"И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе. История эта, так, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая".
Лев Николаевич Толстой - "Хаджи-Мурат".
Посвящаю светлой памяти Зураба Цискаридзе и Демура Картозия, павших в деревне Камани (Абхазия, Грузия, Кавказ), около города Сухуми 9.07.1993. И, конечно, Генералу американской Армии Джону Малхазу Шаликашвили, выдающийся представителья одного из самых древних и благородных семейств Грузии.
Шел серый затяжной дождь. По изуродованной снарядами трассе пробирался белый ооновский "джип" с прицепом. За рулем сидел молодой капитан в темной форме, в пилотке, рядом с ним - одетый в такую же форму вице-полковник в очках с золотистой оправой. Сзади расположился пожилой мужчина в гражданской одежде с подбитым глазом. Крючковатый нос и усталый взгляд придавали ему вид старого нахохлившегося ястреба.
- Сейчас уже неопасно, сер, - продолжал начатый разговор вице-полковник, - наконец-то мне удалось оставить в Миссии нашего московского переводчика, я сказал ему, что с русским языком у меня нет проблем...
- Если вас еще что-то интересует, то я готов удовлетворить ваше любопытство, - проговорил пожилой.
«Прекрасно владеет английским!» - с удовлетворением отметил курносый капитан и переключил на средний режим "дворники", которые неустанно скользили по стеклу, очищая его от полчищ дождевых капель.
- Но почему вы прибили с чужим паспортом?
- Наша разведка выразила опасение, что я сильно рискую, направляясь сюда.
- Судя по вашему глазу, эти опасения небезосновательны... Мы в курсе, что вы родственник генерала, но в каком вы родстве?
- Довольно близком, сэр.
- Вы лично знакомы?
- Несколько лет тому назад я читал цикл лекций в американских университетах и имел счастье лично с ним познакомиться.
- Лекций на какую тему? - заинтересовался капитан.
- О творчестве Селинджера... Тогда нас и познакомили.
- Замечательно, мистер Пит! Я считаю себя другом генерала - мы закончили одну военную академию... - воскликнул вице-полковник. - Как-то ему посоветовали сменить фамилию, она, мол, слишком длинная и трудно произносимая. И знаете, что он на это ответил? "Это ваша проблема, а не моя!"
- Что ж, достойный ответ.
- Где погиб ваш сын?
- Судя по рассказам его товарищей, в окрестностях деревушки, куда мы сейчас направляемся.
- Вчера вас избили только за то, что вы соотечественник Сталина! А теперь, если узнают, что вы ищете сына... Словом, как я все больше убеждаюсь, и предусмотрительность вашей разведки и мое сопровождение - это необходимость.
- Ночью он мне приснился... Я пытался его убедить, что не пощажу и жизни, но он мне не верил и недоверчиво улыбался.
- При каких обстоятельствах он погиб?
- Говорят, остался один на высоте, прикрывая отход роты. Хотя, кто знает...
- Может, он жив и в плену? Такое тоже случается! - словно продолжил мысль собеседника военный наблюдатель.
- Все может быть...
- Ваш сын герой, оказывается! - воскликнул молча прислушивавшийся к беседе капитан.
- Вы тоже, профессор, в какой-то степени герой! - добавил вице-полковник.
- Насчет сына я полностью с вами согласен! Что же касается меня - вряд ли! Я всего-навсего отчаявшийся отец, изо дня в день вымаливающий у Бога одного - возвращения сына... И жду его, скорее мертвого, нежели живого... Хотя какая-то надежда еще и теплится во мне. На все воля Божья...
- Ого! Да вы к тому же верующий!
- Я, как и мои предки, православный христианин, сер. И Левана я воспитал в том же духе...
- Мы же, Адамси, - протестанты...
Машина вдруг резко затормозила и остановилась.
- В чем дело, Том?! - спросил вице-полковник, чуть не ударившись о лобовое стекло.
- Дорога перерыта, сэр! - чуть помешкав, выдавил несловоохотливый капитан Том Сиббер.
***
Над разрушенной войной деревней нависла свинцовая туча.
Дождь лил не переставая.
Одинокие вороны хохлились на развалинах обугленных домов.
На окраине обезлюдевшей деревни возвышалась церковь с зияющей пустотой вместо двери и обрушившимся от взрыва снаряда сводом. Дождь безжалостно поливал расстрелянные автоматной очередью фрески. В глубине церкви, у алтаря, жирная свинья c помутившимися красными глазками грызла человеческую руку, похрюкивая и подергивая хвостиком от удовольствия. Неожиданно животное бросило трапезу и, взвизгнув, выскочило вон, под дождь. Перебежав через проулок, свинья вылетела на небольшую площадь, где попыталась схватить петуха, устроившегося на брошенном кем-то перевернутом холодильнике. Тот, почуяв беду, всполошено закукарекал и перелетел на другой конец площади. Раздалась короткая автоматная очередь, вспенившая лужи вокруг петуха, однако он успел перемахнуть через частокол и исчез. Звуки выстрелов отбили у свиньи охоту преследовать птицу, она развернулась в противоположную сторону, сломя голову пересекла площадь и сиганула по проулку. Тяжело дыша, свинья неслась по улочке. Оставив позади деревню, ворвалась на убранное кукурузное поле и помчалась к возвышающемуся там же холму. Взбежав на него, она, похрюкивая, подошла к вскопанному месту, огляделась и ткнулась рылом в размягченную дождем землю.
Стрелял стоявший на посту часовой с изрытым оспой лицом.
Спустя некоторое время к нему подбежал другой солдат, толстый, задыхающийся от бега.
- Что случилось? - спросил он, с трудом переводя дыхание.
- Кажется, это был петух, перелетел вон через тот частокол, - как-то неуверенно ответил часовой, не решившись сказать и о свинье.
- Ты, видать, под кайфом, Джибраил! - хохотнул толстяк. - Да разве мог здесь уцелеть петух?! Баста, не кури больше!
- Ага, наверное, померещилось
- Ты не проголодался?
- Так себе...
- Ибрагим овцу привез, из штаба прислали.
- Нехрена!
- Хочешь, сменю тебя?
- Нет, не надо, приходи в свое время, через Час
Толстяк повернул назад, быстрым шагом дошел до школьного двора - в здании школы располагались изрядно поредевшая рота полковника Ибрагима Бек-Идрисова.
В довольно просторном кабинете на втором этаже женщина в камуфляже не сводила своих змеиных глаз с полковника, который, оголившись до пояс, сбросив обувь, стал на молитву.
- Аллах акбар! - воскликнул полковник. Женщина слышала звуки стрельбы, но смела произнести ни слова, до окончания молитвы запрещалось что-либо говорить.
- Именем Аллаха всемогущего и всемилостивого, - покорно выдохнул молящийся и начал ритуал омовения - плеснул на лицо несколько пригоршней воды из тазика, сполоснул рот, промыл нос и уши, пригладил пальцами густую бороду, омыл сперва правую ногу, затем левую и завершил процедуру омовением рук.
По рассказам Убаида, бывшего муэдзина, женщина помнила, - когда правоверный готовится к омовению, справа от него располагаются ангелы, а слева шайтаны. При упоминании Аллаха шайтаны шарахаются от него в страхе, и в это время им завладевают ангелы, которые ставят палатку из света, возносят хвалу Всевышнему, моля отпустить ему грехи.
Молящийся исступленно простер руки и повторил:
- Аллах акбар!
Затем сложил ладони и благоговейно принялся читать первую суру Корана. "Во имя Бога милостивого, милосердного... Слава Богу, Господу миров, милостивому, милосердному, держащему в своем распоряжении день суда! Тебе поклоняемся и у Тебя просим помощи: веди нас путем прямым, путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, которые под гневом, не тех, которые блуждают".
Данный момент для Ибрагима ничего не существовало вокруг, им владел экстаз - он был наедине со своим Богом. Наклонившись вперед, положив ладони на колени, он замер на какое-то время, затем выпрямился, воздел руки и воскликнул:
- Сами-ал лаху лиман хамидаху!
Он опустился на колени, опершись локтями об пол, потом распростерся на нем так, что носом коснулся коврика, на котором творил молитву. Затем приподнялся, оставаясь на коленях, снова пал ниц и снова приподнялся - один ракат (Часть молитвенного обряда) был исполнен, и он начал второй. Все повторилась сначала. Наконец он сел, поджав под себя ноги, гибкий, как скальный тигр, - ни одного лишнего движения.
- Свидетельствую, нет Бога милосерднее Аллаха и Мухаммед пророк его!
С блаженным выражением на лице он начал шептать особою молитву о пророке.
- Ас-саламу алейкум ва рахмату-л-лахи! - громко проговорил он, поворачиваясь сперва вправо, потом влево.
Теперь к полковнику можно было обратиться.
- Стреляли из автомата! - сказала женщина.
- Я ничего не слышал, - ответил он, надевая носки и просовывая ноги в высокие ботинки.
- Пойду, разузнаю, - не смогла скрыть своего недовольства женщина. Она взяла свой неразлучный снайперский карабин с оптическим прицелом и вышла из комнаты. Сбежав по ступенькам, направилась к наскоро сколоченному навесу на дворе, где на костре закипал котел с водой. Вокруг приставленных друг к другу столов стояли стулья. Там же, на крюке висела баранья туша, которую острым кинжалом разделывал Убаид в халате и чалме. Вокруг костра бойцы в маскировочной форме по очереди прикладывались к пшеничной водке. Свернув какое-то курево с едким запахом, они, глубоко затягиваясь, пустили его по кругу, и с каждой затяжкой глаза их мутнели подобно глазкам той свиньи-людоедки - то одного, то другого разбирал беспричинный хохот.
- Зачем стреляли? - строго спросила женщина Убаида.
- Часовой стрелял, Гюрза! - опередил Убаида боец с перевязанной головой.
- Петух ему привиделся! - со смешком добавил бывший муэдзин.
- Кто на посту?
- Джибраил.
- Бухой?
- Мы все бухие от гашиша и водки! - осклабился золотозубый.
- Кто принес?
- Ихний.
- Как же вы доверились?
- Да гореть мне в аду, если я доверился! - засуетился боец с повязкой на голове. - Сперва я его заставил затянуться.
- Да ему только гашиш дай, и он пойдет воевать против своих! - отметил золотозубый.
- Ты лучше скажи, Гюрза, что полковник делает?
- Опять молится!
- Мы собирались ему сигарету послать, но испугались - вдруг опять выбросит!
- Он чего-то на себя не похож, что-то с ним стряслось! - сказал перевязанный.
- И меня это беспокоит! - согласилась женщина-снайпер.
- Хотя бы поскорее война снова началась, а то жить скучно, - мечтательно произнес Убаидю
- Ин ша аллах! Дай-то бог! - раздалось в ответ.
Гюрза, покачивая пышными бедрами, направилась к дому. Солдаты проводили ее изголодавшимися глазами.
- Нет ничего лучше толстозадой бабы! - чмокнул губами юнец со связкой почерневших женских сосков на шее.
- Выбрось эту мысль из головы, Акула! - посоветовал ему муэдзин.
- Из-за этой бабы полковник уже отправил на тот свет такого вот вроде тебя! - пояснил золотозубый.
- Так он ее любит? - поразился Акула и, не получив ответа, примолк.
- Убаид, как написано в Коране о войне? - спросил перевязанный.
- "Уверовавшие, оставившие свою родину и ревностно воюющие на пути Божьем, жертвуя своим имуществом и своей жизнью, - на самой высокой степени достоинства пред Богом: они - блаженны". Сура девятая, айя двадцатая.
Дождевые капли исполняли какую-то чудесную, неземную мелодию, падая на грешную землю невиданным прекрасным занавесом.
Полковник, сидя в кресле, просматривал какие-то бумаги и курил сигару.
Покачивая бедрами, вошла Гюрза.
- Джибраилу петух привиделся!
- Скоро ему джины и шайтаны начнут мерещиться! - букнул Ибрагим, и быстро сложив бумаги в конверт, сунул его в нагрудный карман.
- Что это ты спрятал?
- Письма.
- Чьи?
- Жены.
- Дашь почитать?
- Как нибудь потом... Что, обкурился Джибраил? - перевел он разговор на другую тему.
- Ты должен запретить гашиш, они уже потеряли человеческий облик!
- Не выйдет.
- Почему?
- Из ста бойцов у меня осталось тринадцать, а запрети я гашиш, нас трое останется - я, ты да Убаид.
- И до каких пор они будут в таком состоянии?
- Пока не пришлют пополнение. Обещают.
- Мальчики уже соскучились по войне.
- Это перемирие ненадолго. Мы еще повоюем, они еще напьются гяурской крови!
"Кровопитие, похоже, у них в обычае, - подумала Гюрза. - Убаид как-то прочел мне стихотворение Шах-Аббаса... Как там было? Где-то пьют вино, у нас же - кровь врага. Фу, гадость!". Она вдруг почувствовала слабость в коленях. Ей представилось, как перерезают горло и подставляют стакан, чтобы наполнить его кровью. Она мысленно увидела маленький рог, который носил с собой полковник именно для таких случаев... Правда, он сказал "напьются", а не "напьемся"! Что с ним такое происходит?"
Со двора донесся какой-то шум. Гюрза выглянула в окно. Бойцы, галдя, поставили в круг пленного и по очереди наносили ему удары. Слабость в коленях прошла. Она сняла с себя кепи с длинным козырьком - у нее были короткие, стриженные "под мальчишку" волосы, скинула куртку, под которой оказалась только майка в пятнах, плотно обтягивающая грудь без лифчика. Ее холодные, зеленые глаза словно бы остекленели. Гюрза села полковнику на колени и потянулась к его губам.
- Отвали! - прорычал мужчина.
Женщина в бешенстве вскочила, из ее глаз посыпались искры.
- Ты уже неделю меня отталкиваешь! Что с тобой?!
- Ничего!
- Я больше не выдержу!
- А мне-то что?
- Пойду к Акуле!
- Можешь и с Убаидом лечь! Я не собираюсь из-за тебя еще кого-то убивать!
- Что с тобой, скажешь наконец?!
- Я же сказал - ничего!
- Опять о шайтан-гюрджи думаешь, я же знаю!..
- Правду сказал мне блаженной памяти...
- блаженной памяти?! Я удивляюсь тебе, Ибрагим, будто не ты пил горячую вражью кровь и не ты играл в футбол их головами!
- Смерть врагу определил сам Аллах, да славится Его имя! Вот только большим храбрецом оказался тот сопляк!
- Не ты ли поклялся пятерых зарезать на его могиле?!
- Так оно и будет! Одного вон уже готовят!
- А красивый был парень, шайтан-гюрджи... - пропела женщина, - с удовольствием с ним переспала бы!
- Он мне снится.
- Как?
- Я стреляю в него, но убить не могу.
- Выбрось из головы, - посоветовала Гюрза и, надев кепи и куртку, взяла карабин и вышла.
Дождь, похоже, припустил еще сильнее - небесный занавес стал плотнее.
Пленный едва держался на ногах.
Не зная, на ком выместить свою злость, женщина бесцельно вертелась под навесом, вдруг она недобро ощерилась - на столе стояла корзина с яйцами.
- Постойте! - закричала она, подбрасывая в руке яйцо. - я попаду в него с шестидесяти шагов!
- Подумаешь! - блеснул золотыми зубами один из бойцов.
- Положите ему на голову яйцо!
- Смотри, если грохнешь его, сама будешь разбираться с Ибрагимом! - предупредил ее Убаид.
- Прислоните его к частоколу и положите яйцо на голову! - приказала Гюрза.
Акула натянул шапку на уши едва державшемуся на ногах пленнику, положил на шапку злополучную мишень и крикнул:
- Смотри не двигайся, не то тебе каюк!
Гюрза вскинула карабин, прищурила глаз и взяла оптический прицел - застыла, как змея, наметившая жертву, - и, недолго целясь, так плавно нажала на курок, что дуло даже не дернулось.
Пуля просвистела, и по голове пленного растеклась желтая жижа. Восхищенные бойцы захлопали, загалдели.
- Тихо! - прикрикнул Убаид. - Кажется, машина едет!
Все притихли, прислушиваясь.
- Машина! - подтвердила снайпер. - Шевелитесь, спрячьте пленного.
Акула подскочил к истерзанному пленнику.
- Обоссался!.. - нахмурился он и поволок его к подвалу.
Тем временем снаружи заглох шум мотора и раздался сигнал.
Гюрза открыла калитку, выглянула на улицу и увидела белый "джип" с прицепом.
Появился Джибраил.
- Наблюдатели ООН.
- Я по флагу узнала.
- Сзади ихний сидит...
- Что делать?
- Отведем к полковнику! Только... погоди... Ты на седого взгляни!
- Ну и что?
- Да будь я проклят, если это не отец шайтан-гюрджи!
- Разве? - усомнилась женщина. - Ты так обкурился...
- Да ты присмотрись! - возмутился Джибраил и подал знак сидящим в машине выходить. Все трое вышли из машины и вошли в школьный двор.
Гюрза уставилась на штатского. Лоб, нос, глаза - вылитый шайтан-гюрджи! Надо спросить фамилию и имя! Нет, сперва нужно взглянуть на военное удостоверение убитого. Где оно может быть? Ах, да. В полевой сумке Ибрагима... А на фиг ей удостоверение?! Они похожи как две капли воды! Нужно сказать бойцам, пока они не поднялись к полковнику. Пусть здесь же, сейчас же расправятся с ним!
Прибившие укрылись от дождя под навесом.
- Кто такие? - спросил Убаид.
- Хочет перезахоронить труп, - Джибраил указал на профессора, - а эти - сопровождающие.
- Давно ли отправили на тот свет трех наблюдателей?! - осклабился Акула.
- Ты смотри на эту собаку! - взвизгнула вдруг молчавшая до сих пор Гюрза и, метнувшись к профессору, расцарапала ему лицо.
- Ты что, рехнулась? - обалдел Убаид, хватая ее за руку.
- Это же отец шайтан-гюрджи! - вопила женщина.
- Сам пришел?! - обрадовался перевязанный.
Том Сиббер машинально схватился правой рукой за ремень, пожалев, что он без оружия.
- Кто здесь главный? - громко спросил вице-полковник, заслонив собою профессора.
- Ого, он еще и русский знает! - осклабился золотозубый.
- Я должен выпить его кровь! - Акула подскочил к профессору и выпустил ему в лицо дым от вонючей сигареты.
- "Наркотик"! - подумал Петрэ, и взгляд его упал на связку сосков, от которой шел смрад, его замутило; вдруг словно молния пронзила ему голову, и он рухнул в грязь от сильного удара.
- Как можно быть безоружного! - возмущенно крикнул Джерри Адамс. - Позовите главного!
Гюрза побежала наверх.
- Его сын убил восемнадцать наших! - взорвался Убаид и изо всех сил пнул ногой повреженного. У того из разбитой губы сочилась кровь.
Наблюдатели ООН заслонили упавшего от разъяренной толпы.
- Как фамилия того парня? У него, что, не было документов?! - кричал вице-полковник.
- Вот документ! - крикнула с лестницы Гюрза и раскрыла удостоверение. - Леван Шаликашвили!
- Но я не Шаликашвили! - дрожащим голосом возразил профессор, его все еще мутило. Он вынул из кармана паспорт и протянул женщине. - Вот!
- Симон Чаладзе! - прочитала она.
- Убедились?! - закричал Джерри Адамс. - Зря вы его бьете! Этот человек перезахоронил уже семнадцать погибших!
- Все враки! Он отец шайтан-гюрджи! - взвизгнула Гюрза. - Это он вскормил того щенка!
- Это он! Он! - неистовствовали остальные.
- Ох, твою мать! - взревел Акула, и выхватив нож, стал приближаться к Петрэ. Том Сиббер стал перед ним в боксерской стойке.
- Позовите главного! - надрывался вице-полковник.
- Прекратить! - гаркнул выскочивший на балкон Ибрагим Бек-Идрисов. Он стремительно сбежал по лестнице. - Спрячь нож, Акула!
Обладатель жуткого ожерелья беспрекословно подчинился команде, не сводя, однако, злобного взгляда с капитана в темной форме.
- Господин полковник, ваши люди чуть не убили этого мирного человека! - не смог скрыть возмущения военный наблюдатель ООН, моргая голубыми глазами за золотистой оправой.
Том Сиббер помог подняться профессору, смочил под краном носовой платок и, поднеся ему, шепнул: "Думайте о чем-нибудь хорошем, профессор! Не поддавайтесь страху!".
- Муэдзин, на тебя-то что нашло? - спросил полковник.
- Он копия того щенка, Ибрагим! Ты только посмотри!
- Он отец того, кто убил восемнадцать наших! - подтвердил золотозубый.
Блестящие тигровые глаза изучали профессора.
- Мы сверили документы, полковник! Фамилии не совпадают! - отметил Джерри Адамс.
- Покажите! - приказал Ибраним. Он долго изучал документы. - Займитесь делом! - отрывисто бросил он подчиненным. - А вы, господа, пожалуйста наверх. - Оставшиеся внизу бойцы проводили их злобными, волчьими взглядами.
Лил беспросветный, непрекращающийся дождь.
Гюрза понесла к столу, за которым сидели полковник и его гости, тарелку с четиремья рюмками и бутылкой коньяка. Она не могла переварить того, что не успела расправится с вновь прибывшим до появления Ибрагима... Оставался единственный выход - как-нибудь подбить на это дело муэдзина. Его слово имело вес - он знал множество сур Корана и умел толковать законы шариата.
Полковник стал разливать по рюмкам коньяк, после чего и обратился к наблюдателям: - Слушаю вас, господа.
- Мы приехали с миротворческой миссией - перезахоронить погибшего! - пояснил вице-полковник. - Господин Симон Чаладзе уже возвратил отчаявшимся родителям тела семнадцати погибших солдат, и мне совершенно непонятна столь агрессивная реакция ваших людей, сэр!
- Приношу свои извинения, произошло недоразумение...
- Жертвой этого недоразумения едва не стал безвинный человек! - возмутился Джерри Адамс. - И какие у нас могут быть гарантии, что подобное не повторится!
После некоторой паузы, во время которой полковник, похоже, боролся с собой, последовал ровный ответ:
- Клянусь Аллахом, ничего подобного не случится... И могилу покажем...
- Честное слово офицера? - усомнившись, уточнил вице-полковник.
- Я поклялся Аллахом! И этого более чем достаточно! - резко ответил Ибрагим.
- Вы не так меня поняли, сэр...
- Давайте не будем об этом... - смягчался Бек-Идрисов и, взяв рюмку, предложил выпить за память о погибших.
Чокнулись и молча выпили, после чего Джерри Адамс встал и поблагодарил полковника.
Когда они спускались по лестнице, грянул гром, змеей сверкнула молния и дождь как будто усилился, все больше сгущая небесный полог над многострадальной землей.
Наблюдатели, полковник и профессор сели в "джип", а Гюрза, Акула и Убаид - в "виллис". Вскоре миновали деревню, кукурузное поле, и когда стали подниматься вверх по холму, "виллис" забуксовал. Сидящие в нем так увлеклись спором, что даже не заметили, как "джип", сойдя с дороги, ловко обошел их, но вскоре тоже застрял.
- Это все из-за дождя! - посетовал Том Сиббер.
- Оставайтесь в машине, господин вице-полковник, зачем вам мокнуть, я сам проведу его туда, - предложил Ибрагим.
- Только, пожалуйста, без рукоприкладства! - предупредил Джерри Адамс. - Стыдно, в конце концов.
- Не беспокойтесь! - заверил его полковник.
Петрэ вышел из машины и достал из прицепа лопату.
К Бек-Идрисову приблизились пассажиры "виллиса".
- И все-же я думаю, что это его отец, Ибрагим! - сказал муэдзин.
- Он! На все сто - он! - подтвердил Акула.
- Ты же поклялся, что зарежешь его на могиле шайтан-гюрджи! - не унималась Гюрза.
- Но фамилии-то разные!
- Не верь им, говорю тебе, это отец шайтан-гюрджи! - твердил Убаид.
- Ладно, спроси его сам! - устало бросил полковник.
- Гяур, ты ведь отец Шаликашвили? Потому и приехал сюда?!
- Только не вздумай врать, старый пес! - прорычал Акула.
- Я же сказал вам, это не мой сын, я Симон Чаладзе, вы же видели мой паспорт.
- Тогда зачем ты сюда приехал?
- Я должен перезахоронить тело
- Ладно, отвали! - приказал полковник Акуле.
Петрэ отошел в сторону.
- Наверняка это его отец! - твердил свое Убаид.
- Вас всех Гюрза накрутила, Убаид! - спокойно проговорил Бек-Идрисов.
- Расслабься, Ибрагим! - взвилась Гюрза. - И этих наблюдателей вместе с их "джипом" мы вмиг поднимем на воздух, есть еще проблемы?!
- Хорошо придумано! - обрадовался Акула.
- Довольно! - в голосе полковника раздалась угрожающие нотки. - Убаид, ты с Акулой останешься здесь, Гюрза пойдет со мной.
- Но полковник... - начал было бывший муэдзин.
- Хватить болтать! Пошли!
Они пешком одолели подъем.
Поднявшись, увидели свинью, роющуюся в земле. Бек-Идрисов выхватил пистолет и, пока одичавшее животное не успело убежать, всадил ему пулю в лоб.
- И как вы, христиане, можете есть это мясо?! - брезгливо поморщился Ибрагим и, не получив ответа, сказал: - Здесь копай!
- Где? - растерялся профессор.
- Здесь, где рылась эта людоедка!
- Благодарю! - сказал Петрэ и схватил за ногу бившуюся в предсмертных судорогах свинью, пытаясь оттащить ее в сторону.
В это время на холм взбежали наблюдатели ООН в сопровождении двух бойцов, остававшихся внизу. Увидев живого профессора, возившегося со свиньей, наблюдатели с облегчением перевели дух.
- Вы избежали еще одной неприятности, сэр! - сказал Том Сиббер.
- Господин вице-полковник, я ведь обещал, с ним ничего не случится! - в голосе Бек-Идрисова прозвучала обида.
- Наши извинения, сэр, но мы хотели бы присутствовать...
- Лучше подождите в машине, - посоветовала Гюрза, - что за кайф смотреть, как выкапывают мертвеца!
- Пожалуй, вы правы, миссис... - невыразительно произнес Джерри Адамс, - пошли, Том!
- Я останусь с профессором, сэр. Не следует оставлять его с этими дикарями!
- Это будет расценено, как недоверие с нашей стороны. Мы должны уйти!
- Я не пойду, сэр!
- Это приказ, капитан! - разозлился вице-полковник и, не оглядываясь, пошел вниз. После некоторого раздумья Том Сиббер последовал за ним.
- И вы тоже возвращайтесь! - приказал полковник Акуле и Убаиду. - И если даже все здесь взлетит чертовой матери, не смейте сюда подниматься! И их не пускайте!
- Понятно! - сказал Акула и направился к "виллису".
- Да поможет тебе Аллах! - Убаид последовал за Акулой.
Петрэ дрожащими руками копал могилу. Ценой бесконечных унижений, избиений он достиг наконец того места, где, по рассказам боевых товарищей, погиб его сын. Вон и эти подтверждают, что он убил восемнадцать человек.
"Удостоверение действительно принадлежит моему Левану, но может же быть, что оно случайно оказалось у них? Ведь во время войны все случается. Хорошо еще, офицер разведки снабдил меня паспортом с чужой фамилией, а то мне не уйти бы от этих кровопийц. Полковник, правда, поклялся, что со мной ничего не случится, но кто знает, что у него на уме... Не подоспей я сегодня, эта мерзкая свинья осквернила бы его прах... Слава Тебе, Господи! Спасибо Тебе, что Ты вовремя привел меня сюда и спас моего Левана от свиньи-людоедки...".
Налегая на лопату, профессор истово молился про себя Богу. Он не чувствовал ни безжалостного дождя, ни взглядов Бек-Идрисова и Гюрзы, молча наблюдавших за его действиями.
Вот он остановился, потянул за полиэтилен, показавшийся из-под земли, в него было завернуто тело, - и осторожно подтащил его к краю могилы. Затем стал раскрывать, все еще на что-то надеясь... Его пробрала дрожь - тошнотворный, сладковатый запах разложения, гораздо более острый, чем тот, что шел от ожерелья Акулы, ударил в нос. Он бросил взгляд на лицо погибшего. "Горе мне, сынок!" - сердце его больно сжалось. Веки, уши, губы, ноздри, виски - тронуты плесенью. Кожа почерневшая. Военная форма вся в лохмотьях от изрешетивших ее пуль и осколков. Нога ниже колена оторвана снарядом... Кто знает, как ему было больно! Несчастный отец окаменел от горя, глядя на то, что осталось от его сына. Господи, помоги ему! Он едва сдерживал рыдания. "При нем должен быть серебряный крестик". Отец расстегнул засохший от крови ворот гимнастерки, пошарил по израненной груди. Есть! Он судорожно дернул за цепочку, на которой висел крестик и почему-то жетон с личным номером. Леван ни за что не повесил бы их на одну цепочку. Он без сил опустился на колени, жгучие слезы заливали ему лицо - хорошо, что идет дождь, может, они не заметят их... И вдруг дикий, нечеловеческий вой исторгся из его груди - вой отчаявшегося волка, загнанного стаей нашедшихся в лае гончих на край пропасти.
- Говорила же тебе - отец! - Гюрза обрадованно вскинула карабин.
- Расслабься, придет и твой Черед! - прорычал полковник. - Послушай, гяур! - обратился он к человеку на коленях. - Этого молокососа мы прозвали шайтан-гюрджи. Он закрепился здесь, а мы атаковали снизу. Храбро сражался, убил восемнадцать моих бойцов. Потом стрельба прекратилась и раздалась песня - странная какая-то, раздирающая душу - помню, отец мой так же пел, когда нас депортировали из черкесских гор в пустыню... Мы поняли, у него кончились патроны. Пятеро наших с автоматами окружили его и, когда подошли совсем близко, он выдернул чеку из "лимонки", подорвал себя и тех пятерых... Я подбежал и увидел, что ему оторвало ногу ниже колена, из раны хлестала кровь... Я кричал не своим голосом - сколько моих людей ты убил! Я образумел... Вот этот рог, я наполнил его кровью и выпил ее прямо у него на глазах... Он брезгливо поморщился и, не сводя с меня глаз, с трудом выдавил: "И ты бы сражался как я, нехристь!". И умер... С тех пор, как увижу его во сне, он повторяет эти слова...
Наступила жуткая тишина, нарушаемая равномерным шумом дождя.
Где-то неподалеку ударила молния, и грянул гром.
- Это отец! - повторила Гюрза. - Ты ведь зарежешь его прямо здесь?! Не забывай, ты дал клятву!
- Заткнись! - приструнил Бек-Идрисов снайпершу. - Послушай, гяур! Эта жизнь преподносит нам порой удивительные совпадения - приблизительно в его возрасте я воевал в Афганистане. Однажды и меня окружил враг, и я, как шайтан-гюрджи, выхватил "лимонку", когда мне со всех сторон кричали "Сдавайся!". Но я не осмелился дернуть за кольцо... Попал в плен к русским... И теперь я зверь, выращенный в их вольерах!
Полковник тяжело опустился на холм выкопанной Петрэ земли. Бросив взгляд на оторопевшую Гюрзу, вынул из нагрудного кармана письма:
- Пришло время прочитать тебе письма моей жены, Гюрза.
Потрясенная Гюрза машинально взяла у него стопку писем и бегло просмотрела...
- Значит, Акула предал меня? - задрожала в бешенстве Гюрза... Вдруг вскинув карабин, навела дуло на полковника и спустила курок... Раздался лишь сухой треск.
- Я лишил тебя яда, никого уже не отравишь, - Бек-Идрисов не сводил с нее безучастного взгляда.
Снайперша бросилась в ноги бывшему сожителю и, рыдая, принялась целовать его грязные ботинки, моля о пощаде.
- Я бы убил тебя, да, ладно, иди и благодари шайтан-гюрджи!
Все еще не веря в счастливый конец, она некоторое время ползала в грязи, а потом, подняв голову, вскочила и на полусогнутых ногах побежала прочь, как если бы ожидала пулю в затылок.
- А это тебе на память, гяур! Отныне Ибрагим Бек-Идрисов никогда больше не выпьет ничьей крови! - полковник протянул ужасный сосуд сидевшему там же Петрэ и подставил лицо дождю. После продолжительного молчания он сказал: - В последний раз тебя спрашиваю, это твой сын?
И снова тишина.
Раздавленный горем отец тупо смотрел на маленький рог: "Из этого рога он пил кровь моего Левана! Сказать или нет? Скажу и пусть кончится эта постылая жизнь. Пусть он прирежет меня здесь же, над телом моего Левана...". Но что-то удерживало его от признания. Наверное, желание спасти свою проклятую шкуру оказалось сильнее его самого...
- Нет, не мой! - профессор мог поклясться, что эти слова произнес не он.
- Почему же так горько плакал?
- От жалости...
- Хоть ты его и вскормил, тебе недостает его мужества! - в голосе полковника звучало сожаление. - Жетон снял?
- Не было жетона.
- Дай его сюда! Я повесил ему на цепочку, когда хоронил! - полковник взял протянутый жетон и стал разглядывать его. - Да спасет его душу Аллах! Храбрый был воин, умер с песней!.. И я так должен был умереть в Афганистане!.. Теперь-то я понял! Он оказался сильнее меня!.. Даже тебя он заставил отказаться от собственной плоти и крови!..
Петрэ Шаликашвили смотрел на Бек-Идрисова и не мог справиться даже с собственным голосом, не в силах выдавить ни единого звука.
Стояла невыносимая, зловещая тишина. Тишина оглушающая, жуткая, яростная, от которой у убитого горем отца, казалось, вот-вот лопнут перепонки.
Бек-Идрисов встал и, не глядя на Петрэ, сказал:
- Леван Шаликашвили достоин не такой могилы! Забирай его! И помни, твою голову я тоже дарю Левану!
Профессор сунул в карман маленький рог, накрыл целлофаном тело сына, бережно взял его на руки и пошел вниз по грязной дороге. Полковник следовал за ним. Когда они подошли к машинам, навстречу им выскочили Акула и Убаид.
- Я думал, назад ты вернешься с Гюрзой? - муэдзин не скрывал своего изумления.
- Выбрось эти соски, сынок, воняют они! - обратился Ибрагим к Акуле, который ощетинился было от неожиданности, но, наткнувшись на тяжелый взгляд полковника, сломался, сорвал жуткое ожерелье с шей и в сердцах отшвырнул в сторону.
- Где Гюрза? - спросил Убаид.
- Отпустил на все четыре стороны! - отрезал Ибрагим, не обращая больше внимания на обалдевшего муэдзина.
Петрэ опустил тело сына в прицеп. Несчастный человек, он действовал механически, неосознанно.
- Нашли, сэр? - приблизился к нему Том Сиббер.
Пряча слезы, профессор молча кивнул головой.
Джерри Адамс пожал руку Бек-Идртсову и поблагодарил его.
Именно тогда со стороны деревни донесся петушиный крик - отчетливый и звонкий.
- Слышали?! - идиотское выражение на лице Акулы сменилось обычным. - Джибраилу не померещилось, в деревне петух.
- Какой еще петух! - обозлился муэдзин и грозно начал: "Пророк! Поощряй верующих к битве: если будет вас двадцать человек стойких, они победят двести; если будет вас сто, они победят тысячу неверных, потому что эти - народ непонимающий". Сура восьмая, айя шестьдесят шестая.
- "Клянусь ночью, когда она темнеет, клянусь днем, когда он светлеет..." Сура девяносто вторая, айя первая. С этими призывами ко мне больше не обращайся, Убаид! Я только и делаю, что воюю! - как тигр прорычал Ибрагим. Муедзин проглотил язык, попритих, смутился. Полковник проводил взгдядом "джип" и, когда машина с прицепом скрылась из виду, достал из кармана жетон Левана Шаликашвили, протер пальцем, снял с шеи цепочку со своим жетоном, повесил жетон Левана рядом со своим и снова надел цепочку.
***
Ооновский "джип" пробирался по утопающей в грязи развороченной снарядами дороге.
На заднем сиденье сидел профессор Петрэ Шаликашвили, раздираемый противоречивыми чувствами - он был рад, что нашел наконец тело сына, и заливался горючими слезами от того, что смалодушничал и отрекся от него ради своего спасения. Зловонное, черное ожерелье из женских сосков, а затем этот проклятый рог, подаренный полковником, что так жег ему нагрудный карман, выбили его из колей. Проклятый рог, из которого выпили кровь его сына...
Позднее, после долгих раздумий, профессор понял, что людоедство и кровопийство - это мораль каннибалов, дошедшая до нас с первобытных времен. По их разумению, своими действиями они подчиняли себе душу врага и множили свои силы. Господь наш Иисус обратил эти обычаи в добро, когда во время тайной вечери "...взяв хлеб и благодарив, переломил и подал им (апостолам), говоря: сие есть Тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание" (Лука, 22-19). "И взяв чашу, благодарив, подал им; и пили из нее все. И сказал им: сие есть Кровь Моя нового завета, за многих избиваемая" (Марк, 14-23,24). Господь наш не объяснил нам это глубоко осмысленное действо, апостолы также не растолковали символического значения его - ибо пытаются бороться со злом, не упоминая его... С тех пор и блюдет святая церковь тайну причастия, что очищает наши души от темных, каннибальских инстинктов. Ведь самая страшная кара, которая ждала убийц в старину, - двадцать лет без причастия...
Но в тот момент, в те минуты профессор не мог осмыслить всего этого, слишком напряжены были нервы... Из этого маленького рога полковник пил кровь его сына... Господи, спаси и помилуй всех грешников...
Капитан Том Сиббер ловко рулил по этой адской дороге и думал о том дне, когда он выйдет в отставку, вернется в родной Коннектикут, уединится в собственном доме и, подобно Джерому Девиду Селинджеру, наряду другими историями, опишет и сегодняшний день.
А вице-полковник Джерри Адамс, не останавливаясь, говорил с Петрэ, то и дело возвращаясь к тому, чтобы профессор не забил рассказать Джону Малхазу Шаликашвили о его, Адамса, огромной лепте в этом славном и весьма рискованном деле. При этом он поминутно прикладывался к квадратной плоской бутылки с виски "Долговязый Джон".
Однако Петрэ Шаликашвили ничего не слышал и не видел. Ему не давал покоя отринутый им сын; смятение все новыми и новыми, все более мощными волнами обрушивалось на пустынные берега его стенающей души. Он Выплакал все глаза, как вдруг, словно бы в утешение, милостиво ниспосланное свыше, раздался петушиный крик, и сквозь слезы увидел он светящиеся слова Иоанна-евангелиста: "Истинно, истинно говорю тебе, не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды".
1996 г.
Примечание автора: Во время «грузино-абхазского конфликта» за абхазскую сторону воевали разные наемники и среди них боевики с северного Кавказа и из некоторых ближневосточных стран, таких как Турция, Иран, Саудовская Аравия и так далее. А миссии ООН по переговорам были расположены по обе сторонам от линий фронта. Их мирных военных наблюдателей, которые не имели право носить при себе оружие, воюющие стороны не должны были трогать. — М.М.
Перевод с грузинского Ирины Зурабашвили
|
|