Рассказ
Иосиф с семьей поселился в Рамат-Гане, в микрорайоне Рамат-Амидар.
Нужно сразу пояснить, что Рамат-Ган по существу район Тель-Авива. Но он считается городом, и довольно престижным в Израиле городом. То, что в Москве принято определять как маленький, даже малюсенький микрорайон, здесь это город. Таковы масштабы.
Что касается названия Рамат-Амидар, оно происходит от компании «Амидар», которая начиная с пятидесятых годов занималась решением жилищной проблемы в стране, строила, сдавала внаем и продавала квартиры, также называемые «амидаровскими».
В отличие от решения такой же проблемы в нашей благословенной, где всю страну в свое время заполонили одноэтажные бараки с их длиннющими коридорами, необорудованными комнатами по бокам и удобствами снаружи — поселок Подбельского в Москве! — в Израиле все делали более по-человечески, ближе к европейским представлениям о жилище, даже если жилище это массовое, поспешное и упрощенное.
Рамат-Амидар в Рамат-Гане застроен двухэтажными восьми — или десятиквартирными бетонными домами. В каждой квартире комната метров четырнадцать, кухня, душ, туалет. Полностью отдельные квартиры.
А в дальнейшем, в продолжение сорока, пятидесяти лет, когда люди немного забогатели, а некоторые довольно-таки много, — начали улучшаться кто во что горазд. Особенно в выгодном положении оказались крайние квартиры и на первом и на втором этажах. Возникли настоящие виллы с черепичными крышами, с витринным стеклом, с пятью, шестью и даже семью просторными комнатами; на втором этаже люди пристроили верхний этаж, некоторые — два этажа.
И бывший когда-то амидаровский район превратился в район шикарных вилл. Здесь разбили сады и парки, на свободных местах стали возводить высотные современные здания. И, кажется, населяющая его публика тоже преобразилась, окультурилась, по крайней мере внешне.
Несколько лет назад Рамат-Амидар по количеству всякого рода шпаны, по хулиганству и более крупной преступности был сродни прежним московским Сокольникам или Марьиной Роще. Но сегодня здесь безопасно выйти из дома вечером прогуляться. Года два назад шайка подростков убила во время ночных бдений своего ровесника: видимо, в результате какой-нибудь ссоры; пырнули человека ножом. Раза два-три в продолжение тех же нескольких лет взрывали машины вместе с какими-то важными мафиози — это уже результат соперничества крупных, взрослых банд. А в целом район стал, в сравнении с другими израильскими населенными пунктами, вполне благополучным: ничего похожего не осталось от той криминогенной атмосферы, какая господствовала здесь лет десять назад.
Подростка зарезали ночью в парке — по соседству с домом, где жил Иосиф с семьей. Они обо всем узнали только через день из передач радио и телевидения. Ни они, ни соседи — непосредственно никто ничего не слышал и не подозревал. А чтобы лучше понять масштабы и топографию округи, не лишне сказать, что этот ПАРК — это такая неровно ограниченная площадь размером сорок на пятьдесят метров, впрочем, очень красиво оформленная, вся в цветущих кустах роз и олеандров, с высокими хвойными деревьями и с поставленными там и тут скамейками и питьевыми фонтанчиками.
Возвращаясь к этимологии и заканчивая наши разъяснения, добавим, что Рамат означает возвышенность, а Ган — сад. Таким образом, Рамат-Ган — Сад на возвышенности. И это на самом деле так и есть. Городок расположен гораздо выше уровня моря и Тель-Авива, и здесь на каждом шагу сады и парки, многие улицы засажены с обеих сторон раскидистыми деревьями, отбрасывающими тень: в летние месяцы пешеходы могут передохнуть под их укрытием от испепеляющего африканского солнца.
Далеко не во всех израильских городах такое разумное обустройство.
Вот так Иосиф и его жена Вероника полюбили это место, оно им очень понравилось. И они купили однокомнатную квартирку на втором этаже, где и поселились с двумя детьми.
В квартире за многие годы все обветшало, пришло в негодность и требовало капитального ремонта. Электропроводка, водяные краны, убогий малюсенький душ, грязная кухня, в которой Веронике противно было прикоснуться к нижним шкафчикам; верхние шкафы вовсе отсутствовали.
Они планировали строиться, и планы поначалу разрабатывались грандиозные. Но когда перешли к прицениванию, оказалось, что денег у них не хватает на покрытие и половины планов. Пришлось растягивать ножки по одежке.
Вместо надстраивания верхнего этажа — решили увеличить квартиру на одну комнату в двенадцать метров, пристроив ее к имеющейся в том же уровне. Поменять все абсолютно — полы, крышу, электричество, кухню. И выделить небольшое помещение под ванную комнату. Выбросив все старье под корень.
Так и сделали. Получился новый с иголочки дом с новыми розетками, выключателями, светильниками, множеством электроприборов, с кондиционером, да не одним, а с двумя, с новой кухней. Словом, это было счастье, долговременный повод для радости. Иосиф блаженствовал, видя, как радуются дети.
Как они строились и как их обокрал подрядчик на очень крупную сумму — семь тысяч долларов, на всю-то стройку планировалось двадцать тысяч, и сбежал посреди строительства, оставив их зимой под дождями с несделанной крышей, и какой они испытали стресс, а потом у Иосифа и Вероники на много месяцев установилась черная депрессия, а они вынуждены были сами нанимать работников, покупать и привозить материалы, хлебать наглость и халтуру полными ведрами, и торопиться закончить, потому что жили на съемной квартире и деньги неумолимо таяли, — все это тема другого рассказа.
Сейчас они сумели растворить депрессию, испарить ее из своего тела, из своей души, сумели разогнуться, начали почти свободно дышать почти полным вдохом, пытаясь забыть и обиду и жажду мести и пережитое унижение. И сон почти полностью восстановился. И сны черные перестали сниться.
Они начали привыкать к новой жизни в новом, чистом доме.
Дочь Маша заканчивала школу. Сын Илья десяти лет учился в третьем классе. У него не все протекало гладко с окружающими детьми: ведь он был «русский» — он выделялся, в своем классе он был один «русский». Остальные были марокканцы, тайманцы (выходцы из Йемена); иракцы, персы, чехи, немцы и прочие не селились в этом районе. Разумеется, все они были евреи, израильтяне — но разделение немедленно прослеживалось исходя из групповой принадлежности, из привязки к месту проживания отцов или дедов. В конечном счете, все здесь были приезжие, кто двадцать, кто пятьдесят лет назад; очень немногие переселились в Израиль ранее сороковых годов. В начале прошлого века выходцы из Польши и Украины стали первыми, кто перебрался на эту землю.
В праздник шавуот (дарение Торы еврейскому народу) все семейство побывало на море и возвращалось на машине домой. Автобусы не ходили, магазины и учреждения были закрыты — так было принято в шабат и в любой большой праздник.
Они уже подъезжали к дому, оставалось меньше ста метров. Иосиф остановился на красный свет светофора и пока стояли — увидел, как на противоположной стороне перекрестка огромная группа подростков поливает проезжающие легковушки чем-то белым и плотным. Жаркое солнце, пребывание на море, вполне понятная усталость притупили реакцию и сообразительность. Первая — ленивая — мысль была, что подростки поливают машины пеной и забрасывают конфетти. Почему пеной и конфетти? Иосиф, медленно раздумывая, вспомнил, что в какой-то праздник дети так развлекаются друг с другом. В праздник пурим? Да неважно — все равно неприятно, тем более он, кажется, разглядел, что, кроме чего-то белого, габаритные «детишечки» швыряют то ли камни, то ли помидоры. И на их головах не заметно ни одной кипы. Странно. В праздничный, запретный для работы день обычно протест выражают именно религиозные подростки, только в своем районе.
Он подумал, может быть, свернуть направо и сделать крюк, вернуться домой другой дорогой?
— Смотри, — сказала Вероника.
— Да вижу, — лениво и недовольно отозвался Иосиф. И тут зажегся зеленый свет. И он поехал прямо. — Давай быстрей закрой окно! — Это единственное, что он сообразил предложить, и сам тоже закрыл свое окно.
Он поехал, медленно приближаясь к месту экзекуции. А потом нажал на газ, рассчитывая проскочить невредимо.
Но незамедлительно в них полетели помидоры, на лицах нападавших Иосиф разглядел нешуточное остервенение. И сразу же он перестал что-либо видеть, потому что боковое стекло залепило плотной белой пленкой, часть вещества попала на лобовое стекло. Раздался сбоку сильный удар, со звоном отлетело от машины, упало вниз. Что? Некогда было понять. Иосиф переключил передачу, стараясь как можно быстрее выбраться из-под обстрела.
— Как ты поедешь? Ты ничего не видишь, что слева, — сказала Вероника. — Как ты будешь сейчас поворачивать?
— Ничего, я потихоньку. Даже если кто-то есть на дороге, увидит, что я собираюсь повернуть… Вот, все нормально… Все хорошо.
Он заехал на стоянку, остановил машину. С облегчением открыл дверцу. И когда стал выходить, попал рукой во что-то липкое.
— А, черт!.. — посмотрел на руку, испачканную белой краской.
— Смотри!.. Смотри! — воскликнула Вероника.
На его шортах жирная белая полоса прилепилась, пачкая ткань. Он тут же подумал о детях.
— Маша, выходи осторожно, не касайся. Илюша…
— Пусть выйдут с правой стороны, — сказала Вероника, — сюда не попало.
Они посмотрели на левую сторону машины. Обе двери и стекла, и резиновая черная изоляция были уродливо загрязнены белой краской; попало и на колеса, и на задние свисающие ограждения колес. Машина была изуродована.
— Господи! — воскликнула Вероника. — Зеркала нет!.. Бандиты! Надо вызвать полицию!.. Я сейчас возьму фотоаппарат и пойду туда, на угол. Там на мостовой должно валяться зеркало…
— Вот что отскочило, — сказал Иосиф. — Я слышал, как сильно ударило, только непонятно было, куда. С ума они посходили? камнями кидаться… Как это теперь отмыть? Масляная краска…
— Полицию… Я их сфотографирую.
— Да, да. — Он сказал решительно, в душе сомневаясь, стоит ли обнаружить себя перед такой многочисленной бандой. Но он не мог не поддержать жену, и он беспокоился за нее: такая хрупкая и так по-боевому настроенная. — Поглядим, что там делается. Фотоаппарат не бери — набросятся, отнимут.
— Сейчас день! Я их не боюсь!
— А все-таки не бери. И не подходим к ним. Издали поглядим…
— Идем?
— Да, идем.
Вдруг они услышали всхлипывания. Плакал Илья.
Встал боком, приложил ладони к глазам и тихо плакал.
— Сынуля, ты что? — Иосиф обнял его. — Испугался?.. испугался? Илюша, чего ты плачешь? — Илья повел плечом, не отнимая рук от лица. — Ну, не бойся. Все хорошо.
— Нет, не испугался…
— А что тогда?
— Машину нашу поломали.
Он так смешно сказал, коверкая русские интонации на ивритский лад, что Иосиф и Вероника невольно рассмеялись. Но смех был короткий и нервный: разрядка, или защита при виде явной опасности; оба понимали свое бессилие перед разнузданными подростками.
— Маша, — сказала Вероника, — вы оставайтесь здесь, возле машины. Мы быстро обернемся. Знаешь что… пока сходи домой, принеси уайтспирит — на балконе, такая бутылочка… На ней написано. И несколько тряпок. Попробуем отмыть. Мне кажется, это не масляная краска.
Когда Иосиф и Вероника спустились переулком к перекрестку, там продолжалась вакханалия. Правда, у хулиганов закончилась краска. Но запас помидоров еще не иссяк, и камней поблизости было сколько угодно.
На выходе из переулка на улицу, поодаль от хулиганов, стояла кучка пожилых людей, нарядных, празднично одетых, посмеиваясь, не без опаски, они порицали разыгравшуюся братву, и именно среди них повторилось не раз — «хулиганы».
Машины притормаживали. Из машин неслись восклицания и ругательства. Но никто из пассажиров не вышел наружу, торопились покинуть злое место. Подростки продолжали с остервенением забрасывать чем под руку попало. Каким-то образом подсоединили шланг и поливали проезжающих водой.
Иосиф задержался рядом с пожилыми людьми, обернулся к ним, все-таки от них исходили понимание и защита. Он бы и не пошел дальше. Но Вероника уже брела посередине мостовой, опустив глаза и всматриваясь: она искала зеркало. Редкие машины объезжали ее. Иосиф прибавил шаг и присоединился к Веронике.
Хулиганы стояли на тротуаре, толпа не уменьшилась, их было много — двадцать, тридцать? Они не обращали внимания на пешеходов. Воевали только с машинами. Некоторые выглядели лет на тринадцать, а другие, переростки, казались семнадцатилетними. Несколько человек совсем были малюсенькими шкетами.
Хулиганов было так много, что Иосиф, сколько ни вглядывался, не мог никого запомнить. То казалось — вот, этого теперь всегда узнает, а в следующую минуту он уже не способен был его отличить среди других.
Зеркало валялось гораздо дальше того места, где отлетело от машины. Залепленное белой краской, раздавленное, в многочисленных трещинах; но Иосиф отметил, все осколки держались цепко. Чистый эксперимент, подумал он, изготовители не врут — при разбиении стекло не разлетается.
— Это не потому, что оно упало на землю. Машины по нем здорово поездили… Рона, отойдем. Я позвоню в полицию. — Но Вероника уже шла к подросткам, показывая им зеркало. — Рона!.. Не ходи, не надо, чтобы нас увидели!..
Шум, устойчивый гул стоял над улицей, ничего не было слышно.
Подростки развлекались, неосмысленные глаза, обращенные внутрь, не сразу увидели Веронику. Она в вытянутой руке подняла зеркало над головой:
— Вы!.. Вы испортили нам машину!.. Кто?! Кто будет платить за это?
Ее заметили.
Загоготали вызывающе.
Кто-то навесил в ее направлении помидор. Но помидор пролетел мимо.
Иосиф, отвергнув сомнения, пошел на того, кто бросил. Подросток сделал шаг назад и растворился в толпе. Остальные скалили зубы, выкрикивая издевательские слова. Некоторые замахнулись, делая вид, что кидают — но не кинули, и тоже посторонились. Иосиф взял Веронику за руку и отвел на противоположный тротуар, в то же время открывая сотовый телефон и набирая номер.
— Уверен, что им уже позвонили десятки людей. Израильтяне не станут терпеть. Ты что думаешь, только нам испачкали машину? Я сам видел — машин пятнадцать, не меньше, полили краской. А пока мы ходили, сколько еще?.. Алло!.. Алло!.. полиция? Приезжайте, здесь хулиганы, нападают на людей, — переходя на иврит, заговорил Иосиф, — наш автомобиль испортили… испортили… хулиганы…
— Мы едем, — сказали в ответ и отсоединились.
— Сказали, едут. Я говорил, мы не первые. Им уже звонили.
Вероника будто и не слышала его. Она, словно прицеливаясь, смотрела через дорогу, на толпу хулиганов. Потом сделала несколько шагов в том направлении — Иосиф прозевал ее новый порыв.
Подростки, погруженные в свою игру, не обращали на них внимания, не замечали ни маневры Вероники, ни телефонные переговоры Иосифа. А он, когда открывал телефон, подумал, что они заметят и догадаются, куда он звонит, и разбегутся. Но, похоже, им море было по колено.
— Рона, ты куда?.. Иди назад, сюда! Рона!
— Видишь того жирного? Он главный. Он больше всех кидается, и он ими командует.
Она показала на упитанного, пухлолицего подростка — не самого высокого и взрослого в толпе.
— Он довольно молод, есть у них постарше. Как ты видишь? Я никого не могу различить.
— Он…Он испортил нам машину. И сейчас по той машине он кинул помидоры и не знаю что еще… камень…
— Ну и черт с ним!.. Пошли на угол. Будем ждать полицию.
— Я хочу его захватить. Пускай платит.
— Ты с ума сошла! Мне с этой армией не справиться.
— Что это? Террористы убивают. И эти — вроде бы свои — на своих же нападают!.. Я хочу, чтобы его арестовали.
— Надо ждать полицию. И не спугнуть их. Тогда их всех арестуют, — раздельно произнес Иосиф.
— Где она, твоя полиция? Они и не приедут. — И Вероника пошла через дорогу, прямо на хулиганов.
Иосиф на секунду зажмурился. Ему представилась самая страшная развязка. Он двинулся за нею, снова набирая номер полиции — то была последняя спасительная соломинка.
— Алло!.. Полиция!.. Я вызывал вас!.. Почему не едете?
— А почему вы кричите, господин?
— Здесь смертоубийство!.. Людей убивают — понимаете!.. Почему так долго вас нет!..
— Зачем вы кричите?
— Говорю вам — бандиты!.. Бандиты! Вы хотите, чтобы были мертвые люди!.. убитые!..
— Скоро приедем. — И отсоединились.
Он остался словно в вакууме, в изоляции, один на один с огромной толпой непредсказуемых хулиганов. И еще жена проявляла неуместную храбрость.
Вероника сделала крюк и, подойдя сбоку, неожиданно схватила за руку жирного подростка.
Тот рванулся. Она вцепилась ему в одежду.
Подросток замахнулся на нее кулаком, продолжая вырываться. Иосиф поймал его руку — слава Богу, сил у него было побольше, чем у этого недозрелого кретина. Сзади двое или трое человек ухватили Иосифа за руку и за шею. Это уже нападение, отметил он, примериваясь, кому залепить затрещину. Но тут он вспомнил придурочный израильский закон, запрещающий поднимать руку на ребенка. За это полагалось уголовное наказание. И поэтому в школах творилось нечто невообразимое, учителя стонали; не так давно «ребенки» после уроков поймали учительницу и переломали ей ноги. Они это сделали потому, что она кого-то из них выставила с уроков.
Иосиф удержался от затрещины, стараясь действовать исключительно оборонным методом. Но в оборонной борьбе он явно проигрывал. А все-таки у кретинов были некие тормоза — они тоже не наносили ударов, они лишь хотели освободить своего приятеля и убежать на свободу.
С минуту все толклись на месте. Вероника не отпускала, Иосиф держал руку ее пленника, а тот старался ударить Веронику. Другие подростки пытались за шею пригнуть Иосифа к земле и свалить. Он свободной рукой точно мог бы нокаутировать одного нападавшего, но не решался.
— Стой… стой… — говорила Вероника жирному, — ну, ударь… ударь… Полиция тебя возьмет… — До смешного мягкий, почти нежный был у нее тон, никакого гнева и агрессии. — Стой… стой… — Она словно просила. — Давай ударь… ударь…
А рядом все-таки проходили люди. День стоял светлый, середина дня. С широкого балкона двухэтажного дома смотрели молодые мужчина и женщина — они громко возмущались и кричали подросткам на их родном языке без акцента. Те не обращали внимания.
Вдруг Иосиф почувствовал, как его шею отпустили, и никто не напирает на него. Только в одной руке оставалось сопротивление: это он удерживал жирного.
— Полиция.
Одно слово. Всю банду как рукой смело. Молодая женщина с балкона показывала на жирного:
— Он. Он бросал в автомобили… И на женщину напал. На эту женщину… Арестуйте его! Полиция!..
Полицейский взял подростка за плечо. Тот покорно пошел, куда его направили:
— А что я сделал? — заскулил, мгновенно переменяясь из волка в невинного ягненка. — Я ничего не сделал. Я ничего не знаю. За что меня?..
— Залезай, — приказал полицейский. — Хотите поехать с нами? — спросил он у Вероники. — Составим протокол. Его отец вам за все заплатит.
В пикапе, в его маленьком кузовке сидели двое мужчин в штатском, непонятно, полицейские или тоже задержанные. Девушка в полицейской форме, у которой в руках был автомат с деревянным прикладом, почти с нее ростом, — слезла на землю и подтолкнула подростка в кузов, на единственное свободное место.
Вероника обернулась к Иосифу:
— Он предлагает мне ехать с ними. Как ты считаешь? — Она сомневалась: непонятно было, как она сможет возвратиться обратно. Да и, кажется, места для нее в машине не было. — Ехать?
— Все. Ты опоздала.
Полицейский пикап медленно удалялся, набирая скорость.
Она рванулась за ним, стала звать полицейского. Но они не остановились.
Машина быстро пересекла расстояние до большого дома на другой стороне перекрестка и въехала во двор. Оттуда из разных направлений выбежали недавние налетчики, с испуганными и смеющимися лицами, врассыпную бросились наутек.
Машина покрутилась между домами и затем умчалась вдоль по улице. Их появление продолжалось не дольше двух минут.
— А куда он хотел, чтобы я села? — спросила Вероника. — Там и места не осталось. На место жирного, что ли, а он на пол?
— А как же они хотели задержать всю шайку? — спросил Иосиф. — Или хотя бы часть?.. Знаешь, они и не думали никого задерживать. Их задача была просто напугать и разогнать. Да и в самом деле — у полиции настоящих забот полный рот. А тут, подумаешь, — автомобиль испачкали… Они этого кретина отвезут метров триста и выгонят из машины. Станут они время на него тратить.
— И все-таки я хочу завтра поехать в полицейский участок и подать заявление.
— Пустая трата времени!.. Ты видела, они сюда ехали больше чем полчаса. «Зачем вы кричите?..» Вот такая полиция. Противно.
— Наверное, у них были другие вызовы.
— Смотри — нас еще и арестуют. — Он рассмеялся.
— А я хочу подать. Сфотографируй стекла и двери. И сделай завтра фотографии.
— Это обязательно. Для истории. — Он вздохнул облегченно: до последней минуты он ждал чего-то худшего. — Пойдем машину отмывать. Если отмоем.
Приятное времяпрепровождение в прохладной квартире за куском холодного арбуза — после моря, после тропической жары — умывание под душем, книга, телевизор, ленивое полеживание — откладывалось на несколько часов.
Маша и Илья ждали их возле машины.
Солнце пекло немилосердно.
Иосиф перегнал машину под высокую ель, здесь была тень. Но все равно было жарко.
— Мама, — показала Маша, — смотри. Немного отходит.
— Молодец, Машуля. Спасибо.
— На стекле налет, — сказал Иосиф. — Надо попробовать уайтспирит вместе с водой.
— А разве можно смешивать?
— Да, конечно, когда отмывают красочные валики на печатной машине и резину, всегда смешивают… Ох-хо-хо. Вот поганцы. Двери и колеса до конца не отчистим. Но — будем пробовать. Вперед — с песней! — такая у него была присказка, да и детей он старался не огорчить.
И тут мимо стоянки, вдоль парка, потянулись в большом количестве подростки приблизительно того же возраста, что и давешние хулиганы. Они косились на их машину. Но шли мимо, как будто не собираясь вступать с ними в контакт. Иосиф, занятый своей работой, не обратил на подростков внимания. Он поначалу их не узнал. И лучше было не обнаруживать какой-либо связи с ними.
Но рядом находилась Вероника. Она встрепенулась, указывая пальцем, воскликнула:
— Это они… Смотри, это те самые.
— Ты думаешь? А может, не они?
— Они!.. они!.. — Она открыла машину, достала фотоаппарат. — Сейчас… Сейчас… — Те стали убыстрять шаг, отворачивая лица. Кто-то загоготал, завопили несколько человек — им стало можно не притворяться, что они это не они: такой фокус человеческой стадной психологии. Иосиф с внезапным страхом ждал, что бросятся, сомнут его и Веронику, отберут фотоаппарат, разобьют. Но нет. Странно. Милые дети. Побежали отворачиваясь. Но двое или трое остановились, и в машину полетели помидоры и пара яиц. — Иди сюда. Иди ближе, — наступая на них, мягко говорила Вероника, и смотрела в окошко фотоаппарата. — Ну, иди же, — просила она.
Подростки убежали, скрылись.
Семейство продолжило работу.
— Эти ребятки привычные к жаре. Под солнцем бегают, хоть бы что, — сказал Иосиф. — Ф-фу! Жарко. Рона, хватит. Успокойся. Черт с ними! Ты ничего не добьешься. Зачем нарываться на ненужный разговор? Бесполезный, никчемный…
— Я их сфотографировала. Завтра сделай фотографии.
— Ничего не получится. На таком расстоянии…
Через день они сходили в полицию, подали заявление. Приложили фотографии. Иосиф увидел типичную чиновничью ухватку, направленную единственно на то, чтобы спровадить просителя и забыть о нем, и ничего не сделать, — на словах заверив, что вами, мол, теперь будут заниматься.
Прошло около года.
Миновал еще один праздник шавуот. История с машиной почти забылась совсем. От полиции не поступило ни телефонного звонка, ни письменного сообщения. Иосиф и Вероника все реже вспоминали о несчастной поездке на море. И тут случилось нечто из ряда вон выходящее — как будто нарочно, чтобы продемонстрировать, что в мире все относительно и что перед настоящим несчастьем предыдущее кажется просто маленьким недоразумением. Словно посетив однажды какой-нибудь дом, несчастье возвращается в него, как если бы заприметило его дверь.
Днем — в рабочее время — Иосиф позвонил и сообщил Маше, бывшей дома, что он арестован, звонит из полиции и попросил передать маме, чтобы она не беспокоилась, скоро все разъяснится и его отпустят.
Вечером после работы Вероника поехала в Тель-Авив в полицейский участок. С нею не захотели разговаривать, выпроводили довольно грубо.
Утром она позвонила к себе на работу и отпросилась до середины дня.
Поехала на автобусе в тот же полицейский участок, потом — в следственное управление, после чего снова вернулась в участок и стала добиваться приема у начальника. О судьбе Иосифа ей ничего не было известно. Никто ничего не хотел ей сказать. По некоторым намекам, она предположила, что Иосиф до сих пор находится в участке, откуда позвонил накануне. Наконец, она попала к начальнику и тот заявил, что идет следствие и скоро Иосифа переправят в тюрьму, а пока он не имеет права что-либо ей сообщить.
— Но что… что мой муж сделал!.. — в слезах задала она вопрос.
— Он многократно изнасиловал восемнадцатилетнего юношу, — ответил полицейский.
Вероника — после бессонной ночи и нервотрепки этого дня и на голодный желудок — почувствовала, как поплыла у нее голова, закружилась, ее шатнуло, и она заметила только, что лежит на полу, а полицейский склоняется над ней и протягивает стакан с водой.
Она села и приложила ладони к лицу.
— Этого не может быть, — произнесла слабым голосом. — Это бред. Иосиф не способен ни на что такое!..
— У нас имеется заявление юноши.
Через несколько дней Илья пришел с разбитым в кровь лицом и забился в угол, на вопросы Маши угрюмо отмалчивался — и вообще не хотел разговаривать, словно и смотреть на мир не хотел. И Маша тоже успела к этому времени вкусить прелесть осуждающих взглядов, пересудов соседских — прелесть клеветы.
Вероника пыталась добиться свидания с Иосифом. Ей неизменно отказывали, ссылаясь на закрытость следствия. Она взяла адвоката. Это стоило денег, для нее больших денег.
Зарплаты мужа не стало, и нависла угроза своевременным выплатам за банковскую ссуду. А что это такое — она уже имела возможность наблюдать. Параллельно с адвокатом и хождением к закрытым тюремным дверям, она начала заниматься проблемой продажи своей и покупки другой, более дешевой и расположенной в более дешевом районе, квартиры. Нужно было спешить. Потому что если за невыплату ссуды банк отберет у нее квартиру, то последняя будет продана за минимальную цену, и Вероника с детьми и всем своим имуществом окажется на улице.
Примеры были.
Спустя два месяца Вероника превратилась в изможденную постаревшую женщину. Илья пропадал в неизвестной компании чужих мальчишек, из ребенка переменился в недоступного, мрачного, по-взрослому хмурого человечка. Маше пришлось забыть об Университете — не из чего было платить за учебу — и вместо увлекательного приобщения к работе телевизионного режиссера, пойти работать в первое попавшееся место, в кафе «Макдональдс»: там требовались люди.
Привычная жизнь порушилась. В довершение несчастья тяжело заболели мать и отец Иосифа, жившие в хостинге в Герцлии. От стыда перед знакомыми, от переживаний за сына, несправедливо обвиненного в чудовищном, безумном преступлении, — у отца случился инсульт, а у матери обнаружили ни много ни мало рак желудка, да уже и с метастазами.
Только через полгода состоялся суд. Иосифа приговорили к двенадцати годам тюремного заключения.
Судья не принял никаких доводов адвоката, полностью поверив доводам истца. За того тоже выступал адвокат; пострадавший — худощавый и долговязый, смуглолицый молодой человек — ответствовал «да» или «нет», когда к нему обращались с вопросами.
— Ну, как… ну, как можно изнасиловать эдакого дубину! Кто это способен сделать в одиночку! Мой Иосиф?!.. еще и многократно!.. — восклицала мать Иосифа, которую не удалось отговорить от посещения суда. — Сынуля-я!.. — кричала она по-русски после вынесения приговора с расстояния, приблизиться нельзя было. — Сынуля!.. все знают, что ты не виновен! Будь прокляты здешние законы и здешние судьи! Чтоб они все захлебнулись в собственной крови! Кровинушка моя!..
Кончилось тем, что она потеряла сознание. А Иосифа увели, надев на него наручники, и беспамятная мать — это было последнее, что он увидел и унес с собой в свою камеру. Перед тем кричала и Вероника ему — слова поддержки и любви. А он кричал ей слова оправдания себя, и тоже любви к ней и к детям.
Перед зданием суда толпа знакомых и родственников долго не расходилась. Адвокат говорил о том, что не надо терять надежду: он подаст апелляцию в Высший суд. Обескураженные люди обступили Веронику и мать Иосифа, говорили слова утешения. Вероника словно в тумане видела и слышала окружающих, ничего не воспринимая. Она понимала только, что мужа отняли у нее, она осталась одна, без мужа, а он, ее Иосиф, страдает в тюрьме! в камере неизвестно в какой; и неизвестно, кто окружает его.
Тогда впервые — по дороге домой — посетила ее мысль о смерти. То, что произошло, человек не способен был пережить, не мог человек продолжать смотреть на деревья, на цветы, на небо, жить мирно и радостно. А без радости какой смысл жить?
Такой дикий случай мог произойти в Израиле, стране победившего сионизма, на пятидесятый год ее существования. Знакомая фраза, не правда ли? вторая ее половина?
Родственные и дружественные, взаимовыгодные связи пронизали все сферы общественной, социальной, политической жизни, судебной, правоохранительной и полицейской системы.
Иосиф, кандидат технических наук, перспективный в прошлом советский ученый в нефтедобывающей отрасли, — мог в Израиле, где не занимались добычей нефти, рассчитывать на работу укладчика мостовых, или дворника, или охранника. Он выбрал последнее. И он несколько лет проработал в охранной фирме, сделался у них кем-то вроде кадрового работника. За четыре месяца до ареста его поставили охранять вход в огромном каньоне — таком же огромном, как московский ГУМ.
В каньоне имелось шесть больших ворот, через которые входили и выходили посетители. Наибольшего внимания требовали входящие люди, их сумки, пакеты, карманы, пояса. Требовалась повышенная бдительность: потенциальные террористы стремились проникнуть именно в такие заведения с большим наплывом народа.
Где-то в подвале работал упаковщиком долговязый смуглый парень, и Иосиф до самого своего ареста не подозревал о его существовании. В каньоне работали многие сотни людей, может быть, тысячи, далеко не всех возможно было узнать или единожды встретить, проработай тут хоть десять лет.
Адвокат, нанятый Вероникой, не только знал свое дело, но оказался честным и неподкупным человеком. И смелым. Его пытались перекупить. Потом пытались запугать. Он не поддался на посулы. Не поддался на угрозы. Он был дорогой адвокат, и был коренной израильтянин, и он оправдал те деньги, которые Вероника заплатила ему в качестве гонорара. А на последней стадии, когда на Веронику повесили оплату судебных издержек и денег у нее не осталось вовсе, — адвокат продолжил работать бесплатно. В расчете выиграть дело Иосифа и тогда вернуть все деньги и Веронике и себе. Ну, и самолюбие профессиональное взыграло, не без этого.
Он раскопал, что преступный истец оболгал Иосифа по совету своего дяди, служившего в полиции, с целью увильнуть от призыва на военную службу. Дядя выбрал Иосифа на роль жертвы, поскольку тот был «русский», чужак, темная лошадка, и легче будет убедить суд в его извращенных наклонностях. На свое несчастье Иосиф попался ему на глаза, когда стоял на воротах, через которые дядя часто входил в каньон. Тот же дядя продиктовал племяннику текст заявления в полицию и через своих друзей полицейских практически проруководил арестом и дал толчок следствию в нужном для племянника направлении.
Адвокат выставил претензии к суду в части доказательной базы: вопиющим упущением было то, что истца не освидетельствовали (!) медицинские эксперты и не сделаны были необходимые анализы. Может быть, судья, закрывший глаза на все оправдательные факты, тоже являлся чьим-нибудь родственником, или другом родственника. Может быть, он не совсем бескорыстно не заметил отсутствие экспертизы и нелогичность вообще всей представленной версии. Этого никто не узнал. И дальнейшая его судьба также осталась неизвестна.
Высшая инстанция оправдала Иосифа за отсутствием состава преступления.
Бывшего истца и дядю полицейского привлекли к уголовной ответственности.
Иосиф провел в тюрьме одиннадцать месяцев. Кажется, что это ничто в сравнении с двенадцатью годами — но оказалось достаточно, чтобы сломать невиновного человека. Не утешили ни извинения, ни полученная компенсация, выплаты которой добился адвокат. Последний, кстати, искренне сопереживал Веронике и Иосифу — и негодовал по поводу содеянной несправедливости.
Иосифа снова взяли на прежнюю работу: его там ценили. Маша могла теперь продолжить занятия в Университете. Илья, повзрослевший и погрубевший за прошедший год, с появлением в доме отца опять начал тянуть его в их общие игры: мяч, велосипедные прогулки, плавание в бассейне.
Но Иосифом овладела непроходящая мрачность, уныние. Он стал вялым, ничто не могло его заинтересовать.
— Поедем на море, — предложила Вероника. — Ося, чего сидеть дома как старые старики? И Илюшу возьмем, он будет счастлив. Живем на Средиземном море!! — грех не плавать…
— Не хочу.
— Так и будешь сидеть? Ося… — Он ничего не отвечал. — Ну, давай забудем. Начнем жить. Сколько можно? Что? у нас лишнее здоровье? Слава Богу, ты живой. Ты с нами. Мало ты и я настрадались? Ося!..
— Никуда не хочу.
— Но все уже хорошо!
— Что хорошо? Что давай забудем? То, что мои мама и папа умерли раньше времени? И последние их часы я не был рядом!.. На похоронах не был! Ни у мамы, ни у папы!.. Надо забыть?..
— Но из-за одного или двух подонков озлиться на весь белый свет — неправильно! Нельзя так жить, в злости и ненависти!..
— А кто сказал, что вообще надо жить? После всего пережитого?
— Ну, так что теперь? давай ляжем и умрем?.. — Она вытерла глаза. — А дети? А я сколько пережила. Ося!.. родненький… надо жить… Надо жить радостно.
— Не могу… Не хочу…
— Ося… родненький…
И Вероника заплакала — горько, придушенно; убежала, заперлась в ванной, чтобы не увидел сын Илья.
Теперь у них не было машины: Вероника вынуждена была продать ее, пока муж сидел в тюрьме.
Иосиф ехал на работу и с работы в автобусе — среди людей, они казались ему врагами, мошенниками. В любой момент кто-нибудь мог оболгать его, а суд признать виновным в чем угодно. В изнасиловании грудной девочки. В избиении немощной старухи. Такие химеры постоянно прокручивались в мозгу. Все очень просто, представлялось ему, найдутся свидетели, враги так подстроят, что он не сможет ничем оправдаться.
Все окружающие были скрытыми врагами. От них исходила опасность — его жизни, что не самое страшное, — его доброму имени! Ничего не сможет доказать, если захотят погубить его. Ни полиция, ни суд, никакая общественная организация не помогут. Наоборот, все они и представляют для него опасность. Нет никакой защиты. Нет твердой почвы под ногами. Страшно. Жить страшно.
Соседи тоже были злыми недругами. Во время несчастья никто не поддержал ни его жену, ни его самого. Похоже, они и сейчас не до конца поверили, что этот чужак мог оказаться невиновным. Они — чужие. Они друг с другом вместе, заодно. А он один, на виду, он отдельно от них. Он их не знал и не верил им. Все они были одинаково мошенники, способные причинить ему зло. Чтобы не заронить подозрения на свой счет, не дать повода к возможным в будущем обвинениям и подвохам — Иосиф, встречаясь с ребенком, с девушкой или женщиной, опускал глаза и старался побыстрей пройти мимо, незаметно, незаинтересованно. Он перестал шутить с соседскими детьми, вообще перестал с ними разговаривать: как будто делал вид, что его нет, что это не он встретился им в этом месте.
Он после работы стоял на автобусной остановке. Подходили люди. Автобус задерживался. Толпа собралась. Иосиф подумал, сейчас начнут лезть, каждый захочет войти первым.
Вот два солдата с оружием — эти, наверное, поведут себя деликатно, хотя им-то как раз надо уступить дорогу. Сутками не спят, рискуя жизнью под пулями арабов, под жарким африканским солнцем. Молодые. Счастливые. Усталые. Говорили между собой и улыбались и смотрели красивыми еврейскими глазами: один белобрысый, наверное, из наших, подумал Иосиф, — другой черный, смуглый, оба худощавые, подтянутые.
«Интернационализм!.. Да, вот как жизнь поворачивает…»
Он посмотрел — рядом с ним стояла женщина с ребенком. По привычке быстро отвел взгляд. Но на долю секунды зацепила его маленькая девочка лет пяти, эдакий ангелочек, их глаза встретились, и девочка вдруг улыбнулась ему. Что ее развеселило? чем заинтересовал чужой угрюмый дядька?
Он уже подпал под ее очарование и никак не мог оставить ее добрую улыбку без ответа. Всегда любил детей, всегда! Только чудовищный случай толкнул его сделаться мрачным мизантропом, замкнуться, умертвить душевные порывы.
Опять посмотрел на девочку. Она все еще улыбалась ему. И он поджал губы, скорчил рожу и улыбнулся ей в ответ.
Она откликнулась взрывом веселья, ухватилась ручонкой за мамину юбку, попятилась, прячась за маму. Потом снова выглянула из-за нее, смеющимися глазами глядя на Иосифа.
Так они с минуту играли, пока не подъехал автобус.
Люди столпились у входной двери. Иосиф не спешил, пропуская женщину с девочкой и двух солдат.
Вдруг он обратил внимание на религиозного еврея в полном облачении: черная шляпа, длинные пейсы из-под шляпы, черное пальто. Взгляд у Иосифа был наметанный, профессиональный взгляд: на работе для них провели инструктаж, очертили всевозможные уловки террористов. Несколькими днями раньше в Нетании араб смертник взорвал ресторан, погибли десятки людей, в том числе малолетние дети. Вот такие, как этот ангелочек? Дрогнуло внутри. Но все-таки… все-таки если я ошибаюсь — опять скандал, опять полиция, с религиозными лучше не связываться, у кого, у кого — у них взаимовыручка и поддержка дай Бог всякому!..
Не то что секунды, сотой доли секунды не потребовалось, чтобы в сознании Иосифа прокрутились эти и еще множество соображений, опасений. Но девочка!.. ее сохранность… солдаты… остальные люди, человек двадцать пять… прохожие идут поблизости…
А вдруг не террорист?!
Что предпринять? Выхватить пистолет и выстрелить в плечо? В ноги?
Тот успеет взорваться!
Люди… девочка!.. Ах, какая девочка! Его Маша в раннем детстве была такая же…
Да, да, да, да!.. Террорист! Убийца!.. Теперь он внятно это увидел и понял все дрожащее нутро и все чувства переодетого смертника. Как тот нервничает и поглядывает боязливо. Боится, что обнаружат? собственной смерти страшится? или дрожь ответственности момента?
Дальше Иосиф не думал — шагнул в толпе, обхватил его руками, прижался, не давая его рукам шевельнуться. Неприятный запах коснулся обоняния. Иосиф придавил сильнее араба к себе, успевая подумать: «Взорвусь… Ладно, хорошо… Если эта обезьяна может взорваться, что я? разве тоже не могу?!..»
Больше он уже ни о чем не думал, ничего не знал и не чувствовал в этой жизни. Его не стало, разнесло на куски. Араб все же смог дотянуться до той зловещей кнопки под одеждой.
Мощный взрыв, крики раненых. Все отпрянули. Оглушенная девочка и ее мама остались в живых. Солдаты даже не были ранены. В этом теракте не было ни одного погибшего. Кроме Иосифа.
Через минуту с ревом приехали полицейские машины, следом — кареты скорой помощи. Место взрыва оцепили.
Газеты написали со слов полицейских экспертов, что если бы убийце удалось осуществить взрыв внутри автобуса, — количество пострадавших, в том числе убитых, было бы несравненно с тем, что случилось.
Вероника осталась одна. Ей как вдове человека, погибшего в теракте, выдали приличную компенсацию от института социального страхования, и помимо этого присудили денежную награду за подвиг и гибель Иосифа.
Но разве могла она утешиться деньгами? Одна со своими переживаниями, воспоминаниями — со своей болью.
Детей она смогла вырастить и дать им образование…
|
|