Загадка Марко Вовчок
«Но опомнится, очнется
одурманенный народ
Наше слово, наша мудрость,-
Наша Правда вновь грядёт»
Пантелеймон Кулиш «Родное слово»
К имени Марко Вовчок в нашей семье относились с особым пиететом. Моего дядю Марка Вороного назвали в его честь, при этом крестным отцом у него был сам Иван Франко. Мой прадед Николай Андреевич Вербицкий-Антиох (автор слов « Ше не вмерлы Украины ни слава, ни воля») завещал похоронить его рядом с могилой друга на Болдиной горе. В дни своего совершеннолетия, мы с сестрой приносили Присягу Рода именно у его могилы. Могилы наших предков были уничтожены в проклятом 1922 году. Тогда, после покушения на большого чина из ВЧК в Чернигове, расстреляли десяток заложников, среди которых был и мой дед, участник ледового похода Лавра Корнилова, Николай Николаевич Вербицкий…
Слова той присяги дошли к нам от Кирило-Мефодиеского братства. Но текст нашей присяги мало чем отличался от присяги молодого строителя коммунизма. Разве тем, что мы клялись служить не властям, а людям. Быть верными не государству, а Родине…
И тот, у чьей могилы мы приносили эту присягу, был одним из авторов ее слов…
Я расскажу Вам об Афанасии Марковиче, о том, как он стал Марком Вовчком и как затем Марко Вовчок стал совсем другими…
Афанасий Маркович был столбовым дворянином и происходил из древнего, прославленного Рода Марковичей-Маркевичей, давшего стране знаменитых полководцев, государственных мужей, писателей. Да вот если присмотреться внимательнее к тем знаменитым украинским дворянским родам, то среди их основателей найдутся украинцы разве в родах Вишневских, Галаганов, Киселей, Березовских да Забил. Среди большинства основателей знаменитых украинских династий, украинцами и не пахло. Были среди них литовцы, поляки, татары, а то и евреи. Вот именно евреем и был основатель рода Марковичей.
Первым вошел в историю его отец - Абрахам. Вот как это было…
В 1656/57 ехал из Швеции к Богдану Хмельницкому посол Готгард Веллинг. Об этом путешествии издал со временем свои записки член этого посольства К.Я.Гильдербрандт(1629-1679).Он пишет: «Нехорошая история произошла с послом из-за мошенничества какого-то жида Абрахама. Он упросил захватить его с собой еще в Сороках, на что посол согласился, так как жид говорил на немецком и русском и в дороге мог быль переводчиком. Этот жиж, стоя все время в санях посла, долго и горестно рассказывал ему о большом погроме его народа гебраев на Украине, который допустили казаки. Так жид доехал с послом до самого Чигирина, где устроил послу такой фокус. Он предложил продать синезеленую ткань из Молдавии, принадлежащую послу, а вместо нее купить послу прекрасных соболей. Но вместо обещанных прекрасных, принес послу такую дрянь, что тот прогнал его вон. На другой день он вернул послу его ткани назад. Когда ее перемерили, оказалось, что жид отрезал себе половину. За этот фокус посол хорошенько его отругал и прогнал вон.» Это же надо, обокрасть самого шведского посла. Сколько же нахальства надо было иметь для этого! Деньги, вырученные от продажи этих тканей, Абрахам использовал для ростовщичества, притом нещадно драл с несчастных такие проценты, что его прозвали Волком. К его детям – Якову, Абрахаму и Марку, прилипло прозвище Волчата( по- украински «Вовчки»).Не известно, что сталось с теми Яковом и Абрахамом, а вот Марко, благодаря дочери, стал шляхтичем, родоначальником дворянского рода. Было у него пятеро сыновей и семь дочерей от жены, дочери прилукского старосты Григория Корниенко, кстати, тоже жида, который стал основателем Рода Огановичей( после смены простонародной фамилии).
Красавицей была у Марка жена. Дочери удались в нее красотой. Повлюблялись в них казацкие сотники. Но сабли есть не только у сотников, а и у их врагов. Послетали вскоре с плеч головы у всех зятей. Но не долго горевали Марковы дочки вдовами. И года не проплакала за своим генеральным бунчужным Костею Голубом дочь Марка Настя. Потерял из-за нее голову сам гетьман Иван Скоропадский. Пал на колени под ее каблучок, да так до конца жизни и не поднялся. Не Иван Скоропадский правил отчаянными казаками, а его жена. Мы, славяне, только доберемся до корыта, сразу же забываем бедных друзей и родственников. У евреев все иначе. Вытащила Настя к богатству всех своих пятерых братьев, да и о сестрах не забыла, устроив и их мужьям хорошие синекуры. Отцу же, от имени гетьмана, подарила два прекрасных прилуцких села – Большие и Малые Девицы. Став родичами гетьмана, ни Марко ни его сыновья времени даром не теряли. Настя назначила брата Андрея походным гетьманом в то время, когда казаков погнали строить Петербург и воевать со шведами. Летели под шведскими палашами казацкие головы, тонули казаки в петербургской грязи, а в Андреевы сундуки летели и тонули в них талеры и драгоценности, полученные за казачьи жизни…
Когда « светлейший» Меньшиков стал теснить гетьмана Мазепу да так, что тот сбежал к Карлу Х11, первым кто примчал доложить Меньшикову об этом, был Андрей, сын Марка. Меньшиков воровал по крупному, и своим приближенным давал красть, а любимчикам, среди которых был и Андрей, устраивал такие посты, что они могли золото грести лопатой.
У Андрея тоже было вдоволь сыновей и дочерей. Самый младшенький сын Яков, рвался в науку, был любимчиком самого Феофана Прокоповича. Увы, не захотела тетка, чтобы племянник стал монахом. Молоденьким женила его на дочке самого Полуботька. Да вот только Полуботько ненавидел и Настю , и ее племянника. Когда стал гетьманом, вообще и близько не допускал зятя к себе. А вот Меншикову Яков нравился и , корда Петр 1 уморил опального гетьмана. Все его богатство досталось не сыновьям, а Якову.Но ошиблась Настя в племяннике. Если всем ее родичам деньги были нужны для того, чтобы делать из них нове деньги, то Яков использовал наследство для того, чтобы кметь свободу заниматься наукой и писать книги. Вошел он в Историю Украины как один из первейших ее писателей, и наиобразованнейший человек своїй эпохи. Он писал стихи и прозу, переводил с латини и греческой. Уже дядя Афанасия Марковича – Николай Маркевич ухитрлся опубликовать “Дия-руш”(дневник) Якова за 1717-1767 гг. Дияруш из 12 томов содержал тысячи страниц унікального материала об истории, экономике, этнографии и народознании Украины того времени...
Писательская карьера готовилась и Афанасию Васильевичу. Самый старший его брат Алескандер уже дослужился до генерала, но был болем известен, как писатель-историк. Второй его брат, Иван, также прославился своими “Очерками из истории Украины”. Судьбу Афанасия напророчила бабка, принимавшая роды. Когда новорожденный подал голос только после одиннадцатого шлепка, бабка сказала. Что быть ему писателем и умереть от несчастной Любви. Что же, повести Афанасия читала и до сих пор читает вся Украина, только кто знает, что он автор тех «украинских оповидань». Умер он от туберкулеза, которым наградила его жена. Так что действительно, несчастная любовь обокрала его судьбу и принесла смерть и забвение…
Рождение шестого сына, названного в честь святого Афанасия, 27 января 1822 г. начальник канцелярии военного министра Василий Маркович отметил грандиозным банкетом. Да вот недолго оставалось ему властвовать в канцелярии. Внезапно окончилось царствование Александра 1, а получивший нежелаемую власть император Николай 11 подбирал собственную команду. Сменились министры, сменились и канцеляристы. В 46 лет выперли Василия Марковича на пенсию. Обиделся он на российского императора и возвраьившись в родные Калюжинцы на Полтавщине, запретил употреблять в своем имении русский язык. Частым гостем его бывал приятель по Министерству Иван Котляревский. Сочным языком «Энеиды» вскоре заговорило все население имения. Быт, в котором воспитывался Афанасий описал его племянник, известный русский писатель- криминалист Дмитрий Маркович : «Дед жил, как настоящий помещик, на всю губу: огромный одноэтажный домина имел массу комнат, прислуги держалось неисчислимо, одних поваров было десяток, а возле них хлопцев и учеников около тридцати, девчат и женщин на кухне была страшная сила. И нге удивительно, ведь у деда всегда гостили целые орды знакомых и незнакомых панов, подпанков, проезжих. Ежедневно за обеденный стол садилось не менее 40 душ…»
Василий иванович принимал всех по украинской поговорке «Гость в доме- Бог в доме!». От гостей он требовал только одного, чтобы каждый рассказал о чем-либо интересном, в крайнем случае, поделился сказкой, пословицей, песней. Да только удирал маленький Афанасий с тех банкетов-обедов к крепосным-ровесникам. Не запрещал этого Василий Иванович. Вместо панских горилок-медовух, Афанасий пил-впитывал народные сказки, легенды, поговорки-пословицы. Мать поощряла эти бегства на вечорницы крепостных, считала, что там, а не на панских пьяных банкетах научат сына Правде и Добру. Вообще-то мы мало знаем о матери Афанасия Елене Леонтьевне Керстен. Не нашел я ее имени ни в Черниговских ни во Львовских библиотеках, ни в Интернете. Так что расскажу семейные предания, тем более, что сестру мою назвали в честь ее Еленой (кстати, меня назвали Володей совсем не в честь Ленина, бабуся так назвать потребовала в честь ее самых знаменитых ухажеров – Маяковского и Винниченко)…
Роды Марковичей и Керстенов породнились еще тогда, когда отец Василия Ивановича – Иван Иванович Маркович умер в 1897 году. На молодой его вдове женился предводитель Золотоношского дворянства Керстен. Василию было тогда 17 лет и он смертельно влюбился у племянницу отчима пятнадцатилетнюю Елену. Через два года он, преодолев сопротивление отчима и матери, сватавшим ему богатую невесту, женился на ней. Сильна была у них любовь. Чуть ли не через год рожала ему любимая жена сыновей – Александера, Ивана, Апполона, Модеста. Василия. Но вот под Аустерлицом Франция дала пощечину России. Царь начал срочное переустройство армии.Как дворянин и патриот, Василий Иванович добровольно поступил на армейскую службу. До 1815 года он пробыл в военных частях действующей армии,затем стал делать карьеру в Министерстве, дойдя к 1821 до начальника канцелярии Военного Министра. Только тогда он смог снять дом в Санкт-Петербурге и привести в него свою любимую жену. Тогда и был зачат Афанасий. Уже в Калюжинцах родился младший братец Венедикт, который и стал любимцем родителей и все время был возле них, а Афанасию разрешали идти куда хочет и делать ,что хочет. Но это вовсе не означает, что ребенок был без присмотра.Его воспитанием занималась орава гувернеров. Были среди них французы, поляки, немцы. Не было только русских. Вообщето в те времена русских гувернеров не держали не только у опозиционного к новой власти Марковича. Тогда вообще в Малороссии (Киевская,Черниговская и Полтавская губернии) русское было не в моде. Даже русские столбовые дворяни не знали русского языка и чирикали по французски.
Так что домашнее воспитание Афанасий получил прекрасное. Уже в детстве была замечена его тяга к музыке. Мать, сама прекрасная музыкантка и поклонница народных песен, поощоряла его записывать услышанные на вечерницах песни. Затем она придумывала к ним музыкальное сопровождение и они с сыном под акомпонимент старинного фортепиано исполняли те песни перед гостями. Вскоре старший брат Василий, женился на дочери испанского аристократа Франца де Оливы. Семейство де Олив было заброшено наполеоновскими войнами в Вену, где он стал преподавать в университете. А затем, победитель французов имератор Александр ! решил начать возрождение Просвещения в Росии с лучшего ее лицея в Царском Селе. Туда были приглашены лучшие преподаватели европейских вузов. Среди этих звезд был приглашен преподавателем иностранных языков и английской, французской и немецкой литератур – Франц де Олива. В то же Царское село, в показательный полк, в котором обучали лучших солдат и офицеров был направлен и адъютант Кавказского главнокомандующего Василий Васильевич Маркович. Он влюбился в старшую дочь де Олива – Антуанетту. Да так, что бросил службу, женился на ней и увез в родительские Калюжинцы. Старшему Марковичу так понравилась испанская невестка, что он пригласил в имение все семейство – и профессора Франца де Олива, и его жену-немку Елизаветту фон Бэр и их меньшую дочь красавицу Елизавету. После Вены и Царского Села Францу де Олива было страшно скучно в Калюжинцах, он хватался за любое дело. Был у Василия Ивановича крепостной оркестр на 60 инструментов. Де Олива взялся за крепостных музыкантов и вскоре этот оркестр стал самым известным на Полтавщине, да и во всей Малороссии…
Когда Афанасию исполнилось 11 лет, у золотоношского предводителя дворянства Керстена внезапно умерла жена, оставив двух младенцев сыновей и восьмилетнюю дочь Катеньку. Сыновей забрала к себе родная сестра Керстена, а Катеньку приютила Елена Леонтьевна. Вскоре она стала души не чаять в приемной дочери. Стала Катенька любимицей и Франца де Оливы, который взялся ее обучать, а заодно и Афанасия, языкам, истории, музыке. Шли годы, Афанасий очень привязался к Катеньке, они стали лучшими друзьями, делились самими потаенными мыслями. Афанасий почувствовал себя настоящим старшим братом…
А затем в жизнь мальчика ворвалась первая Любовь. На занятиях музыки всегда присутствовала Лизонька де Олива. Была она похожа на яркий южный цветок, на прекрасную Кармэн,
обжигающую, ждущую неведомой Любви. И Афанасий, которому не исполнилось и 15 лет, вспыхнул. Он рано возмужал, был высоким, кряжистым. Выглядел старше своего возраста. И Лизанька не удержалась, тоже влюбилась в него, хоть и понимала губительность любви к мальчику, младшему ее на целых три года. Но разьве Любовь слушается кого-либо и чего- либо? Они перестали видеть кого-либо кроме друг друга. Вскоре они стали любовниками. Василию Ивановичу донесли о грешниках. Он приказал Афанасию выбросить из головы Лизаньку, тем более, что она старше его. Афанасий заявил, что он любит ее и их любовь это их личное дело…
Чего-чего, а непослушания Василий Иванович не терпел. Да и не мог простить сыну-подростку Любовь к взрослой женщине. Он тут же выпер семейство де Олив из имения, а Афанасия отправил во 2-ю Киевскую гимназию, рподчинявшуюся Киевскому университету св. Владимира, где ректорствовал их близкий родственник Михаил Максимович. Преподавали в гимназии университетские профессора. Сам Максимович читал историю и словесность. Парнишка стал любимцем профессора русской литературы Ивана Даниловича Красковского, страстного любителя украинского фольклора. Он часами мог слушать Афанасиевы пересказы историй, услышанных парнишкой у крепостных друзей в Калюжинцах. По его поручению Афанасий стал записывать все народные предания,сказки. Пословицы и поговорки, а также песни, что слышал от крестьян. Но больше всего Афанасий боготворил отца Феофана, иеромонаха Богоявленского братского монастыря, которого пригласили преподавать историю православия.Произошло это в 1839/40 годах, когда было разгромлено тайное Краковское общество «Союз польского народа» и раскрыты его филиалы в Дерпте, Варшаве и Киеве. Мало того, в Киеве раскрыли еще несколько тайных кружков- «Вера,Надежда, Любовь», «Полония»,»Ойчизна» и другие.Все эти кружки готовили новое восстание и возрождение Великой Польши в границах Речи Посполитой.
Николай 11 страшно разгневался. Руководителей Союза польского народа приказал повесить, а киевских студентов –кружковцев приказал отправить кого в сумашедший дом, кого в солдаты. Профессоров, преимущественно поляков, переведенных в Киев из Кременца, разогнали. Кого отправили в Казанский университет, кого просто выперли на пенсию. Вместо них пригласили профессоров из Московского, петербургского и Харьковского университетов. А чтобы окончательно похоронить польский национализм, во всех учебных заведениях ввели предмет «история православия», вести который поручили самым талантливым православным священникам. Именно таким и был отец Феофан, в миру Петр Семенович Авсентьев, когда-то с блеском окончивший Киево-Могилянскую и Санкт-Петербургскую духовную академии. Он знал более 20 иностранных языков, прекрасно владел греческим, арамейским и староеврейским, так что духовные книги мог читать в оригинале. Ни в Киевском, ни в других российских университетах не было профессоров, которые могли бы сравниться с ним в эрудиции. Мало того, он проводил уроки в манере, которую в наше время только осваивают самые передовые педагоги. У него не было скучных лекций и экзаменов-допросов. Урок превращался в беседу, в которую незаметно включались все ученики класса. Он так умел наладить беседу, что не оставалось ни одного равнодушного. Ребята, как о современниках говорили о жизни и деятельности Андрея Первозванного, Княгини Ольги, Владимира Великого и других святых русской церкви. В этих беседах оживала сама история и в класс входили святые Кирилл и Мефодий и на основе старославянских летописей создавали свою кириллицу и потом уже на этом славянском языке создавали святые книги. Перед глазами учеников шел добровольно на смерть в Сарай Александр Невский, чтобы дать Великому Новгороду передышку и отвести от него татарскую орду. Уроки отца Феофана захватывали ребят, они уже сами себя чувствовали участниками тех событий…
Любимой темой отца Феофана были братства. Ведь это именно Киевское братство построело Богоявленскую церковь и школу при ней – предвестника Киево-Могилянской коллегии, ставшей впоследствии академией. И вот уже все ребята в классе стали братчиками. Членами первых православных «Братин»,которые смотрели за храмами, опекали и хоронили бедных, создавали и опекали братские школы и госпитали. Ребята поголовно влюблялись в красавицу Гальшу Гулевичевну, которая подарила свое огромное имение на Подоле для устройства там монастыря со школой, госпиталем и страноприемным домом с богодельней. И вот теперь они собираются в этом страноприемном доме при Богоявленском монастыре и слушают истории отца Феофана. И вновь, как саранча лезут на Украину орды татарвы и шляхты.Отбирают у людей волю, веру, жизнь. Стеной встают перед этими ордами мирные братчики-просветители. Всеми силами стремятся противостоять этим нашествиям, вырвать души из липкой паутины унии. А когда одних слов мало, влетают на правобережье казаки-запорожцы Петра Сагайдачного, те, что брали с боя Москву, работали саблей и на Боспоре и во французских землях…
И видели себя мальчики вольными казаками-запорожцами, которые, прости им это господи, снимали саблейц дурную ляхскую голову, возжелавшую покатоличить Украину, гнали обратно в Крым татарву, отбивали христианские души , полоненные турецкими янычарами. А когда отец Феофан стал рассказывать о устройстве братств, ставропигийском уставе, о том как и какой давали обет при вступлении в братство, ребята не выдержали и единодушно решили возродить то древнее Киево-Богоявленское братство имени святых Кирила и Мефодия.И вот, как и в минувшем столетьи, в Богоявленском храме при свечах они дают обет возрожденному Кирило-Мефодиевскому братству: « Присягаю честно и старательно выполнять все обязанности братства, бороться с его противниками, а если отступлю или похулю, либо стану противиться сим законам братства, то пусть постигнет меня церковное проклятие…» А вскоре, васлед за любимым учеником, принес присягу и Иван Красковский, за ним потянулись преподаватели вначале со 2-й, а затем и с первой Киевских гимназий, гимназисты-старшеклассники обеих гимназий. А затем пришла очередь бывшего лучшего ученика Красковского, теперь адъюнкта университета св.Владимира, Николая Костыря. За ним пришли А.Новицкий, Г.Скворцов, А.Козлов. Не устоял даже лучший юрист университета профессор М.Иванишев. Профессуру привлекали в братстве не романтические религиозные аксессуары, а несение в народ идей просветительства, возможность почувствовать себя в ролях Кирилла и Мефодия…
Благодаря этому Братству, последние два года в гимназии пролетели, как один день. Даже прекрасная Лизанька выпорхнула из сердца. После окончания гимназии Афанасий по совету Красковского и отца Феофана, который теперь стал преподавателем на кафедре психологии университета св. Владимира, записался на историко-филологический факультет. Здесь он сразу сдружился с такими же бывшими гимназистами-братчиками Сашею Тулубом, Ванею Посядою, Сашею Навроцким. Так и держались вместе, как четыре мушкетера –братчика.
Когда Афанасий стал студентом, отец нанял для него уютный домик с садиком и прислугой на пересечении Крещатика и Бессарабки. Как и ныне, тогдашние студенты не терпели одиночества. Афанасий делил тот домик с кем-нибудь из коллег-студентов. Одним из первых совладельцев стал далекий родич Вася Белозерский, хоть и младший на два года, но уже старшекурсник, так как не нагуливался, как Афанасий, до 15 лет перед гимназией…
Вася познакомил Афанасия с Пантелеймоном Кулишом, которого Маркович не раз встречал у Михаила Максимовича (родители всегда передавали для ректора-родственника что-нибудь вкусненькое ). Вскоре Афанасий познакомил Кулеша с отцом Феофаном и Кулиш тоже зачастил в Богоявленский храм…
Хотя Кулиш был всего на 4 года старше Афанасия, но он уже был известен как знаток украинского фольклора, автор исторического романа и поэмы «Украина». Афанкасий стремился походить на него. Даже под его влиянием и сам напечатал несколько интересных статей в «Киевских губернских ведомостях». Когда в Киев из Ровно приехал Костомаров, то по совету Кулиша остановился у Марковича. У Марковича были очень обширные знания фольклора, истории родного края. Но все же он был только студентом, только входил в науку, а Костомаров уже имел опыт преподавания в Ровном, сейчас преподавал в 1-й Киевской гимназии, готовился к поступлению в университет.Так что в их дружбе он играл менторскую роль. Афанасий ввел его в Кирило-Мефодиевское братство, где вскоре Костомаров стал играть одну из главенствующих ролей. А вскоре в Киев приехал сам Тарас Шевченко. Он тоже стал брать участие в этих братских вечерах. Но не буду врать. Это было уже не то Братство и не те вечера. Не было уже на них чародея отца Феофана. Тон задавали профессора, привнесшие в братство дух масонских лож. Когда же в братство вступил двоюродный брат Саши Навроцкого, кандидаат юриспунденции Николай Гулак, приехавший из Дерпта, где был одним из лидеров массонской ложи, оно вообще стало тайным обществом. Вместо вечеров с рассказами о народном быте и мечтами о украинских книгах и учебниках, начались дискуссии о планах создания славянской конфедераций республик в которой» не останется ни царя, ни царевича, ни царевны, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни пана, ни боярина, ни крепосного, ни холопа – ни в Московии, ни в Польше, ни в Украине. Ни в Чехии, ни у словенцев, ни у сербов. Ни у болгар». Из братства мечтателей кружок превратился в тайное общество повстанцев-заговорщиков. Вслед за отцом Феофаном покинули общество профессора. Шевченко побывал- поскучал на нескольких вечерах. Позлословил над заумными высказываниями, и основным правилом « Устанавливаем общество с целью распространения вышеизложенных идей преимущественно посредством воспитания юношества, литературы и умножения числа членов общества». На одном из таких вечеров после того, как Тарас прочитал несколько своих стихов, выскочил со своими стихами и Афанасий. Вообще-то Тарас писал не только на украинском. Первые свои стихи для любимой он писал на польском. По просьбе Варвары Репниной написал несколько поэм по-русски. Поспорив с Эльканом написал стишок по-французски. Но если украинские стихи земляков он еще терпел. То к русским их стихам относился с большим критицизмом. Дернуло же Афанасия, писавшего прекрасные украинские стихи, прочесть свой русский опусы, который кончался так:
«Так не проси «На память вечера
Вчерашнего»,- прошел он.
Проси на будущее дни,
И годы все, и вечность»…
Возможно, сегодня в этих стихах и нашли бы и потаенный смысл и новаторство. Но у Тараса в тот вечер было паршивое настроение. Как раз перед заседанием общества он увидел, как перед церковью дерутся нищие за лучшее место на паперти. Горько стало от того, что даже среди уравненных обездоленностью не было чувства единства, братства, равенства. И здесь властвовали зависть, нетерпимость, ненависть. Не смог после этого Тарас вынести заумные стихи Афанасия и так их разнес, что тот на всю жизнь зарекся выступать со стихами. Маркович засел за составление учебника по географии Украины.Для души переводил Вергилия и Гомера. И еще одна работа появилась для души. Когда то в Дерпте один из лидеров «польского союза народового» Вещицкий подарил Гулаку «Книгу народа польского и пилигримства» гениального Адама Мицкевича. И вот Гулак, Костомаров, Кулиш, Маркович, Белозерский, взяв за основу эту книгу Мицкевича стали создавать собственную « Книгу бытия украинского народа». Писалась она людьми разного таланта, разной экспрессивности, разного стиля. Здесь и блестящий эрудит с сухим, «математическим» изложением материала Гулак ( в будущем один из известнейших ученых-математиков Росии), типичный ученый-гуманитарий с литературными склонностями Николай Костомаров, пламенный и экспрессивный писатель Николай Кулиш, сдержанный, пишущий прозрачно-четким народным украинским языком Афанасий Мапркрвич…
Читаешь эту тоненькую книжечку «Бытия» и так и встают перед глазами ее авторы. Но вот Афанасия не видишь, а слышишь: «2. два народи на світі були дотеперішні : євреї і греки...
20.І став римський імператор царем над народами і сам себе нарік богом.
52.І вимислили одщепенці нового бога, сильнішого над усіх дрібних бженят, а той бог називався по французькому егоїзм,або інтерес.
56.І французи короля свого забили, панів прогнали, а самі почали різатись і дорізались до того, що пішли в гіршу неволю.
57.Бо на їх Господь хотів показать усім язикам, що нема свободи без Хрестової віри.
70.По многих літах стало в Слов’янщині три неподлеглих царства: Польща, Литва і Московщина.
74.А в литві були лит вавки та ще до Литви належала Україна.
75.І поєдналась Україна з Польщею, як сестра з сестрою...як колись поєднаються усі народи слов’янські поміж собою.
76.І не любила Україна ні царя, ні пана, а закомпанувала собі козацтво, єсть то істеє братство...
77. І постановило козацтво: віру святую обороняти і визволяти ближніх своїх з неволі...
85.І козацтво стали мучить і нівечить, бо таке рівне братство християнське стало панам на перешкоді.
97.І пропала Україна, але так лише здається.
100.Лежить в могилі Україна, але не вмерла.
106.Бо голос України не затих. І встане Україна з своєї могили, в знову озветься до всіх братів своїх слов’ян...
Кто знает и любит « Народные повести» марка Вовчка, тот легко вычленит из «Книги бытия…» пункты с характерною звукописью, присущей этим повестям…
К сожалению, это новое тайное Кирило-Мефодиевское братство просуществовало совсем недолго. Чаще всего его собрания происходили на Подоле, где у священника Завадского снимал квартиру Гулак. А в квартире по соседству жил сирота студент Алексей Петров, вечно в хлопотах, вечно что-то зубрящий и вечно голодный. Гулак , в плену романтических идей о братстве нищих и голодных, захотел вовлечь в общество бедняка-соседа. Он открыл ему душу, рассказал о идеях целях общества, дал прочесть «Книгу бытия» и програмные документы братства…
Пришло время Алексею принимать обет общества. Обет, который предусматривал за измену церковное проклятие. Отец, жандармский офицер, воспитал его в почтении к власти предержащей, Закону, Царю. Он любил и своё Государство и Царя-батюшку. И пусть этому Государству и Царю до него не было никакого дела, но он свято хранил верность им. Он, нищий и голодный разночинец - хранил, а кучка развращенных богатеньких дворянчиков, которые даже понятия не имеют, что такое сиротская доля, нищета и голод, покушаются на основы этой власти, на самого Царя-батюшку. Покушаются на единственное, что осталось в убогой жизни Алексея – на Веру!
Пошел Петров с доносом к помощнику Попечителя Киевского учебного округа Михаилу Юзефовичу, в ведении которого находились такие дела. Юзефович был приятелем-покровителем и Костомарова, и Кулиша, которых называл среди активных заговорщиков Петров. Помощник Попечителя потребовал от Петрова написать заявление письменно, надеясь, что тот побоится оставить след на бумаге. Петров не побоялся и вернулся через неделю и представил письменный донос. Юзефович, демонстративно не читая, брезгливо отбросил исписанные мелким почерком листки и посоветовал Петрову передать их не ему, а самому попечителю, генералу графу Траскину. Зная, как трудно пробиться на прием к генералу, Юзефович надеялся, что теперь, наконец, Петров отстанет со своим доносом. Но настырный доносчик таки пробился к Попечителю. Граф принял Петрова, но разговаривать с плохо одетым, худым просителем не захотел. Величественно рявкнул, чтобы подал ему все, о чем хочет сказать, в письменном виде, как и положено, через канцелярию. Петров передал в канцелярию уже написанный донос. Через неделю (не только у нас бумаги маринуют) донос лёг на стол Травкина. И тут боевой генерал перепугался. В доносе речь шла не о сборище наивных, мучающихся бездельем, романтиков, а о тайном обществе, покушавшемся на государственные устои! И этот донос он сам лично додумался приказать оформить письменно и подать через канцелярию. То есть сам дал делу официальный ход и замять его уже не удастся! Пришлось Попечителю, как и положено, послать докладные начальнику 111 отделения графу Орлову и Киевскому генерал-губернатору князю Бибикову. Орлов прислал к кн.Бибикову нарочного с просьбой немедленно, в присутствии помощника Попечителя Округа произвести обыски у указанных в доносе лиц…
Глухой ночью подняли Юзефовича с постели и отвезли его в приёмную губернатора, где ему прочли приказ об обысках, которые надо будет произвести на рассвете. Прямо от губернатора. Юзефович побежал через утонувший во тьме город к Костомарову. Пока добежал, пока разбудил Костомарова, пока Костомаров привел себя в порядок и они начали жечь и прятать опасные документы, начался рассвет. Юзефович читал бумаги и говорил, что надо сжечь, а что спрятать. Слуга бросал самое опасное в огонь, а Костомаров искал место, куда бы спрятать отложенное. Неожиданно с грохотом разлетелись запертые двери и в комнату ворвался жандармский полковник с двумя жандармами. Юзефович как раз держал в руках рукопись «Книги бытия украинского народа». Костомаров схватился за сердце и стал медленно оседать. Только Юзефович не растерялся и протянув полковнику рукопись «Книги бытия» громко отрапортовал: «Профессор Костомаров только что сознался во всех своих преступлениях и в знак раскаяния добровольно отдел мне сию противоправную рукопись!». Жандармы перерыли все, но кроме пепла в печи, ничего предосудительного не нашли. Все равно, забрали все бумаги, что были в квартире и увезли вместе с Костомаровым. Вскоре. После обысков, взяли всех, указанных в доносе Петрова.
Для Афанасия арест был не началом, а продолжением черной полосы в жизни. Арестовали его, когда он возвращался в Киев после сорокадневной тризны по отцу, внезапно умершем на 67 году жизни. ( Тот скончался за трапезой, так и не одолев запеченого, фаршированного черносливом и орехами гуся…
Взяли Афанасия в Переяславе, куда он заехал к брату Василию, и отвезли в Киевский централ. В его доме на Крещатике сделали обыск и изъяли письма сестры Кати,Кулиша, Билозерского, Гулака а также рукопись « И мертвывм и живым»…
Из-за смерти отца и из-за ареста у Марковича нервная лихорадка перешла в острую дискензию кишечника. Пришлось его госпитализировать в больнице Централа и, в отличие от других арестованных братчиков, в Петербург на допросы его не этапировали. Допрашивали его здесь, в Киеве. В отличие от Андрузского, Костомарова и Кулиша, которые говорили все, что хотели услышать от них допрашивающие, Афанасий вел себя достойно и никого не оговаривал. Это по допросным листам говорливой троицы сделали вывод, что общество было пропитано Шевченковыми идеями о народной воле и свержении самодержавия. Но что характерно, их расспрашивали и они рассказывали только о тайном обществе, в которое превратилось Кирило-Мефодиевское братство с приходом Гулака. Ни одной записи нет о братстве времен отца Феофана. Видимо потому молчали братчики, что помнили о церковном проклятии за нарушение бета молчания о нем. Да допрашивающие и не очень-то старались – ведь то, чисто просветительское братство, на первый взгляд, не представляло опасности для Российской империи, хотя именно оно подготовило почву для самосознания украинцев…
Что касается Афанасия, то следствие имело неопровержимые доказательства его участия в тайном обществе и то, что он был в нем казначеем. При обыске у Пантелеймона Кулиша нашли листок с записью: « Взято у Марковича: для себя 25.08.45- 300 руб сер.
Тогда же для Красковского - 400
18.10. для себя -150
1.03.46 для Красковского - 300
16.10.для его же -100
20.11.для его же -100
9.12.для его же -100
Всего 1450 рублей серебром.
Из этой записи Леонтий Дубельт сделал вывод, что Маркович был казначеем братства. Сам же Маркович письменно показал:
«Вот моя полная искренняя исповедь! Повторяю, что как к этому, так и ни к какому другому тайному обществу я не принадлежал и принадлежать не буду. Кольца для себя не делал, и если виновен в хранении непозволительных стихов и иногда в разговорах, неприличных ни моему званию, ни положению, то умоляю о Всемилостивейшем прощении, твердо надеюсь на милосердие Великого Государя и Богу и ему поверяю мою участь…»
Допросить Марковича с пристрастием, чтобы доказать его причастность к обществу Дубельту не дал… сам царь. Кн.Орлов передал Николаю ! , находящиеся в бумагах Марковича, письма его сестры Катечки Керстен. Они были пропитаны такой Любовью к Великой Родине, к Российскому Государству, что пораженный император порекомендовал высшим сановникам учиться патриотизму у 16 летней девушки. Он приказал ее малолетних братьев-сирот устроить в Петербургский кадетский корпус на полном пансионе а ей выдать 1000руб. серебром за патриотизм.
Нам торочили о том, что Николай 1 поощрял доносительство. А он утвердил предложение кн.Орлова по Кирило-Мефодиевскому братству, о нецелесообразности щедро вознаграждать доносчика Петрова, чтобы не поощрять доносительство. Сироте Петрову было выдано 500 руб. ассигнациями да еще на 100 рублей увеличили пенсию его матушке, вдове жандармского офицера. Предоставили ему за тот донос должность младшего писаря в 111 отделении, а через год посадили за какой-то пустяк и сослали в Олонецкую губернию. Умер он в Стародубе на Черниговщине таким же нищим, каким и был до доноса.
Афанасия судили не за участие казначеем в Кирило-Мефодиевском братстве, а всего лишь за не донесение о тайном обществе. Тем более, что никто из друзей, и даже Кулиш, его не выдали. Все говорили, что кроме изучения народного фольклора он ничем не увлекался и политики чурался.Вася Билозерский показал на допросе: «Кроме необыкновенной любви к своей Родине, он не имел никаких замыслов, заботясь только о том, чтобы в других поддерживать чувство, его занимавшее». Сам Афанасий о друзьях говорил только хорошее. На вопрос, что связывало его с Кулишом отвечал : « Я более других привязан был к Кулишу, а общий предмет занятий его с моим была народная южнорусская поэзия и южнорусский язык…»
Сослали его секретарем губернской управы в Орел. Кстати, у Марковичей были земли в Орловской губернии, так что он фактически был отправлен у себе домой. Орловский губернатор князь Трубецкой настолько был похож на Василия Ивановича Марковича, и внешне, и характером крикуна-хулигана, добряка в душе, что Афанасий вскоре стал к нему относиться, как к отцу, да и тот отвечал ему взаимностью. Князь вытребовал из Киевского университета документы Марковича и уже через несколько месяцев он « произведен в коллежские секретари пол диплому на степень кандидата императорского университета св.Владимира». На следующий год Трубецкой повышает его до старшего помощника управляющего канцелярией , а еще через полгода производит его в титулярные советники. То есть карьерный рост Афанасия происходит так, как будто и не было никакого суда и никакой ссылки. Мало того, слухи о участии его в каком-то тайном обществе, создали над ним нимб романтизма, притягивающий, как мотыльков на огонь, молодежь. Вокруг него очень скоро сформировался кружок преданных друзей. Первыми были молодые коллеги по канцелярии – братья Якушкины, Михаил Стахович, Иван Павлов. Якушкины познакомили его з богачем-славянофилом Петром Киреевским, ставшим его лучшим другом. А юный гимнгазист-недоучка, младший писарь канцелярии Коля Лесков, ходил за Афанасием, как собачка. Но лучше я представлю слово великому русскому писателю, автору бессмертного «Левши»:
« В Орел был прислан под надзор губернатора князя П.И.Трубецкого, студент Киевского университета Афанасий Васильевич Маркович, известный украинский патриот и народолюбец. Находясь под надзором, Маркович служил помощником правителя канцелярии Орловск4ого губернатора, при правителе Порохонцове. Маркович был коротко принят в доме Мордовцевых, где у всех тогда жили сильные малороссийские симпатиии, доставлявшие в свое время повод беспокоиться местному жандармскому полковнику из поляков г.N. Афанасий Васильевич попал в Орел в ссылку по так называемой «Костомаровской истории» и был очень интересным лицом, - особенно для любителей малороссийского быта и малороссийской речи. Кроме своего интересного политического положения Афанасий Васильевич сосредотачивал в себе много превосходных душевных качеств, которые влекли к нему сердца чутких к добру людей, приобретали ему любовь и уважение всех, кто узнавал его благороднейшую душу. Литературное образование его было очень обширно и он обладал умением заинтересовать людей литературою. В общем отношении он принес в Орле пользу многим»…
Афанасий помог Коле Лескову окончить гимназию экстерно. Получив аттестат, Коля смог переехать в Киев, о котором мечтал после рассказов Марковича. Выехали из Орла братья Якушкины, в свое имение удалился Киреевский. К Афанасию стало подкрадываться одиночество. Больше всего он скучал о Коле Лескове, к которому прикипел душою. Но вскоре Колино место заняла такая же недоучка Марийка Вилинская, которую выставили из Харьковского пансиона благородных девиц Мортелли не то «За безденежье», не то «За поведение».
Пятнадцатилетняя девочка была представлена Афанасию на одной из званых вечеринок у тетки - крестницы Екатерины Мордвиновой. Вначале Афанасий не выделял ее из кружка щебечущих самовлюбленных девиц, хвастающихся своими нарядами и победами над поклонниками. Но девочка,( правда, трудно называть Марию девочкой, ведь том пансионе она не только успела лишиться невинности, но и постигла искусство обольщения)нашла все же способ выделиться. Тетка не жалела денег на наряды, стремилась, чтобы племянница выглядела изысканнее и богаче других. Марийка же отказалась от пышных нарядов и стала одеваться подчеркнуто скромно. Но эти скромные платья, пошитые у лучших портных, так соблазнительно подчеркивали ее, не по возрасту развитые, формы, что Афанасий, глядя на неё, невольно вспоминал свою первую Женщину, свою первую Любовь – Лизаньку де Олива.
Марийка тоже положила на него глаз. У нее уже ходил в женихах толстячок Ергольцев, с которым она танцевала на всех балах. Отец Ергольцева имел большое имение с раскошным домом с коллонами, прекрасным парком, обширными землями с 2 тысячами крепостных. Все это мог унаследовать сын. Но кто его знает, сколько проживет еще отец и сколько ждать того наследства. Поэтому с Ергольцевым она только танцевала на всех балах (злые языки говорили, что он был ее любовником). А вот с Афанасием она обсуждала литературу, историю родного края, России и Украины. Ей все, рассказываемое им, было так интересно! Она была в таком восторге от его рассказов, так увлеклась народным фольклором, что даже стала сопровождать его в поездках к Петру Киреевскому. Она с показным интересом вслушивалась в их славянофильские баталии и старательно кивала головой, одобряя то одного, то другого. Она очень рано усвоила истину - хочешь показаться умной - молчи! А Афанасий так описывает поїздки в “Воспоминаниях о П.В.Киреевском” :”В 1849 г., служа в Орле, я познакомился у одного из товарищей по службе с Петром Васильевичем , приезжавшим к брату его, собирателю народних песен П.И.Якушкину... Я чувствовал, что какой-то чудотворной струей приливает мне к мозгу мисль за мыслью, а к серджу чувство за чувством. В то время я был болен телом и душой. Простодушно я обратися к нему с пробужденными мислями и чувствами. Признаюсь, очень обрадовался такому необыкновенному, такому доброму и світлому слушателю! Нечемо и говорить, что я уезжал к нему в Слободку ( в 7 верстах от Орла) и по целым дням упивался его возвышенной беседой.- Бог мой! Какой греющей и возвышенной беседой!”.
Разомлевший от этих бесед. Афанасий перестал смотреть на Марийку , как на ученицу подростка, тем болем что и формы у нее были впоєне сформировавшейся женщины. И вот как-то осенним днем, корда заморосил противних холодный дождь, Киреевский предложил им не возвращаться в Орел, а погостить у него несколько дней. Мария, подумала. И огласилась. Афанасій сразу же с большой радостью принял предложение. Киреевский был богачем, в доме его было множество комнат, так что нашлись уютные спальни и гостям. В первую же ночь Марийка прокралась в спальню к Афанасию.Они стали любовниками. Афанасія до слез расстрогала ее история о том, что ее пьяный отчим , отставной унтер-офицер Дмитрий Дмитриев, лишил ее невинності, корда ей еще не было и 12 лет. Что именно из-за этого , её мать Прасковья Петровнка отправила ее с глаз долой в Харьковский пансионат. Отчим приезжал и туда. Именно из-за него её выгнали из пансионата. Именно из-за него матушка и на порог ее не пустила, а отдала тетке Мордовцевой. В отместку отчим, забрав все, что было у Прасковьи, исчез неведомо- куда...
Конечно, Афанасий поверил Машенькиной исповеди. Но он давно уже был мужчиной. Как было заведено среди киевских студентов, не чурался и публичных домов. То, как Машенька ненасытно вела себя в постели, указувало на то, что не только отчим был повинен в том грехопадении. Смотрел на неё Афанасій только как на юную и соблазнительную любовницу. Но эта роль совершенно не устраивала Машеньку. Ей хотелось быть не замарашкой- бесприданницей, а первуй дамой в любом обществе. И Афанасий идеально подходил на роль мужа. И богат, и любимец высшего света . Да вот только что-то не спешит делать предложение. При очередной поездке к Киреевскому Машенька постаралась, чтобы они занимались любовью в отведенной ей спальне и так измочалила Афанасия, что он проспал время зав трака и удивленный Петр Васильович застал его в спальне “невинной девочки”. Взгляды у Киреевского были консервативне, домостроевские. Афанасию не оставалось ничего, как заявить другу, что он решил обручиться с Марией. О происшедшем он написал без утайки сестрице Катрин. Сведенной сестрице вовче не понравился такой оборот дел.22.01.1850 она обращается к графу Орлову с проосьбой о хотя бы кратковременном отпуске Афанасия на Родину. 14.05.1850 сам цар написал резолюцию на этом прошении, но не о кратковременном отпуске, а о том, что Афанасию “жить в Малороссии дозволено с тем, что он отдается под личный надзор своей сестры”.
После того казуса у Киреевского Маркович не встречался с Марийкой. Получив в мае письмо от сестрицы с радостной весточкой о предстоящей свободе, Афанасий пошел с визитом к Мордовцевой, чтобы как-то уладить отношения с Марийкой. Мордовцева заявила, что знает о грехопадении племянницы и именно потому отказала ей в доме. Найти ее Афанасий может у другой тетки – Варвары Писаревой. Нанес визит Афанасий и Писаревым. Здесь его ждал грандиозный скандал. Тетка заявила, что весь Орел знает о том, что он обесчестил ее племянницу. Jн, как честный человек, как дворянин, в конце концов, должен немедленно покрыть этот грех женитьбой. Афанасий был человеком мягким, чувствительным. Он представил, как должна чувствовать себя молоденькая девочка, о которой судачит весь город. Да и о его роли в бесчестьи ведь тоже судачат. В юне Афанасий обручился с Марийкой, чтобы уже через несколько дней удрать от нее на Черниговщину. Выехал он 1 июля, взяв кратковременный от пуск в канцелярии. По моему представлению, кратковременный отпуск - это пара недель, в крайнім случае месяц. Афанасий же уехал 1.07, а вернулся 17.10.50. Да он почти ежедневно слал письма Марии, а та справно ему отвечала. Только что-то в тех. Письмах и не пахнет Любов’ю. Он постоянно жалуется на здоровье, отчитывается о том, где был, что делал, поучает её, как жить. Читаєш её ответные письма и понимаешь, что она даже не вчитувалась в те Афанасьевы послания. Полностью игнорируются его жалобы на здоровье и все те поучения...
При подготовке и редактировании переписки, тщательно переделывались его письма, изымались, нарушающие образ любящего мужа великой украинской писательницы. Так, он целый день провел на хуторе Михайлова Гора, общаясь с великим Гоголем, о чем сохранились воспоминания Максимовича. А в опубликованных письмах Марковича к Марии осталась только строчка : “вчера я пробіл целый день с Николаем Васильовичем Гоголем. Он поехал зимовать в Грецию.” И все. Неужели бы любимой он ничего не написал о писателе, которого боготворил? Выходит, или любви у них не было, или письмо искромсано издателями.
В сентябре он гостит у Катрин на Гайворонщине. Благодаря царским премиальным она смогла вернуть к жизни свое родовое поместье. Ей он пишет стих :
“ Біліє навколо сніг чистий і ясний,
Ходімо з тобою, мій друже прекрасний,
Обійдемо далі ту ковбань гнилую
І зійдем на гору, лісами густую.
Хай зостається село позаду,
Де сиплять людям пташину принаду,
Уже одбігли млини за нами,
З їх перемолами –магаричами.
Годі вже йти нам, тут поруч станьмо
В небо блакитнеє рядом погляньмо.
Боже превічний! Царю небесний!
Даруй обом нам розум нелесний,
Щоб ми доразу бачили правду,
Кого цураться й мать на пораду.
Бо потемніло на білім світі-
Доброго й злого не розрізнити...”
Пусть стих и слабоват и немного заумен, но в нем чувствуется певучесть и звукопись будущих “украинских рассказов” Марко Вовчок...
В октябре, наконец. Маркович вернулся в Орел. Только чтото он не спешит со свадьбой. Мария все еще живет у Писаревих в их Тульском имении, а Афанасий шлет ей скучнейшие письма, переполненные жалобами на скудно материальное полоджение, на отсутствие в Орле для него нормальних вакансій, на нездоровье. Вобщем явно хочет открутиться от свадьбы. Родственники Марии в Панине, как же,ускользает такой завидный жених! Мария срочно возвращается к Екатерине Мордвиновой, “выгнавшей” ее за безчестье. (Если бы действиетельно выгнала, вряд ли бы позволила вернутья). Где бы не появился Афанасий, везде рядом оказувались друзья Мордвиновых, которые начинали укорять его в бесчестьи юной девушки. Под давленим общественного мнения ему пришлось подать губернатору прошение о разрешении на брак. Мгновенно( что знчит святи Мордвиновых)получив это разрешение, 26.12.1850 в церквушке, находящейся в поместье Киреевского, они заключили брак и через неделю поехали в свадебное путешествие на родину Афанасия. Зиму они гостили в Сорочинцах на Остерщине у брата Василия. Его сын, известный в свое время писатель Дмитрий Васильевич Маркович в своих воспоминаниях о том времени не очень то жалует Марию. Не нашел он в её отношении к мужу и следов любыи, или хотя бы уважения...
В мае они гостили на Гайворонщине у Керстинов. Отсюда афанасий послал губернатору прошение об увольнении со службы и 26.06.51 он был уволен.
Увы, Мария так и не стала бога той помещицей. Наследство старого Марковича развеялось, как дым. Дело в том, что корда настало время делить наследство, на Полтавщине осталось только два брата – Василик и Модест, с детства враждовавшие друг с другом. Старшие- Александер и Иван, занимали крупне посты в Петербурге и им не захотілось утруждать себя хлопотами по наследству. Среднийц- Апполон, оказался в психушке, смій младший – Венедикт дал в морду своему начальнику и за это сел. В креп ость. Афанасий находился в ссылке. По отцовой воле Василий должен был разобраться с долгами и доходами и, подбив баланс, не допускать раздробления имения. Модест выразил ему недоверие и Василик пиханул и гонорово бросив все дела на него, укатил к себе в Сорочинцы. Модест по-быстрому распродал все по дешевке и корда браться спохватились, оказалось что у них уже ни отцовского имения, ни отцовских земель нет, а есть только по 12000 серебром на каждого. Все , что осталось от отцовых миллионов и отцовского дома. Правда, младший Венедикт смог таки за свои и Афанасьевы деньги викупить отцовский дом, но все остальное разошлось по чужим рукам...
Еще погода разьезжал Афанасий с женой по родственникам и знакомым, пока полицейские чины не напомнили ему о необходимости государственной службы. Подал он прошение губернатору с просьбой предоставить место преподавателя в какой-либо гимназии. Но подал он это заявление в октябре, в раз гар ученого года. Получил он от губернатора ответ, что все вакансии в гимназиях давано укомплектованы и он может претендовать только на должность коректора в губернской газете. Да и то только с девкабря месяца, корда коректор выйдет на пенсию. Хоть корректорский клад и был чисто символические, Афанасий еще не очень то беспокоился о деньгах. Как-никак Венедикт был ему должен 12000 серебром( около 120000 нынешних гривен. К тому же работа коректора , это постоянное общение с печатным словом, о чем он мечтал в юности! Афанасий согласился.
Перед тем, как обосноваться в Чернигове, они сьездили в Елец к Марииной матери, которая дала ее приданное – дворовою девку Марусю да братца Дмитрия на воспитание.
В Чернигове Марковичи пробыли меньше года. Не очень то и радостным для них было время, хоть Афанасий Васильевич и успел завоевать бешенную популярность у молодежи. Гимназисты- старшекласники, подражая Марковичу, одели украинские свитки и рубашки-вышиванки (хорошо, хоть он не ввел моду на запорожские шаровары). Стали разговаривать, как он, на певучем украинском языке ( Черниговщина еще в 1506 году добровольно вошла в Российскую империю и здесь говорили - дворяне по французски, мещане по русски, крестьяне по украински).Да, афанасий Васильович приказом №256 от 25.12.1851 г был назначен всего-навсего коректором газеты. Назначен на самую низкую должность. Но шеф-редактором и одновременно цензором газеты был его друг еще по старому Кирилло-Мефодиевскому братству Олександр Тулуб, тепер старший преподаватель местной гимназии. Его тоже арестовывали и допрашивали но затем выпустили за недоказанностью вины... Газета в то время состояла из двух частей. Официальной, в которой публиковались распоряжения губернатора и документы управы, данные о приезжих и убывших и прочая официальная скучила. Веал этой частью непосредственно главный редактор кн.. Ростовцев ( он, ксатит учавствовал в подготовке документов реформы Олександра 11). А вот редактором неофициальной части был замечательный поэт, етнограф, и вообще душка восемнадцатилетний Сашенька Шишацкий-Иллич. Несмотря на такой юный возраст, на Черниговщине именно Шишацкий-Иллич был первопроходцем-зачинателем литературного украинского язика. Именно он, а не Николай Маркевич или Пантелеймон Кулиш, десятилетиями трудившиеся на этой ниве, как чернорабочие, но так и не сделавшие больше, чем этот так рано( в 26 лет) умерший гений. Шишацкий – Иллич сразу же привязался к Афанасию. Точно так же, как когда-то привязался Коленька Лєсков. Только впереди у того Коленьки была всеевропейскаяч слава, а у Саши только туберкулез и скорая смерть...
Он знал столько обрядових песен, сказов, что Афанасий готов был слушать его хоть до утра, совсем забыв о том, что дома его ждет юная беременная жена. Афанасий, как и все Кирило-Мефодиевцы лишен был права писать и публиковать что-либо. Шишацкий-Иллич нашел, как обойти этот царський запрет. В каждом номере газеты стали появляться маленькие рассказы, статьи по фольклористике и этнографии, народне легенды и песни, подписанные разными именами-псевдонимами. Афанасий и Олександр организовали при газете литературно-этнографический кружок в который вовлекли знаменитого Николая Маркевича, историка Олександра Лазаревського, фольклориста-этнографа из Нежина Матвея Симонова (Номис), врача- етнографа Степана Носа, учителя Илью Дорошенко.Афанасий Васильович не просто пересказывал легенды и сказы. Он садился за пианино и, обладая чаруючим голосом, доводил слушателей до слез своим исполнением народних песен. Его все возрастающая популярность, сопровождающаяся модой молодежи на национальную украинскую одежду не нравились не только старому, консервативному губернатору Гессен, но и редактору кн.. Ростовцеву. Как-то, нагрянув в редакцию во время такой литературной вечеринки, он устроил публичный рознос Марковичу. Вот что об этом пишет Маркович в письме к Киреевскому от 9.09.1852: “В награду за свою безупречную службу я таки дождался награды- публичногоразноса и мого бесчестья. Я рад, что не болезнь жены будет главной причиной мого отьезда отселе, а они сами – мои озверелые земляки и нене нечего кивать на нее!”
Дело в том, что в высшем свете перемывали косточки его жене и кивали, что она требует от мужа покинуть негостеприимный для нее Чернигов. Действительно, в Чернигове ей жилось очень трудно. Муж до ночи торчал то в своей редакции, то на литературных вечеринках. Племянник Дмитрик вечно капризничал, служанка Маруся действовала на нервы. В феврале 1852 Мария родила дочку. Кресным отцом был Андрей Вербицький , крестной матерью- жена Федора Рашевского. Но дочурка прожила совсем недолго. Лишь зазеленела трава, как вырос на Валу холмик ее могилки...Чернишов стал для Марии кладбищем ее ребенка и она стремилась отсюда куда-угодно. Она просила Федора Рашевского, имевшего массу знакомых и в Петербурге и в Києве, помочь ее мужу найти должность в Києве. Но сам Маркович не спешил в Киев. Не спешил, вплоть до того скандала с кн.. Ростовцевим. Он еще вытерпел целых три месяца. Но вот окончательно слег Шишацкий-Иллич. Афанасий расчитывал, что на это место назначат его. Все же не годилось столовому дворянину ходить в коректорах. Увы, Павел Іванович Гессе заявил, что редактором неофициальной части “губернський ведомостей” будет Николай Белозерский, а не Маркович. Обиженный Афанасий Васльевич взял трехмесячный от пуск и поехал с женой к брату в Сорочинцы, а затем на Орловщину к Киреевскому. Федор Рашевский твердо пообещал ему, что за время отпуска найдет подходящее место в Киеве. Обещания свои он всегда свято исполнял, так что возвращается Афанасий из Орловщины уже в Киев. 29 марта 1853 он уже бухгалтер по продовольственной части Киевской палаты госимущества (Как-никак в Кирило-Мефодиевском братстве он тоже бы бухгалтером-кассиром). В сентябре его повысили до стряпчого. А 27 октября они отпраздновали рождение сына Богдана. Его крестной матерью стала сама Варвара Репнина, названная сестра Тараса Шевченко...
Увы, пребывание Афанасия в палате Госимуществ оказалось недолгим. Бездарные дипломаты и фактическое отсутствие надежной внешней разведки толкнули Николая 1 на войну за проливы в Средиземное море. 22 июня 1853 он объявил о вторжении в Молдавию и Валахию.22 октября Турция объявила войну России. Англия и Франция, с которыми Николай 1 рассчитывал договориться о разделе Турецкой империи, выступили на стороне Турции. Против Турции была послана 125 тысячная армия под командованием князя Горчакова, растерявшем все свои военные таланты за 22 года службы у фельдмаршала трех европейских армий кн. Паскевича-Эриванского. Паскевич не верил в успех войны, но, будучи единственным человеком, с которым считался царь, ничего не сделал, чтобы предовратить ее. Мало того,
Он, прекрасно зная действительное положение дел в армии, ничего не сделал, чтобы царь узнал об этом. А положение было, хуже некуда. Армия, считавшаяся сильнейшей в Европе, на деле была уже не армией, а просто толпой.
Алабин, проделавший и Венгерскую, и Дунайскую, и Крымскую кампании, пишет: “Наш солдат не только дурно вооружен и дурно обучен военному ремеслу, но он дурно одет; его головной убор (каска) крайне неудобен; его обувь не выдержит больших походов... он дурно накормлен; его только ленивый не обкрадывает; он навьючен так, что надо иметь нечеловеческие силы и здоровье, чтобы таскать обязательную для него ношу... Ни к чему непригодный мундир... [268] вовсе не греющий, а между тем решительно отнимающий у солдата всякую свободу движения и исключающий всякую возможность фехтования, быстрой и цельной стрельбы и вообще всякого проявления ловкости, столь необходимой солдату, особенно в бою... шинель, не закрывающая ни ушей, ни лица... мешающая ходить... а от недоброкачественности сукна... в продолжение похода делающаяся ажурною, не защищая ни от сырости, ни от холода”{34}. Вообще вся амуниция — “верх безобразия и как бы нарочито сделанное изобретение, чтобы стеснить и затруднить все движения человека. Грудь солдата сжата, его тянет назад сухарный запас, ранец, скатанная шинель, патроны; в безобразнейшей суме, по икрам его бьет ненужный тесак, ему обломило затекшую руку держание „под приклад“ ружья!”{35}. Солдат живет впроголодь, потому что из его “и без того скудной съестной дачи норовят украсть и каптенармус, и фельдфебель, и почти каждый из высших военных и гражданских чинов, через чьи руки предварительно проходит эта дача! Солдату полагается чуть не 5 фунтов соломы в месяц, да и той едва ли половина достигнет назначения, и вот он целые месяцы спит на голой земле, по горькому выражению солдат, на брюхе, покрывшись спиной.
И вот, среди тех, кто грел руки на солдатской крови и должен был продолжать служить Афанасий. Он был воспитан на принципах строгой христианской морали с ее заповедями, среди которых была и «не укради». Его уже назначили чиновником по особым поручениям и поручили подготовить обоз для доставки провианта в действующую армию. С поручением он блестяще справился, за что получил благодарность от царя. Но работа ему все больше и больше не нравилась, хоть жалование он уже получал приличное, такое же как и в последние дни пребывания при Орловском губернаторе- 1000 руб серебром, что позволило ему рассчитаться со всеми долгами. Но вот коллеги набивали карманы на мошенничествах с поставками и требовали от него того же. Те, кто сегодня живет в Украине, прекрасно знают, что в таких случаях нужно или просто уйти, или тебя уйдут с позором. Вон недавно на Львовской «Галке», молодая рабочая отказалась воровать, так коллеги вначале ее избили, а затем начальство уволило ее «за воровство». Точно так же было и во времена Крымской войны. Чтобы не позорить свое имя казнокрадством. Афанасий обратился к друзьям с просьбой найти ему честную работу. Вновь помог Федор Рашевский. В 1853 году умер старый Григорий Тарновский. Его имение перешло к племяннику- Василию Тарновскому. Ещё Шевченко описывал самодурство Григория Тарновского, его отношение к крепостным. Главной обязанностью его управляющих была поставка симпатичных молодых девушек в помещичий бордель, знаменитый на всю Малоросссию. Говорят, что великий Глинка надолго застрял в Качановке именно из-за малолетних крепостных девочек из этого борделя. Василий Васильевич тоже был падок до женщин. Но вот продажной и крепостной любви не признавал. Он сразу ликвидировал бордель а женщинам дал вольную. К крепостным он относился , как к людям. Недаром же Александр 11 привлек его к составлению земельной реформы, покончившей с крепостным правом. При таком положении дел Василию Васильевичу уже не подходили дядины управляющие. Но самому заниматься хозяйством ему, блестящему юристу не хотелось.Значить, нужно было искать новых управляющих. Он стал искать людей, которые были бы Людьми, проникались судьбой крепостных и при этом были специалистами в своем деле. В поисках таких людей Тарновский обратился к приятелю- управляющему Черниговской палатой госимущества Федору Рашевскому, близкому другу Марковича. Именно Рашевский и порекомендовал Тарновскому взять Марковича главным управляющим. Во первых, Маркович любил крестьян и был любим ими. Во вторых он был безукоризненно честен.А в третьих он прекрасно разбирался в бухгалтерии. В конце октября Тарновский предложил Марковичу должность управляющего. Тот категорически отказался, мотивируя это тем, что при военном положении бросить порученное ему дело- формирование конного обоза для действующей армии, это дезертирство. Договорились вернуться к этому вопросу, когда Маркович выполнит царское поручение. В январе Тарновский прислал сына, уточнить, когда же Маркович планирует выполнить царское поручение, почле чего может подать в отставку. Афанасий Васильевич в это время был в командировке в Черкассах. Сына приняла Мария. Они быстро нашли общий язык и Мария пообещала сделать все, чтобы уже этим летом муж переехал в Качановку. Уже к концу марта Афанасий Васильевич сформировал в Киевской губернии повозочную полубригаду и конную роту с передвижным магазиноь для действующей армии, за что ему было объявлено « высочайшее благоволение». Чтобы рпассчитаться с многочисленными долгами, которые наделала Марийка, не привыкшая считать деньги, Афанасию пришлось еще целое лето пробыть на этой службе. Но вот уже в конце августа Афанасий Васильевич упросил Чалого взять к себе Марииного брата Митю, а сами с Марией поехали к Тарновским. Инвентаризацию Афанасий провел за считанные дни. Занялся статистическими исследованиями для разработки, говоря современным языком, бизнес-плана. Вечерами он пропадал с крестьянами, записывая их песни и предания. Иногда к нему присоединялась Мария, но большею частью скучала дома. Но вскоре эти скучные ее вечера превратились в веселые вечеринки то со старшим, то с младшим (Тарновский сын был младше ее на 4 года, ему тогда было всего 17 лет) хозяином. Я, конечно, благоговею перед украинским Третьяковым Василием Васильевичем Тарновским. Но о Тарновских говорили, что любят они только три вещи – свою Качановку, картины и женщин. Наибольшим любителем женщин был младший Тарновский. Вот этого 17-летнего парнишку и застал Афанасий в постели своей жены. Большого скандала он не поднимал, но приказал собрать вещи. Обескураженный Тарновский - старший, узнав от Марии о причинах отъезда пытался вначале отговорить Афанасия, а зетем предложил ему около 10000 рублей отступного. Маркович от этих денег отказался, так что вернулись они в Киев без копейки. Чтобы остановиться на первые дни в гостиннице, Афанасий вынужден был заложить часы. С большим трудом они сняли на Куреневке халупку. Иван Федорович Рашевский, которого отец в это время привозил в Киев и вместе с ним навещал Мароквичей, пишет, что в этой халупе пол был земляной, а вместо двери висело строе одеяло. И в этой убогой обстановке Марковичи прожили с сентября 1854 по август 1855. Афанасий Васильевич подрабатывал репетитором. Мария, для экономии сама ходила на базар за продовольствием и записывала все сплетни, что она там слышала. Она ведь с детства мечтала стать писательницей. Но увы, Бог таланта не дал. Только начинала писать рассказы, повести, романы, но дальше первой страницы они не продвигались. Но вот эти этнографические записи помогали ей поддерживать хоть видимость отношений с мужем.А Афанасий Василеьевич описал ту свою жизнь репетитором в оассказе « Похождения домашнего учителя»…
Они молчали о том, что случилось в Качановке. На расспросы отвечали, что Афанасий Васильевич не захотел получать не заработанные деньги. Да и Тарновский-младший писал: «Афанасий Васильевич занимался в Качановке преимущественно сбором гнародных песен и поговорок, а не статистикою, проводя целые дни с помольцами возле мельницы». (Интересно, а как , не просиживая днями у мельницы, мог бы Маркович определить выхода и продуктивность той мельницы?). Конечно, Рашевский при очередном посещении Качановки рассказал Василию Васильевичу старшему о бедственном положении Марковичей. После этого разговора Тарновский старший срочно выехал в Киев к сестре, которая была замужем за Михаилом Юзефовичем. Днем, когда Маркович был на занятиях у какого-то чиновника, Василий Васильевич заехал в их убогую халупку. То, как живет Мария с малолетним ребенком, привело его в ужас. Вернувшись к Юзефовичу он потребовал, чтобы тот немедленно навестил старого знакомого и сделал что-угодно, но чтобы Мария из этой беды выбралась. На другой же день Юзефович поехал на Куреневку, дождался Марковича и заставил таки Афанасия Васильевича подписать прошение к губернатору кн.Васильчикову, исполнявшему обязанности куратора Киевского учебного округа, о назначении учителем словесности или истории в гимназию округа. Добыв у Афанасия Васильевича подпись, Михаил Юзефович с утра пробился к губернатору и убедил его дать Марковичу место младшего учителя Немировской гимназии.
Весною этого года, по требованию общественности и патрона гимназии графа Потоцкого был уволен директор гимназии Зимовский и большинство учителей, мордовавших гимназистов до такой степени, что в гимназию просто перестали поступать. На место директора Юзефович предложил своего старого знакомого по Археологическому обществу, старшего преподавателя Черниговской гимназии, недавнего цензора «Черниговских губернских ведомостей» Михзаила Тулова, недавно покинувшего Чернигов из-за конфликта с губернатором, после пропуска им в губернской газете публикации «малорусских пословиц и поговорок, собранных Марковичем. Тулов дал согласие, оговорив, что сам будет набирать учителей. Вот и предложил ему Юзефович кандидатуру общего их приятеля Афанасия Марковича. Ясно, что Тулов принял его с распростертыми обьятиями. Увы, должности учителей словесности и истории были заняты. Пришлось удовлетвориться должностью младшего учителя географии. Но на большее Афанасий Васильевич и не имел права претендовать. У него не только не было педагогического стажа, но и послужной список был довольно испорчен – ссылка в Воронеж, ссора з главным редактором, увольнение со службы в палате Госимущества в разгар военной кампании, бегство от Тарновских и последующий год уклонения от государственной службы. Так что Афанасий Васильевич рад был такому обороту дел. Он не тратил много времени на сборы. Ведь и собирать было нечего. 24 августа он получил назначение, 26 получил подъемные и дал расписку отработать за них в гимназии не менее двух лет (мы отрабатывали не менее 3 лет), а 28 они уже выехали в Немиров, забрав от Чалого и Митю Вилинского. Начался лучший период в жизни Марковича…
Важно ведь не только , кем работаешь, но и с кем работаешь. Афанасий Васильевич был прирожденным педагогом. Теперь ему представилась возможность заняться любимой работой и любимым делом – ведь еще во времена Кирило-Мефодиевского братства он мечтал заняться составлением учебника географии Украины. Сейчас ему поручили предмет «География». Лучше всего работается в окружении друзей-единомышленников. Именно такое окружение было у Марковича в Немирове. Математику преподавал его старый Черниговский приятель Илья Дорошенко. Историк Автоном Теодорович видел в Афанасии одного из той великой тройки – Костомарова-Кулиша-Марковича, которая воскресила для Украины времена Казаччины. Учитель словесности Петр Барщевский смотрел на Афанасия, как на божество, ведь никто не знал столько, сколько Афанасий народных пословиц и поговорок, сказок, былин, легенд и песен…
Приехав в Немиров, Марковичи сняли квартиру в большом доме врача гимназии В.Ф.Оппермана. Там же сняли комнаты и друзья-черниговцы. Кроме Марковича женатым был только историк Тодоровский. Зато жена его была искусным поваром. Илья Дорошенко вспоминает : «Все объединились в товарищескую корпорацию и, будучи холостяками, организовали общий стол и общее помещение, называемые аборигенами «Учительской колонией». Главным распорядителем корпорации избрали Тодоровича, который взимая с каждого всего по 8 рублей в месяц, обеспечивал общество вкуснейшими обедами с обязательными пирожными на десерт. Достаточно Афанасию Васильевичу было дважды попробовать эту роскошь, как он запросился в корпорацию. Друзья с удовольствием приняли его вместе с семьей- Марией и Митей с Богданчиком. Мария, в компенсацию дополнительных расходов, отдала в распоряжение корпорации свою крепосную служанку Марусю, единственную личную собственность.
Так уж получилось, что Маркович оказался самым старшим в команде Тулова, хоть по рангу и оказался самым младшим - все они были старшими преподавателями и преподавателями, а он только младшим. И ставка у него, соответственно, была самая низкая - всего 300 руб . Но судьба улыбнулась Афанасию Васильевичу. Из изгоя он стал самым любимым и авторитетным учителем гимназии. А дело было в следующем. Немиров был маленьким польским городишком графа Потоцкого с населением всего пять с половиной тысяч человек. В гимназии на 388 поляков было всего 76 украинцев, 10 немцев и 1 еврей. И при таком абсолютном большинстве поляков гимназия была русской и не только преподавание, но и общение между гимназистами должно было вестись исключительно на русском языке.В «Описании Немирова» Т.М.Пристюк константирует: « Чиновники гимназии, как представители российского начала, пребывали в постоянной моральной борьбе с родителями учеников – поляками. Из-за этого жизнь учителей гимназии была здесь незавидной: они не пользовались тем уважением и тем доверием, на которые должны были рассчитывать по своему положению»
Поляки традиционно не любили русских «окупантов». Разрушить эту стену ненависти довелось Афанасию Васильевичу. Инспектор гимназии Александр Дельсаль еженедельно устраивал у себя платные любительские концерты, выручка от которых шла в фонд возрождения Речи Посполитой. Стали ходить на эти концерты и Марковичи. Но Афанасий Васильевич не долго оставался простым слушателем. Скоро он и сам стал выступать с самодеятельными артистами. Он имел прекрасные голос и слух, очень хорошо чуствовал музыку. Никто не мог сравниться с ним в знании народных песен, и не только русских и малоросссийских, но и польских, собранных им за времена «хождения в народ» членов Кирило-Мефодиевского братства. Он знал почти все песни на слова Мицкевича, знал мазурку3 Домбровского- запрещенный гимн Польши. Когда он выходил на сцену с гитарой в руках и мягким баритоном начинал петь песни Мицкевича, завершая выступление мазуркой Домбровского, весь зал вставал со слезами на глазах.За короткое время Маркович стал любимцем не только гимназистов, но и их родителей, переставших видеть в нем «русского окупанта».Друзья-черниговцы даже стали ревновать его к кружку
Дельсаля, побаивались, что он вообще отойдет от корпорации. Чтобы удержать его, решили устраивать подобные вечера и у себя. Вначале, без риглашенных гостей, ведь нельзя считать гостями четверых польских гимназистов, снимающих жилье в этом жэе доме Оппермана. На этих вечерах пели украинские народные песни, читали украинские стихи запрещенного Шевченко и незапрещенного Виктора Забилы, читали вслух украинские повести и рассказы из новых выпусков журналов и газет. Но слишком мало тогда издавалось на украинском языке, поэтому просто требовали чтобы каждый из присутстсвующих рассказывал что-либо интересное на украинском языке. Афанасий вначале рассказывал о интересных случаях из своей жизни, а затем, незаметно даже для самого себя, перешел к пересказам историй, собранных ним при «хождениях в народ». Вообще-то, он как ювелир обрабатывает самородный алмаз превращая его в прекрасный бриллиант, так и он обрабатывал-перерабатывал эти незамысловатые истории. Возьмем, например повесть « Выкуп». В народном варианте отец согласен выдать дочь только за свободного, а она на свое горе влюбилась в крепостного. Юноша едет в Киев, заработать 300 рублей, за которые пан согласен дать ему вольную. Но пока заработал те деньги на выкуп, прошли десятилетия. Давно умер старый отец его девушки, да и она уже была старой, сморщеной старухой . Пришел к ней старый, дряхлый дед. Старый, но вольный! Они обвенчались и такой была сила их любви, что вернулась к ним молодость. Родили они много детей. Свободных детей…
Увы, Афанасий испортил эту прекрасную повесть. Не омолодила у него Любовь жениха и невесту. Жених ухитрился заработать 300 рублей за какой-то год (стандартный заработок крепостного парубка был 10 руб/год), выкупился на волю и обвенчался с суженой. Сюжет прозаично упростился. Остался только сочный язык и спокойная отстраненность, характерная для рассказа-источника. Именно этот язык, эта сочувственная отстраненность и пленили слушателей рассказа. А затем был рассказ о парне, который должен был выкрасть собственную невесту, чтобы эконом ее не обесчестил. Прячет ее у батюшки, который их и венчает. Слабенькая идеалистическая зарисовка, уступающая нашим черниговским первоисточникам, опубликованным впоследствии моим прадедом гимназистом Колею Вербицким-Антиохом. Но увы, те рассказы Вербицкого –Антиоха, несмотря на трагичный и захватывающе динамичный сюжет, не трогали сердца читателя. Слишком уж искусственным и книжным был их язык…
Афанасий все время менял что-то в рассказах. Не будешь же каждый вечер повторять одно и тоже. Именно эти чтения и шлифовали рассказы, превращали их из алмаза в бриллиант…
К сожалению, был у Афанасия один порок. Не умел он держать бумаги в порядке. Валялись его записи в самых невероятных местах, от коробок со шляпами жены до…духовки. Вот и держал он их в голове. И рассказывал не с листа, а как бы вел беседу-рассказ. Даже сегодня, если Вы станете читать те «Украинские оповидання», вы их будете воспринимать не глазами. У вас в ушах как-бы звучит тихий, неспешный голос старого мудрого рассказчика. Никто ни в те врменеа, ни после не умел достигнуть такого эффекта. Разве что, читая роман Квитки –Основьяненко о Конотопской ведьме, вдруг обнаруживаешь, что куда-то исчезли буквы, слова, строчки, страницы текста, а ты слышишь чей-то голос, который затягивает тебя туда, в омот ведьмацких игрищ. Недаром же говорят, что Квитка был колдуном-чародеем!..
Эти вечера с чтением Афанасием его рассказов стали чрезвычайно популярными среди Немировчан. Они стали требовать от Афанасия эти рассказы в письменном виде. Но требовать от Афанасия что-то упорядоченно записывать было нереально. Хитрован Дорошенко подкатился к Марии и уговорил ее таки стенографировать рассказы мужа а потом давать списки избранным. Вскоре набралось несколько мелко исписанных тетрадей, за которыми выстроилась годичная очередь. Друзья-черниговцы решили, что настало время напечатать эти рассказы. Они вспомнили о старинном друге Афанасия Пантелеймоне кулеше, который в Петербурге на деньги Галагана и Тарновского основал украинскую типографию. Ребята считали, что Кулиш был и оставался лучшим другом Афанасия. Вот и вынудили они Афанасия выслать те тетрадки Кулишу. Да, Пантелеймон когда-то был одним из лучших друзей Марковича, что даже зафиксировано в материалах 111 отделения. Увы, одной из характерных наших черт является зависть. Кулиш был абсолютным изгоем в Туле. Его не любило начальство, не принимало Тульское общество. Единственным другом был жандарм Гусев. Пантелеймон прекрасно знал, о той популярности, которой пользовался в Орле Афанасий, о том, что сам царь обратил на него свое заботливое внимание. Ему, великому труженику и самоучке достаются одни только невзгоды, а его бывшему обожателю-последователю, все само собой плывет…
Получив от Афанасия пакет, Пантелеймон даже не раскрыв его бросил в угол. Долго провалялся тот пакет среди непрочитанных бумаг Пантелемона. Но вот как-то в момент дурного настроения Пантелемон вытащил пакет, чтобы потешиться
И попенять графоманством старого приятеля. С самого начала он был приятно поражен. Тетради были исписаны не рвущимся, плохо читаемым почерком Афанасия, а искусной вязью, за которой чуствовалась женская рука. Собственно, Афанасий и в письме указывал, что рассказы переписала жена Марийка. Углубился Кулиш в рассказы. Был очарпован их языком с перекрасною музыкальною звукописью.На одном дыхании Кулиш почел-проглотил обе тетради и написал Афанасию письмо с требованием немедленно выслать новые рассказы. Клялся, что немедленно все опубликует. Афанасий растерялся. Он совсем не собирался немедленно выносить свои , не обработанные до конца расс5азы, на суд общественности. Он только хотел узнать о них мнение своего бывшего настаника. Он хотел начать публиковаться только тогда, когда достигнет уровня Квитки-Основьяненко или Гоголя (Шевченко тогда был известен исключительно как поэт и художник).Он хотел обрабатывать и обрабатывать эти рассказы, пока они не достигнут уровня Гоголя. А Кулиш все настойчивее требовал новых рассказов. Друзья-Черниговцы тоже не отступали. Афанасий сдался. Он повытаскивал свои заметки на листках бумаги, на салфетках, в недописанных тетрадях. Заглядывая в них для памяти он строил-рассказывал одну повесть за другою. Раскрасневшаяся от восторга, Марийка едва успевала записывать под его размеренную диктовку. Весною и летом 1857 Кулиш получил «Одарку», «Максим Гримач», «Сон», «Чары», «Сестра», «Данило Гурч», «Казачка» и «Горпына». Необычные, поражающие новизной повести. Правда, женские образы в них были какие-то одномерные, упрощенные. Было видно, что автор абсолютно не разбирается в женском характере. Что пожелаешь, об Афанасии не скажешь, что он был знатоком женской души…
Кулиш, помня себя старшим другом - наставником Афанасия,
Не счел нужным известить его о правках и познакомил Афанасия уже с набором. Правда, перед изданием книги он вызвал к себе Афанасия для согласования вопросов сотрудничества. Афанасию было не до поездок – заела производственная текучка. Марийка ехала в Орел к родным, вот и поручил ей Афанасий заехать к Кулешу на хутор и утрясти все вопросы сотрудничества. Мария и Кулиш сразу понравились друг другу. Да, у Кулиша была красавица-жена Сашенька Белозерская.
Но хоть она и была столбовой дворянкой, но рядом с Марией казалась неотесанной крестьянкой-простушкой. К тому же в их отношениях с мужем наступил тяжелый период, граничащий с разрывом. Когда-то при аресте Кулиша, беременная Саша потеряла ребенка и теперь не могла иметь детей. А Пантелеймон так мечтал о сыне. А тут еще попытки зажить хуторскою жизнью показали, что и как хозяйка-помещица она не на высоте и не может справиться с крепостными. Стал Пантелеймон заглядываться на молоденьких дворянок. Первою была Маня де Бальмен, очаровашая Пантелеймона непосредственностью. Лунные вечера с нею в знаменитом Линовицком парке совсем уже настроили его на романтический лад. В каждом письме к жене он описывал это прелестное создание. Каково было Сашеньке. Она чувствовала себя лишней. У нее начались нервные срывы и Кулиш только и теперь и думал, как бы сбежать от нее. Чем –чем, а наукой обольщения Мария владела прекрасно. Да и фигура у нее была воистину украинская. Очаровала она Кулиша. А на прощанье успела шепнуть, что не против провести с ним время тет-а-тет, где нибудь , когда будет возвращаться из Орла…
Два месяца пролетели у кулеша, как в угаре. Он до поздней ночи правил повести из заветных тетрадок, с нетерпением ожидая весточки от Марии. Мария же не спшила. Она гостила то у братового Василия в Глухове, то у маменьки в Ельце и лишь в октябре известила Кулиша, что возвращается на Украину и указала маршрут. Кулиш срочно выезжает на Москву через Орел. На одной из почтовых станций они встречаются и поводят вместе несколько бурных ночей. Именно эти ночи любви и украли у афанасия Марковича его родовой псевдоним «Марко Вовчок». Именно этим псевдонимом были подписаны «народные оповидання». Но Кулиш «по севрету всему свету» твердил, что « Марко вовчок2 это женщина,
|
|