на кухне – своим чутким ухом она улавливала и такую домашность, дарящую ей ненавязчивую, уютную теплоту.
Вскочив и накинув на обнаженное тело внезапно отяжелевший и душный, а прежде – мягкий и нежащий кожу - атласный халат, она, неловко путаясь в нем, спустилась по лестнице. Прошла на кухню. Там все стояло на своих местах, блестали глянцевыми боками тонкие фарфоровые чашки, сверкали лезвиями ножи, тихо и сыто урчал бегемот - холодильник. Она заглянула в него. Недопитая с вечера бутылка пива, стояла в самом низу, аккуратно прикрытая крышкой. На дне стеклянного кофейника сиротливо колыхалась коричневая гуща, совершенно холодная..
До блеска вымытая мозаичная плитка пола была нестерпимо холодна для ее босых ног и нестерпимо, стерильно чиста, словно и не хранила никогда следов внезапного вторжения и двухнедельного сумасбродного, солнечного, опьяняющего «со - существования, со- переживания, со – чувствования»... Словно ничего никогда и не было. Или - приснилось ей во сне...
Выпрямившись и внутренне холодея, повинуясь внезапно пришедшей ей в голову мысли: яростной и быстрой, подобной молнии, - она, по прежнему путаясь в полах халата, и уже совсем не ощущая холодности пола, подошла к столику в гостиной.. Он был девственно чист.
Валери, Лондон, Рескин, Ремарк, Мопассан – все они, небрежно сброшенной, сиротливой грудой высились возле, на полу. Одна из книг, со слабым переплетом, раскрылась на самой середине, и в глаза ей бросились подчеркнутые карандашом строки: «Никто лучше него не знал Женщин и никто не мог лучше него играть на тонких, невидимых, слабых струнах их Душ»..
16.
Она, медленно усмехнувшись и зябко поведя плечами, тяжело наклонилась – поднять раскрытый том с пола, но рука ее вдруг замерла на полпути. Тайный ящичек ломберного столика был наполовину выдвинут и тоже сиял девственно – благоуханной чистотой... Для верности она коснулась дна похолодевшею рукой. Ничто не удержало ее пальцев, они скользнули по лакированной гладкости, и на кончике одного из них нервно задергалась жилка.... Ее этюды исчезли. Бесследно. Вместе с рисунками Незнакомца, столь тщательно выправленными ее придирчивым карандашом. .Но – почему. Этого она никак не могла понять, целых два дня бродя по дому и ожесточенно уничтожая повсюду следы пребывания Незнакомца. Она стирала, перетряхивала постель, мыла и без того зеркально чистые окна на террасе и в доме, скоблила лестницу и выбивала диванные подушки. Собрав все бывшие в доме ножи, вилки, чашки и ложки, она свернула их в узел из старой выцветшей скатерти и порывисто выбежав из дому, даже не заперев дверей, помчалась к берегу. Начинался прилив.
17.
Морская волна встретила ее, как всегда, приветливо, нежно лизнув соленостью ее пальцы. Нервно, широко взмахнув рукою, Женщина бросила тяжелый тюк с посудой в ласковое шипение . Тюк стремительно пошел ко дну, но ей этого показалось недостаточно. Развязав полы халата, Она решительно, резко вошла в воду, окунулась несколько раз, потом нырнула, пробыв под водою довольно долго. Волны накатывали на нее, дерзко и в то же время ласково касаясь изгибов ее тела.. Когда один из барашков пены нежно лизнул кончик ее груди, она, вздрогнув, выпрямилась во весь рост и, отряхивая кисти рук, как дельфин или юркая рыба, почти выпрыгнула из воды. Накинув халат на мокрое тело, побежала босиком к дому, держа сандалии в руках и не замечая остроты камней... Полчаса спустя высокий, стройный силуэт Женщины показался на тропинке, ведущей вверх. Ее полуденная, удлиненная тень направлялась прямо к угрожающе – холодному, «заскальному» обиталищу с закрытыми ставнями. Но, постояв около него не более пяти минут, и внезапно махнув рукой, Женщина, коснувшись пальцами широкополой белой шляпы, решительно свернула на другую тропинку, ведущую в городок наверху.
18.
Она вернулась только через три часа, нагруженная сумками и корзинами, из которых выглядывали коробки, перевязаные нарядными ленточками, тесьмой и бантами. Осторожно выгрузив весь их ворох на пугающую белизну кухонного стола, по которым скользили уже почти предзакатные солнечные блики, она принялась по очереди открывать их.. Бокалы, фужеры, чашки, блюдца, ножи, вилки, засверкали, заиграли всеми тонами и гранями стекла, стали и фарфора, забренчали, зазввенели, ожили в жарких лучах солнца... Подойдя к холодильнику, Женщина достала из него запотевшую бутылку вина, откупорила ее, присела у стола. Светлая журчащая влага пенисто стекла на дно нового бокала. Он заискрился жидким, подвижным янтарем. Женщина задумчиво подняла его, повертела в руке и, словно вспомнив что – то, гибко потянулась к сумке, на дне которой лежала аккуратно перевязанная коробка с виноградом и персиками. Наткнулась на сложенную в гибкий рулон газету, купленную в городском киоске вместе с лощеным дамским романом. Развернула ее, нетерпеливо пробежала глазами по строкам на первой полосе, резко шатнулась туловищем вперед, едва не упав со стула. Тонкая ножка бокала скользнула было от толчка вниз, но она успела поймать ее, облизнула пальцы, облитые вином внезапно пересохшими губами. Нервно скомкала газету в тугой шар и метко бросила в мусорную корзину. Листы непокорно топорщились, крылатились словно зловещая черно – белая птица.. Чайка или альбатрос, так часто и тоскливо кружащие над морем? Она - не знала. Повинуясь внезапному порыву, просто - схватила лежащую на дне сумки новую зажигалку. Чиркнула ею. Коробясь под жарким дыханием огня газетные листы, стали распрямляться.. И перед ее глазами вновь заплясали буквы объемной статьи на первой полосе:
«Молодой, подающий надежды, художник Н ****** , только что представил взорам взыскательной публики целую серию рисунков, которые словно набросала не рука вчерашнего инженера – конструктора, но явно – нового современного мастера карандаша и кисти. Особенно сильно во всей представленной серии из двадцати работ впечатляют два рисунка, в манере итальянского карандаша: «Безмолвные Небеса » и «Лилит и львица», написанные в столь необычной для молодого художника резкой, энергичной манере, манере совершенно зрелого мастера, давно знакомого с секретами Бытия, ликами Жизни и Смерти..
Выставка, представленная не так давно на юге Побережья, продолжает свое триумфальное шествие по его городам . Рады сообщить нашим читателям, что работами Н******* заинтересовались художественные галереи Софии, Варшавы, Москвы, Байе... Одна из крупнейших частных итальянских галерей также предложила купить этюды новоявленного «Ромнея двадцать первого века». Только за эстамп « Лилит и львица» Н**** была предложена сумма, в десятки раз превышающая номинальную стоимость этюда - оригинала, высоко оцененную известными экспертами – коллекционерами...»
Она поперхнулась дымом. Выхватила остатки газеты из корзины. Обуглено скалилась на нее спокойно лежащая у ног Лилит львица. Но пламя пощадило только изгиб спины легендарной любимицы Бога.. Женщина вышла из кухни ... Поднялась наверх, в мансарду. Несколько минут спустя сошла вниз, держа под мышкой объемный планшет, а в руках складной стул – шезлонг. Она спешила к морю. Прилив заканчивался ....
19.
Закат плавился багряно - жидким золотом в огромной чаше моря. Женщина сидела в шезлонге, опустив руки на колени ... Около нее на песке лежали два листа ватмана. С одного из них на уставшую художницу напряженно взирала прищурено - обманчивым взглядом котенка львица, напрягшаяся под нежной рукой Лилит, а на другом.. Другой, свежеоконченный этюд представлял собой композицию из трех застывших фигур: Лилит, гневно прикрывавшую роскошным водопадом волос верхнюю часть своего ослепительно манящего тела; львицу ощерившую пасть в грозном рыке и выгнувшую спину в готовности смертельного броска, а.. чуть поодаль застывшую в невольном оцепенении недоумения фигуру смуглокожего мужчины. В одной руке он держал кисть винограда и протягивал ее Лилит..., а в другой, спрятанной за спиною, – тонко заточенное острие ножа..
20.
...Женщина сидела в шезлонге прикрыв глаза, словно уснув. Кусочек грифеля скатился с ее колен, и волна тотчас облизнулась, проглотив его. Лукавая, подвижная, она стала тихонько подбираться и к ватману с этюдом, и уже попробовала, было, на вкус его уголок, но внезапно Женщина гибким, резким движением перегнулась вниз, подобрала листы и бережно вложила их в коленкоровый планшет. Сбросив с ног сандалии, скинув через голову легкое платье - тунику, Женщина бесстрашно подошла к кромке волн, лизавших ее пальцы. Затем вошла в воду - почти наполовину. Волна тотчас подбросила ее, как пушинку, накрыла с головой, нежное кружево пены несколько раз осторожно лизнуло ложбинку ее грудей, изгиб шеи, как бы прося прощения, смывая карандашный, невесомый, легкий штрих недавних впечатлений, обид, желаний. Всего лишь навсего - какие – то полторы - две недели из Жизни Женщины.. Не так уж и много - по сравнению с Вечностью, - не правда ли?...........
______________________________________
3 - 11 февраля 2006 г.
Princess.
|
|