(В основу сюжета положена небольшая байка,
бродящая среди гусятников, проводящих
редкие ныне на Руси гусиные бои.
Даже если байка эта – ложь,
то ложь очень красивая, горькая
и достойная стихотворных строк.
Как ни странно, я всё же верю, что
эта любовь и смерть были правдой).
Розовели за озером в зорьке лазурные дали.
За туманом задумалась стайка берёзок-невест.
Гуси-лебеди с полдня на лето домой прилетали,
Приводняясь в озёра да вешние реки окрест.
Поутру прилетела со свистом гусиная стая
Да присела с весельем и с гоготом в зелень осок.
Восходило светило за озером и, возрастая,
Золотило заросший рогозом озёрный мысок.
Там они угнездились, залётные, дикие гуси.
Было их под пятнадцать с красивым гусём-вожаком.
Был вожак в перелётах да схватках гусиных искусен,
Испокон соблюдая отбора природный закон.
И была средь красавиц гарема гусыня Любава.
Мир гусиный не видывал краше Любавы гусынь.
Провожала полёт её взором влюблённым дубрава
Из зелёных ресниц в изумрудных слезинках росы.
Так неделя прошла с их прилёта весною весёлой.
И пришла как-то к озеру стайка домашних гусей.
И сказал их вожак: «Мы приветствуем вас, новосёлы!
Как там, в дальних краях, где теплы струи зимних дождей?»
Молвил дикий вожак: «Там зимою и жарко, и сытно.
Там болота и реки зимою не ведают льда.
Там уж ливни, так ливни, не дождичек серый да ситный.
Там едва ночью светит Полярная наша звезда.
А весною мы ждали с надеждой попутного ветра,
Чтобы с юга на север на крыльях принёс нас домой.
Жизнь, увы, такова – в перелётах от лета до лета
В те края, где озёра не мёрзнут суровой зимой».
Бросил взор наш вожак деревенский за пару сосёнок
На гусынь, что плескались в озёрной воде у мыска.
Обомлел наш вожак и влюбился, как робкий гусёнок,
В серокрылую любушку у золотого песка.
Как она черноглаза, прекрасна, плывёт грациозно,
Словно Бог одарил на века её вешней красой!
Пожалел наш вожак, что приходит любовь слишком поздно.
Но и древо лишь раз обгорает под буйной грозой.
Они встретились утром у кромки озёрного брега.
Вроде встреча случайною для посторонних была.
И светилась в глазах их туманных любовная нега,
А вокруг луговина весною безумной цвела.
И пошли они вместе, как будто весна их венчала.
Кривотолки с молвою гусиной прошли стороной.
Поселились они недалече от стаи сначала,
А потом – под далёкой прибрежною ивой одной.
Нет, не дрался вожак перелётный зазря за Любаву.
Знал, видать, что любви и победой в бою не сломить.
О любви неземной далеко не исчерпаны главы.
Стал гусак наш домашний с Любавой гнездо своё вить.
Вот и время пришло… Появилась у них тройка деток.
Тройка юркая серых пуховых гусят-крепышей.
И росли они, как на дрожжах, на крыло встав за лето,
Неуклюже взлетая из заводей средь камышей.
И смотрел наш гусак на полёты с сердечной тоскою.
Кто б ему крепки крылья да ветер ретив подарил!
И грустил наш гусак за густою травой осокОю,
И не спал наш вожак возле милой семьи до зари.
Так и осень подкралась из леса лисицею рыжей.
Одолела весёлую зелень хандра-желтизна.
Возле озера серого красными бусами брызжет
Одинокая, квёлая, будто вдова, бузина.
И прозрачней, глубиннее дали осенние стали.
И ясней становилось, что время любви истекло.
Предполётная грусть полонила гусиные стаи.
Так слезинки дождя покидают под ветром стекло.
«Может быть, ты останешься вместе со мною, Любава?
Может быть, ты оставишь со мной наших общих детей?
Не лететь на юга ты имеешь природное право.
Что тебе в перелётах, где смерть поджидает гусей?».
«Я бы рада, любимый, да только душе будет тошно
От уюта с покоем во мраке хозяйских сеней.
Ты не ведал свободы полёта, когда крылья мощно
Загребают ветра над морями, где небо синей.
А ведь ране на лето летали на Русь твои предки.
Были пойманы вместе с гусынями в сеть гусаки.
Были ране крыла у дедов и могучи, и крепки.
И полёты когда-то бывали у них высоки.
Да подрезали перья у предков твоих маховые,
Да на лапы накинули вервие прочное вмиг.
И в поклоне согнулись когда-то их гордые выи,
И сменило шипенье земное небесный их клик.
Ах, не стоит, родной, расставаться нам в горе да в ссоре!
Я вернусь по весне, когда стают на озере льды.
Прилечу на попутных ветрах над горами и морем,
По ночам направляясь на светоч Полярной звезды».
«Что ж, лети высоко, коль свобода, Любава, дороже.
Постараюсь дождаться, хотя буду очень грустить.
Пусть подскажет Господь вожаку сонмы лёгких дорожек,
Пусть ночёвки без выстрелов будут в нелёгком пути».
И снялась ввечеру с глади вод перелётная стая.
Словно пух разметался в холодной осенней заре.
И сияла над озером звездочка им золотая.
Знать, хотела вернуть их по тёплой весенней поре.
Ах, как горько с надрывом летел клич гусиный
их древний!
Как навеки прощались с озёрной родной стороной.
А на круче стоял и смотрел из далёкой деревни
Серый гусь одинокий, следя за гусыней одной.
Скрылась стая в далёких, осенних, небесных туманах.
Наступили дождливые, серые, мрачные дни.
Всё грустил без Любавы гусак, что совсем
и не странно.
Исхудал и молчал, словно в осень любовь схоронил.
А зима налетела в тот год удивительно рано.
В ноябре закружила над полем студёным метель.
По ночам за околицей выли по-волчьи бураны,
И вила вьюга-пряха из снега свою канитель.
И летели морозные ветры над озером льдистым.
Под снегами на заводи скрылись из виду мостки.
Как-то к заводи вышел гусак утром ранним и мглистым.
Там и помер гусак красноклювый от лютой тоски
Москва
15 сентября 2003 г.
____________________
* «Любавами», «любушками», "любошными" гусятники называют гусынь,
из-за которых гусаки вступают в бой и которых они всю жизнь любят, оберегают и выделяют ухаживанием своим в гареме. Часто гусак предан своей любаве до самой смерти.
|
|