Лжец и отец лжи, он всегда входит в нас обманом. Обманом заставляет вкусить от древа познания, обманом внушает нам быть благороднее Христа, обманом внушает гуманную жалость к прокля-той смоковнице, обманом внушает нам плакать о съеденной курице, обманом внушает пожалеть триста динариев на Христа и отдать нищим, обманом внушает нам презирать монашество, чтобы помогать людям, обманом внушает не ходить в церковь, чтобы Бога в душе иметь, обманом внушает нам не молиться, ибо знает Бог нужду твою прежде твоего прошения у Него, обманом внушает про-поведовать Бога женщинам, молодым и хорошеньким.
А потом оказывается, что богами, съев яблоко, мы не стали, а вот голод, холод, роды, болезни, смерть стали; рассердившись на Христа, что он людей называл порождениями ехидниными и лице-мерами, мы топаем ногами с перекошенными лицами и слюной изо рта на домашних своих за то, что суп недосолен, или бьём кулаком по морде за то, что когда нам водку разливают, руку не так держат; обижаясь на обещание нам бессмертия, если мы дорастём до него, мы хотим делать добрые дела, умирая; потом нам приходят в голову другие благородные и мудрые мысли о том, что делать добро вооб-ще бессмысленно, что неизвестно ещё что получится из нашего добра, и что вообще такое добро, что мелко делать добро одному че-ловеку, а потом – что людей ничто не спасёт – они испорчены по природе своей; пожалев триста динариев на Христа, пленившись возможностью отдать их нищим, кончаем тем, что нищим их тоже не отдаём, а кладём на сберкнижку, а потом, и этим не удовлетво-рившись, идём и Христа продаём за тридцать сребренников; людям когда вместо монашества лезем помогать, так неумеючи только го-ловами о помогаемых стукаемся, шишки и себе и им набивая, и кон-чается помощь наша так, что лучше б не начиналась; в церковь пе-рестаём ходить, а потом про Бога и совсем забываем, на бега проме-ниваем.
Женщины нас охотно слушают и умиляются, просят ещё гово-рить, просят к ним в гости, за Апостолов принимают, а лукавый шепчет, что так оно и есть. Потом в какой-нибудь раз на прощание просят поцеловать по-братски, а однажды – что уже поздно ехать домой, а лукавый шепчет, что они для нас не женщины, что мы в них душу погибшую любим, что мы им обиду кровную нанесём, ес-ли не останемся, пренебрежение выкажем и недоверие и от Бога от-толкнём, и что мы уже так сильны, что над плотью какие хочешь победы можем одерживать, и это даже интересно, как мы сейчас са-тану проведём и посмеёмся.
Потом оказывается, что постели другой нет и на полу посте-лить нечего… И после того, как лукавый сомнёт нас полностью, на лопатки бросит, заставит флаг выкинуть, он, умирая от смеха над нашей глупостью, в пределе игривости выкинет над нами последнюю шутку: заставит утешиться, что мы согрешили для её спасения – не противься злому, и грешные души, дескать, только лаской по-купаются, а зло лишь порождает зло…
И никаких шансов нет его победить.
Мне раньше картина такая представлялась.
Сидит в раковине таракан, уцепился за гладкую, мокрую, бе-лую стенку мохнатыми лапками, держится и не хочет погибнуть. А на него большие учёные струю воды направляют. А таракан борется, не сдаётся, не даётся в дырку свалиться.
Раз увернулся, другой, на другую сторону перебежал и себя утешает: Молодец я какой! Ещё изловчился! И Ещё! И ещё!!!…
Но он же обречён, таракан, вопрос только в том, сколько про-держится – тридцать секунд или одну минуту? Это учёные и изуча-ют. Попадёт струя, смоет в дырку, как ни ловчись…
Так человек. Не попал под машину, так умер от рака, сердце остановилось, не сердце – так печень, не печень так голова, – вопрос только в том, сколько продержится…
Господи! Так кто же может спастись?…
Невозможное человекам возможно Богу.
|
|