Он ввинчивался в высь кручёной свечкой,
Он шёл в пике звенящим топором.
Он ждал, когда ему под Вязьмой речка
Пожертвует свой старенький паром.
Пилот давно уж был из асов асом,
Отяжелела грудь от орденов.
Недавно он с путанами Эльзаса
Пил по гаштетам рейнское вино.
Ас был блондинист, коротко острижен,
И в службе шёл, как в небе, напролом.
Ас начинал над сдавшимся Парижем,
И вот под Вязьмой надо сжечь паром.
Он ухмылялся криво, ас-воитель,
Когда крошил смоленские мосты.
В пике ревел немецкий истребитель,
Неся на крыльях чёрные кресты.
Он целый вечер речку ту утюжил,
Но, видно, речка берегла добро.
И, сделав вид, что уж пора на ужин,
Ас повернул на свой аэродром.
Минут через пятнадцать он свалился,
Как снег на голову, из плотных облаков.
Над поймой молоком туман стелился,
И тихо полз паром меж берегов.
А на пароме древнем, неуклюжем
Был лишь старик да пара лошадей.
Перед отплытьем дед подумал: «Сдюжим!
Ведь улетел домой, никак, злодей...»
И вот, как будто по незримой нити,
Штурвал отжав на максимум к доске,
Ас бросил свой ревущий истребитель
В отвесное смертельное пике.
Он взял паром привычно в перекрестье,
Гашетку пальцем, как в тиски, зажал,
И огласилось громом мелколесье,
И самолёт от ярости дрожал.
И веером летели щепки в воду,
В перила грудью бились жеребцы.
«Нет, не дойти до берега нам сроду, -
Старик подумал. - Всё... Пришли концы».
Ах, как азартно билось сердце аса!
Ах, как от злости челюсти свело!
Но всё ж на аса каждого есть трасса,
Что от земли бьёт в лоб через стекло.
Дымится бак, в кабине ветер свищет,
И кончился давно боекомплект.
Ему б лететь на сельское кладбище,
Но ас припас один сюрприз во мгле.
И плыл паром: распорот, искалечен.
И бок один притоплен был в воде.
- Какому ж мне святому ставить свечи? -
Едва держа коней, подумал дед.
А всё же было что-то в этом фрице,
Иль “крыша его съехала” от ран...
При парашюте! Он пошёл на принцип!
Вернее, - на последний свой таран.
Старик застыл, забыв молиться даже,
Когда к парому смерть в атаку шла.
А лошади через перила в раже
Махнули, закусивши удила.
И хорошо, теченье было быстрым.
Их отнесло довольно далеко.
И столб огня, и дыма, даже искры,
Казалось, поднялись до облаков.
Там было видно в зареве пожара,
Что полыхал над тёмною водой,
Двух лошадей, плывущих к пляжу с жаром.
В одну из грив вцепился дед седой.
Уж я не знаю, как там дальше было
Средь огневых бензиновых колец.
Уверен, дед сказал: «Давай, мой милый!»
«Не дрейфь, отец!» - подумал жеребец.
Москва
31 мая 1998 г.
|
|