Когда б я сделался царём
Мечтал цыган, давяся сухарём,
То не остался бы на малом,
Всё время ел бы сало с салом.
Потом, отъевшися и случай улуча,
Украл бы сто рублей
И задал стрекача.
(Д.Бедный)
- Опять за своё? Плетень бы лучше починил, скоро все соседские козы да собаки в огороде будут. Совсем рехнулся, пень трухлявый. – Бабка Настя вышла на середину двора с решетом, - типа-типа-типа, типа-типа-типа, налетай, родимые, - созывала она курочек, щедрой рукой разбрасывая зерно, - погоди вот, узнает кто, что ты золото ищешь – упекут на старости лет, куда Макар телят не гонял.
- Цыц! Чего орёшь, как оглашенная? – дед Матвей сноровисто собирал нехитрый инструмент: лопатку с коротким черенком, скребок-пробуторку старательскую, два ведёрка да моток верёвки, - будешь так голосить, точно узнают. Близко уже жила, совсем близко, носом чую – скоро богатые пески пойдут.
- Пойдут, как же, жди, - бабка обречённо махнула рукой, - второй месяц, как крот, из-под земли не вылазишь. Поглядел бы на себя, чисто леший.
Дед Матвей и вправду облик имел страхолюдный. Тощий, лицом тёмный, бородой заросший до самых ушей. Да и из ушей торчали пучки жёстких седых волос. Под мохнатыми бровями каким-то зловещим огнём горели когда-то голубые глаза. Истончавшие, но всё ещё жилистые руки заканчивались мосластыми, узловатыми пальцами, с невыводимой траурной каймой под ногтями. Из-под треуха выбивались пегие космы, а когда дед его снимал, шевелюра, чудом сохранившаяся за многие годы, торчала во все стороны.
А всё оно, золото, металл многажды воспетый и проклятый.
Всю жизнь проработал Матвей на прииске, сначала ремонтировал технику в ЦРММ, так коротко назывались центральные ремонтно-механические мастерские, потом плотничал, а за несколько лет до пенсии перешёл в котельную. Благо она работала на мазуте, надрываться не приходилось. Да и тепло было. Золото видел только один раз в жизни, когда в конце промсезона весь личный состав прииска мобилизовали на добычу последних граммов годового плана. Тогда всех разбили на звенья по три-четыре человека, главный геолог указал места на полигонах и весь прииск оттаивал, скрёб и промывал чёрные от копоти пески, вылавливая золотые крупинки и чешуйки. Вот тогда-то дед Матвей и увидел, как ловко промывальщик орудует лотком, как постепенно обнажается его дно, вот и блеснуло что-то светло-жёлтое.
- Стой! – заорал он, увидев, что промывальщик, подцепив желтые зёрна, собирается выкинуть их на землю, - ты что делаешь, вредитель?! Золото в грязь?!
- Охолонь, Матвей, гляди сюда, - промывальщик шевельнул скребком, - видишь какая форма у этих кристаллов? Правильные кубики, видишь, да?
- Вижу, не слепой. Ну и что, что кубики? Оно что, от этого испортилось что ли?
- А то, что золото такой формы не бывает. И блеска такого не имеет. Пирит это, железо, попросту говоря. А золото, оно не только на ковку, но и на вид мягкое и ласковое. Не бойся, не уплывёт, что в лоток попало – поймаем. А пирит почти всегда золотые россыпи сопровождает.
Добыли они тогда своим звеном за пять дней около пятидесяти граммов драгоценного металла. Выдали им в приисковой кассе пятьдесят рублей: по рублю за грамм. Это кроме зарплаты. По трёшнику заначили, остальное разделили поровну и в семьи отнесли. Какой-никакой, а приработок.
Немало лет уже прошло после этого, если и вспоминал когда дед Матвей, то только деньги, промывкой заработанные, о золоте и не думалось.
Но, знать, не забыла о нём судьба дедова, которая нынче по-модному кармой называется. Надумал старый почистить колодец, показалось, что вода стала не такая прозрачная да вкусная. Спустился в него, бабку поставил на журавель, грязь со дна в ведро наскребает, а бабка поднимает наверх, да около сруба и выливает на землю. Дотемна трудились, а когда на следующее утро пришёл дед к колодцу, то первое, что увидел – блёстки по краям грязной лужицы! Зачерпнул в ладонь, осторожно промыл в бочке, что рядом стояла – пирит! Крошечные ярко-жёлтые кубики сразу отбросили деда в ту памятную осень. Вспомнил слова промывальщика: «Пирит – спутник золота». Ах ты, мать честная! В собственном огороде – золото!
И разбушевалась стариковская фантазия. Никогда не был Матвей жадным до денег, на жизнь зарабатывал, ну и ладно, на том спасибо. Когда бывало туговато, успокаивал себя, да и жену: «Перебьёмся, переживём. Не воровать же идти. Не были богатыми – не хрен и начинать». Но, когда всеобщая «ваучеризация», а за ней акционерные общества, появляющиеся, как грибы и как грибы же исчезающие, лишили пенсионеров последних, «гробовых» копеек, озлобился дед. И, подвернись сейчас ему возможность прихватить чужое – устоял бы или нет – большой вопрос. И вот…
Несколько ночей кряхтел, крутился дед с боку на бок, не давая спать жене. Всё виделось ему, как он намоет хоть с полкило золота и продаст какому-нибудь новому русскому кавказского или биробиджанского происхождения. Сейчас-то, поди, не рубль за грамм, это государство могло платить за золото, как за дрова или сено. Да за такие деньги можно не только крышу дома подлатать, но и подгнивающий венец в срубе переложить, а то изба скоро крениться начнёт, заменить плетень настоящим забором с железной калиткой. В конце концов и сыну можно будет выделить часть какую-то, копит мужик на мотоцикл, да края пока не видно. А что останется – бабке одёжу новую справить, чтобы по соседям не стыдно было шляться. Себе дед в мечтах покупал хозяйственный инвентарь, да инструмент. Больно понравилась ему дрель на заряжающейся батарее, которую увидел недавно в магазине, но верхом, пределом мечтаний была бензопила. Когда начиналась заготовка дров на зиму, сам уставал, а на Настёну свою и вовсе больно смотреть было: так уматывала их двуручная подружка-пила. Но это так, если уж всем всё купит, а деньги ещё не кончатся.
И так свыкся, просто сросся дед Матвей со своими мечтами о скором неслыханном богатстве, что начал внимательно смотреть по телевизору передачи про биржевые новости, особо интересуясь ценой золота на мировом рынке, где-то вычитал, что такое тройская унция и сокрушался, если цена на неё падала, беспокоился, что не сможет угадать момент, когда продать драгоценный металл будет выгоднее всего. И бывало, что, швыркая из блюдечка горячий чай, озабоченно говорил: « Вот ить хреновина какая, на прошлой неделе давали четыре сотни, а вчерась сбавили на целых восемь долларов. Это как же понимать? Народ, который это золото добывает, меньше работать стал, что-ли? Не иначе спекулянты баламутят». Беспокоясь о его душевном благополучии, бабка Настя пыталась отговорить деда от «дурной затеи», пугала тюрьмой, говорила, что если тебе самому жить – насрать, так обо мне подумал бы, на старости лет одну оставлять. В ответ он только ухмылялся в усы с многозначительным видом и уходил в огород: искал точку, откуда надо начать поход к золотой жиле.
Первые шаги на пути к роскошной жизни едва не стали для золотоискателя и последними. Открытым способом добывать свои запасы нельзя было по двум причинам: не делать же из своего огорода карьер, это раз, увидят, узнают и тогда уж точно посадят, это два. Про подземный способ дед тоже знал, прииск отрабатывал пару шахт. Надо пройти вертикальный ствол до коренных пород, потом двигаться по жиле, выбирая самую богатую её часть. Заложить ствол решил между банькой и черёмухой. Во-первых, не видно со стороны, во-вторых, от колодца в горку. Если наткнётся на воду, то не утонет сразу, водоносный горизонт проходит ниже. До коренных дед Матвей добрался даже быстрее, чем ожидал, на втором метре появилась скала, и он двинулся горизонтально. Экономя на объёмах, проделывал такую дырку, чтобы пролезть самому, да чуток руками пошевелить, выскребая породу и пропихивая её за себя. И допихался. Когда длина самодельного штрека стала чуть больше роста, замуровал дед себя так, что уже с жизнью попрощался, выдираясь назад. Несколько дней потом не мог заставить себя продолжить работу, осмысливая важнейшее правило проходки горных выработок: сечение должно позволять не только работать, но и свободно передвигаться. Пришлось его увеличивать. А, кроме того, стал невольный горняк добытую породу сразу складывать в ведёрко. И проход остаётся чистым и легче на-гора выдавать. Правда скорость проходки резко упала, но дед смирился с этим: золото не убежит, рано или поздно жила вознаградит его за все мучения сразу. Однако и мешкать особо не след: жизнь-то не бесконечная, жила пока даже пириту не даёт, видно не дошёл до смаку, так что работы невпроворот. Поэтому всё, свободное от повседневных забот время, отдавал он «светлому будущему», которое за банькой начиналось. Некогда стало внешний облик соблюдать, не до бритья, перекусит чего на скорую руку – и в шахту. Правда в последнее время стали посещать деда Матвея сомнения: ковыряется второй месяц, метров двадцать уже прополз, пора бы и золоту появиться, хоть следок показать, но… Может, пирит обманул, может он не всегда за золотом ходит, а иногда и сам по себе? Эх, жалко, что нельзя ни с кем посоветоваться, хоть и есть знакомые геологи, но надо тайну блюсти, неровен час, узнают чужие люди. Жди тогда какой-нибудь мерзости. Нынче это скоро.
Ну, сомнения сомнениями, а работа стоять не должна. Дед туго перепоясался обрывком верёвки и полез в нору, двигая перед собой ведёрко со скребком. Добравшись до забоя, то бишь до конца норы, лёг набок и начал аккуратно скрести, начиная от центра и приближаясь к периметру выработки. Набрав ведёрко, попятился задом, выполз на божий свет, высыпал породу на край ствола и снова нырнул в недра земли. После пятой или шестой ходки показалось ему, что кровля выработки вроде бы повлажнела. «Почему сверху? – удивился проходчик, - если вода, то ей положено снизу быть. Показалось, должно». Однако работа и впрямь пошла быстрее, грунт стал явно мягче. И поставил бы дед Матвей рекорд проходки, если бы опять же судьба не поставила точку на его неправедном стремлении разбогатеть. Когда он в очередной раз залез в забой и ковырнул скребком, кровля обрушилась, и деда завалило жидким месивом. Едва успев задержать дыхание, он судорожно рванулся вверх и…голова его оказалась на поверхности. Откуда-то сверху проникал свет и уже в следующий момент будущий миллионер понял откуда: из очка его собственной уборной! Не знал дед Матвей ни маркшейдерского дела, ни горной геометрии, да и просто ни разу не пришла в его голову мысль прикинуть: а в каком направлении он двигается? Вот и привела его неудача-злодейка под сооружение, в которое и короли ходят пешком.
Как ни силён был ужас, испытанный в момент обрушения, но первой мыслью деда было: «Слава богу, что бабка не сидит тут». Что было бы, случись в этот момент жене оказаться в отхожем месте – и думать не хотелось. Стараясь дышать через раз и то неглубоко, золотоискатель, в момент превратившийся в золотаря, принялся подкапывать землю под задней стенкой уборной. Благодаря приобретённому опыту, он быстро проделал лаз, выцарапался на поверхность и, стараясь не касаться одежды руками и не очень трясти косматой головой, побежал к колодцу. Не раздумывая, залез в бочку с водой и приседая, окунаясь с головой, стал сдирать с себя спецодежду. Вода сразу пожелтела, загустела, заблагоухала. Разоблачившись, дед Матвей, как Иван-царевич, тут же перебрался в другую бочку, стоящую рядом. И начал отмывать грешное, бренное тело. Кое-как смыв с себя вонючую, липкую грязь, прикрывшись мокрыми штанами, он перебежал в баньку. Вода в баке была, поленница дров прижималась к стене бани, и дед затопил котёл.
- Ты что это удумал, Матвей? – бабка Настя вышла в огород нащипать лучка и заметила дымок, - посреди недели баню топишь. Или уже и дням счёт потерял со своей жилой, будь она неладна?
- Тише, ты, подойди-ка, чего скажу.
- Ну, говори, - жена подошла поближе, принюхалась и сморщилась, - чего это от тебя говном несёт? Или приспичило, да выбраться не успел из норы-то?
- Ты, это… Принеси одежонку да ножницы прихвати. Потом расскажу.
Не один раз, пока стригла да оттирала мочалкой благоверного, то смеялась до слёз, то всхлипывала от страха баба Настя, когда он описывал свои ощущения в момент обрушения своих мечтаний, превратившихся в такое, что и выговорить-то противно. И дошло вдруг до деда Матвея, что золото, оказывается, далеко не самое важное в жизни, что не стоит оно таких мучений и нервов для себя и близких своих. Важное – вот оно, банька с веничком, изба отцовская, колодец, своими руками сработанный, а главное – жена, что делит с ним пятый десяток, с готовностью подставляя своё плечо под общую нелёгкую ношу, не требуя палат каменных да нарядов царских. И что понял он это ещё раньше, только мужская гордость (или стариковское упрямство) не позволяли ему бросить пустую затею, что ждал он, ждал какого-нибудь непредвиденного, этакого форс-мажорно-непреодолимого обстоятельства, которое позволило бы ему достойно остановиться. Когда через пару дней заскочил проведать сын, старики рассказали ему о бесславной кончине грандиозного проекта. Вдоволь нахохотавшись, сын поднял рюмку: «Давай-ка, батя, за это… как ты говоришь: «Не были богатыми – не хрен начинать!»
|
|