Зарубкой в памяти тот день, как шрам на теле:
Холодная, таёжная весна,
К теплу людскому жались свиристели,
Как будто подавали добрый знак.
"Усач подох" - сначала тихо скрытно,
Потом - стремнина, бешеный поток:
"Вы слышали? Отбросил он копыта.
Подох Усач, вы слышали? Подох!"
От вести этой словно захмелели
Политзэка:
И юноша, и дед.
И птицами в костёр тома летели,
В которых под восковкою портрет.
И бывший раб рвал до пупа рубаху,
Кричал:
"Порушим, сокрушим всё, блин!"
Голела, корчилась со Сталиным бумага
И в пепел превращался "Гуталин".
И к маминой ноге я, сын казачий,
Кутенком льнул,
И я не понимал:
"Так весело, А мама моя плачет".
За ногу маму крепко обнимал.
Хоть промелькнули, как мгновенья, годы,
Но неизбывно в памяти, во мне:
Горит костёр
И гибнет несвобода
В священном очистительном огне.
"Усач", "Гуталин" - клички Сталина в лагнрях.
|
|