1
То ли цыганка наворожила,
То ли судьба так подгадала,
Но родился у матери
Я проклятым сыном,
Но матерью все же любимым, желанным…
Отца я не помню,
Но мать говорила, что он меня бросил
И я его проклял детским умишком,
За стылые плечи и ветер холодный,
Крестивший меня, в ночной колыбели
Рук материнских средь стылой погоды
И только лишь время
Стерло глухие и страшные речи
Но все же отца я не простил.
Милая Мама, твои нежные руки
Вряд ли забуду,
Да будь же проклята память,
Что под ликом твоим
Требует мести за годы скитания.
Я не забыл твои слезы
И руки в мозолях кровавых,
А так же душные ночи
В убогих лачугах без крыши и хлеба…
2
Звучало в холодных, сырых,
Безразличных к горю чужому,
Как, впрочем, и счастью
Стен каземата, темницы бездушной
И только лишь камни слезились бесшумно,
Слушая речи человека в лохмотьях,
Которые вряд ли дадут нам возможность
Его описанья, одно лишь известно,
Он похож был на контур, как будто бы тела
И если смотреть из-за решетки, то ноги и руки,
Как будто прилипли друг к другу
И голову держат в позе нелепой.
Глаза, видно, к низу направлены были,
Хотя, по словам одного очевидца,
Что дошли крайне скудно,
Да и то с пересказа
«В них зрачок бледно-серый
И к тому же настолько,
Что, кажется, вовсе его здесь не бывало»
Брови то ли седые или не было вовсе,
В общем, казалось, что ни глаз, ни бровей,
Как у куклы тряпичной и со временем блеклой –
Краски просто исчезли, водой ли размыты.
Что же до кожи, то лицо словно бархат,
Только бесцветный, обветрено грубый
С налетом щетины и множеством шрамов,
Впрочем, годами чуть стертых и еле заметных.
3
Быстро освоив законы свободы,
По неволе, освоив хватку за горло
Вышел на свет с волчьим оскалом,
Но если б не Мама – сердце родное,
Светом ни грело, превратился бы в Вепря
Милая Мама, твою науку запомнил
«В дождь ли, в пургу беречь
Свою душу и души иные»
И вор-академик, домушник известный
Тому же учил, но по-другому,
Говорил, что копейка крови не стоит
И большую дорогу предпочел
Кабакам и веселью шальному
Научил меня чести, что взывает к ответу,
Что «монета приходит, а так же уходит,
Только ты остаешься зачастую с долгами,
А, значит, без Имени будешь никчемной
Куклой в руках, кровавой машинкой,
Что, впрочем, тоже выход немалый
В чем-то достойный, но очень уж мокрый
И, ежели, слякоть на ботфортах не будет
Мешать тебе в жизни, то валяй и не бойся,
Ведь все одно в этом мире, никто из отживших
Еще не вернулся, ну а если вернется,
То я сам, добровольно пойду в руки Лягавых,
И если дружочек такое увидишь, то скорей сообщи,
То-то будут довольны Фараоны тупые»
И все же, все же, все же, все же…
И все же, все же, все же, все же…
И все же, все же, все же, все же…
Я…
4.
… тут заскрипела дверь уныло,
Что предвещала многое и многим
И, может, до сих пор жив тот оракул,
Вдруг это все еще темница,
У Фараона есть гробница…
О чем же я?...
Ах, да…не знаю
В общем, засов, мрачно и грузно,
Словно не петли дверные (ржавые),
А стены, горные кряжи,
Открываются Богом, для чуда…
Вошел седовласый, немного уставший,
Стражник, держа в руках кружку, бутылку
И булку, точней половину,
Хлеба, впитавшего сырость,
Но не очень-то много,
Свежесть его была очевидна.
И, оглядев, «контуры тела»
То ли с тоской, то ли с презреньем
В жестах, однако, ни осужденья,
Как, впрочем, прощенья, отчасти безлико,
Хотя под плащом, явно и даже сердито,
Эфес горделивой, скорей всего львиной
Осанкой выдавался вперед,
Явно предупреждая…
Чуть подождав, убедившись в своем
Он подался вперед…
5
Эко братец, тебя, однако…
Что за день, что за смена…
Да вот дождь проклятущий,
Ты, надеюсь, спокойный,
А то такое бывало,
До суда с палачом не доживали,
Всё бедняги стремились на волю,
К какой-то свободе,
И я вот пытаюсь понять ваше племя…
Ведь ты, вроде смертник,
Если не ошибаюсь,
И, небось, тоже хочешь отсюда,
Подальше, поглубже, в леса,
Или в горы – пещеры сырые…
Что молчишь? Иль я прав?
Тогда в чем моя правда?
В том, что я мерзну с тобою,
В этом холодном, сыром помещении
У тебя, между прочим, гораздо теплее –
Там в коридоре настолько не жарко,
Что даже вино не согревает
И ветер свистит свои слепые мотивы
И я, по твоему, на воле?
Ага, и у меня перспективы…
Да, куда там… мне б сейчас у камина
Согреть свои ноги, покурить табаку,
Да поесть поросенка, в винной обливке …
Кстати, хочешь вина? У меня его есть…
Да ты угощайся, и хлеба бери…
Или наше начальство, король ли
Наш «Великий, Могучий и Вседержавный»,
Или трактирщик, или крестьянин?
Да все мы здесь в клетках…
У нас в гостях столько бывало
Разных «гостей» и буйных, и тихих,
Лордов и даже принцев,
В общем, от «вашего брата»
До «Вершителей судеб»…
Слушай, может священника
Он, это… душу отчистит,
Грехи переправит у них с этим просто…
Они же святые… с Богом на равных…
Я приведу, ты не сомневайся
И тебе легче станет…
А вином угощайся, да и хлеб…
Мне разве нужен…
Ты это… в общем я скоро…
А палач завтра утром…
6.
«Контуры тела» молча сидели
И то ли дождинки, то ли слезинки
Капали тихо со щетины упрямой.
И, казалось, не видят
Кружки, бутылки, полбулки хлеба…
А за решеткой дождь бесновался,
Да так, что дозоры, на башнях,
Еще в смены начале, промокли до нитки
И не покурить, не побалагурить,
Казалось, что воздух из воды,
Словно соткан, огнь низвергая
И проклятья людские,
Горохом о стену – в общем в пустую,
А дождь бесновался, все хлестая,
Хлестая по стенам, по лицам, по брусьям
Никого не щадя, никого не жалея
Урожай того года, был побит
И погублен, говорят, еще жив,
Один старожил, что дождь не забудет,
До сих пор он его проклинает…
«Контур» сидел еще долго
И, как, черная птица, вдруг встрепенулся
И жадно, словно ненасытный, неделю не евши
Накинулся, было на вино с влажным хлебом…
Но дверь отворилась со скрипом и шумом,
Предупреждая о явном приближении …
Сперва появился большой, седовласый
И чуточку сгорбленный стражник,
Но мы о нем знаем и потому он сейчас,
В момент ныне данный, не интересен,
Хотя, несомненно, персона сия
Есть образ охранников всех веков и народов,
И давайте учтем, что в семье не без урода,
Но он не урод, он тот, кто покой стережет
И сон мирных граждан, что впрочем
Последним никак не мешает порождать
Безразличьем жестокое племя, голод и жадность,
А с нею и жажду в духовном и прочих
Смыслах всей нашей жизни…
Странность реалей, палач и священник,
Как будто бы грани граненой монеты
Один без другого не существуют,
А решкой меж ними является стража –
Все остальное, скорее товар, нежели…
Впрочем ли стоит об этом…
7.
Так вот, продолжаем, за первым вошедшим,
Как мы поняли стражником,
Вошел кто-то в черном: черные брюки,
Поверх них, до колен чуть не доставая
Рубаха, то ли из шерсти, а может и нет,
Но все таки черная, или грязная просто
Впотьмах все казалось пятнистым и серым
И скажем сукно из парусины белого цвета,
Но от времени грязного, ношеного и все такое
Будет казаться все же пятном, а цвета …
Цвета дела вкуса и зрительных нервов….
А может и белый, чистый и свежий
Тоже казался пятном, но кто его знает?
Я же там не был…
А знаю откуда?... так это…
Давайте продолжим!
В общем вошел человек, правда
На правой коленке виднелось пятно
Ярко-белого цвета, под рясой
Его просто не видно, но впрочем
И здесь оно лишь заметно
Потому, что луч света, нам неизвестный
Его освещал серой прохладой.
Да цепочка на шее из серебра,
Крест был под рубахой, если не ошибаюсь,
А может и нет, но в этом ли дело?
Серая сырость – странная штука
Мокро и серо, а знать разобрать
Что-либо точно совсем не реально…
И в этой неуемной дымке
Все лица «стерлись» и поэтому
Нам недоступны все описанья
Лиц, выражений и если же здесь
Говорится о лицах, то…
То это не точно – дымка мешает…
Священник вошел, если священник?
Но кто его знает, жизнь – странная штука…
8.
Весь общий план был крайне интересен,
Как будто тени танец свой танцуя,
Задействовали трех людей,
Как кукловод тщедушные тряпицы,
Но только почему-то стер с их лиц
Все краски до одной и свет оставил…
Оставил вроде… нечто… не сумерки,
Но свет…
Вошедший стражник был спокоен,
Он просто знал, что заключенный
Не будет делать лишних жестов,
Тут только опыт, «сын ошибок трудных»
И зоркий глаз, да точность нервов,
Кто караулил, тот поймет о чем я.
А остальным скажу одно,
Что это в каждом ремесле
Такое существует, да только
В очень разных видах и потому
Нам кажется порой, что это не одно,
Но все же… да вы всмотритесь в мир
Да повнимательней, не напрягая глаз,
Не думая о том, что после будет,
А главное не думать «КАК?»
Тогда вопросов лишних не возникнет…
Сам «силуэт» застыл в нелепой позе
Которую не просто описать
И только лишь поэтому о ней
Я промолчу…
Вошедший следом человек,
Тот, что с пятном, вдруг начал говорить,
Конечно, можно вам сказать,
Что он звучал, как голос свыше
Или что речь его была,
Ржавей петель, что у двери
Поймите же, что я не слышал
В сыром пространстве… черт возьми
А вы опять: «Откуда знаешь?»…
Терпенье братцы, всему свой час
Кто терпелив, тот больше знает
Я это к слову… прозапас
И вот он молвил… сказал!, если так удобней
9.
Все люди равны пред Всевышним,
Освободи свою душу
Христос своим распятием
Взял все грехи на себя
Мы должны только раскаяться
- Раскаяться? … В чем?
Скажите же Падре, в жизни своей?
Или в том, что я проклят с рожденья?
Сын мой, нет грехов не прощенных
Те люди, что в муку жизнь твою превратили
Так же стоят пред Всевышним
И он их оценит дела
- Значит ты меня бросил?
Ты назвал меня сыном, ты отец мой?
Безмерна боль моя, я тоже грешен,
И нет отличий у меня от всех других людей
- А знаешь ли ты, что значит
С волками питаться
И кстати у стаи не бывает волчонка,
Что без отца и голодный растет
Но ты ж меня бросил,
Как бросил и Маму
Своею кровью готов я вымолить
Тебе прощенье у Владыки
- Хотя какой ты мне отец,
Мой крестник стужа, крестил же…
Меня крестил холодный ветер
И вера мне дала лишь месть
Да будет свет в душе твоей
И лишь об этом молить я буду Бога
- Мать верила в Христа и добродетель
А ты ее прогнал, сказав что
Без причастия нельзя крестить ребенка
И если Бог един, и если ты его служитель
То отчего ж меня крестил не ты?
И не иной собрат твой по кресту?
Но как крестить младенца,
Когда причастья мать не приняла? ...
Быть может он осекся, а может нет…
Их разговор уже исчерпан и тут уже
Не нам судить – они лишь замолчали,
10.
За зарешеченным окном ночь бесновалась,
Ее, как будто бы с цепи спустили
И допустили до свободы и тут она…
Врываясь в окна, ломая двери,
Срывая крыши у домов,
Заборы превращая в хлам
По воздуху летали камни, палки,
Ошметки от чего-то, кусочки ткани,
Прохожих, забивая по углам
(И некоторых до смерти)
Звеня колоколами колоколен
А ветер один колокол сорвал
И по улице давай катать резвиться
Я молчу про юбки и штаны,
Что между делом были сорваны –
У каждого прохожего душа,
Как будто бы была без тела
Метались души, а тела за ними
Бессильно волочились
Дрожа от страха, ужаса
И тьмы кромешной…
В которой все кружилось, громыхало,
Шумело, било и кромсало,
Смеялось, хохотало от души
И даже у ворот тюрьмы,
Там раньше замок был,
Ночь кованные гвозди вынимала,
Шатая все массивное создание,
Как ветку малую березы…
Дрожало все и всюду, все стены, все дома
А сколько в эту ночь людей пропало!
Не только с улицы, но из домов
С кроватью уносило, да так что ни найдешь…
11.
Ночная кутерьма и непогода
Убрали верхние посты
И лишь один остался – над воротами
Но потому, что только он
Был защищен от ветра и дождя
Бойницей, из которой, сто лет назад
Смолу кипящую на головы сливали
В часы атаки прошлых лет.
Еще недавно оставалось таких вот мест
Не то ли два, не то ли три,
Как входа, впрочем, тоже,
Но замок был переведен
В иное качество – тюрьма
И потому остались лишь одни ворота,
Все остальные заложили камнями,
Бойницы, по ошибке тоже заложили.
Так вот, в такую непогоду один
Из верхних пост остался
И лейтенанту все казалось,
Что над котлом стоит ногой,
В котле варилось нечто
Из тел, вещей, камней и душ,
Кружило все и всех…
И в этой тьме, темней которой не бывает
Нарисовался черный плащ,
Поверх которого сидела шляпа
Уверенно и строго,
Причем все это двигалось спокойно,
Степенно, не спеша и, вместе с тем
Довольно быстро и направлялся,
Что было крайне очевидно –
Круг шляпы приближался
Ко рву с «гуляющим» мостом,
Свистящими гвоздями, словно пули.
Да, после бури на воротах гвоздей осталось
Ровно треть от нескольких сотен, заметим.
Казалось, что Дьявол захотел вдруг в темницу
И его подопечные черти, в силу того,
Что стали свободны, устроили ад
Причем для людей и зверей, не считаясь ни с чем.
Лейтенант подавился вином от удивленья
В плащ летевшие гвозди, плащ не касались,
Не огибали, а просто летели,
Словно плащ был из мира иного
И шляпа, как тень, бестелесная
Казалось, что гвозди пролетают насквозь…
Но как бы не казалось, с моста,
Как раз с того места, где в кипящей смоле
Погибло немало людей,
Вдруг донесся пароль – лейтенант поседел,
Стал седым в один раз, до момента сего
Был черней темноты, длинноволос и юн,
Еще бы на его глазах, дозор, что по мосту, шел,
Уходя от непогоды, расстрелян был гвоздям
И лейтенант все видел:
Как молодые, свежие тела, в миг стали решетом
И часть из них тьма утащила, а два оставшихся
По рву гоняла, как дети спички по ручью…
И «плащ» вошел в тюрьму через калитку,
То был старинный, древний лаз,
Который и помог пройти «плащу»,
Покуда цепь ворот заело,
Добавим и еще одну деталь,
Что именно тот «плащ» достал тела,
Среди той кутерьмы, это, в общем-то, к слову…
12.
Темный, сырой коридор,
Сквозным продуваемый ветром,
Пропитанный: болью столетий,
Шагами того, кто ушел навсегда
Проклятьями прокаженных,
Кровью неповиновенья,
Ароматами вин ушедшей эпохи
Звоном доспехов, ранами судеб,
Ворчаньем стражи на «гостей»
Ручьями ливней по трубе
И призраками ног под голоса камней
О, вереница дверей и замков;
О, вереница слепых коридоров;
О, веранда нелепых преддверий;
О, осколки дней уходящих!
Ты ли темница – гостиница боли?
Ты ли та дверь, что именуется выход?
Ты ли та плата, которую платят?
Ты ли тот, рок из которого вон…
Из которого тянет куда-то,
По-сути одно, а на деле другое
И, как ни крути, все выходит туда,
Но «туда» не зависит и не…
Так, вот в тех коридорах,
По «цепочке» охрана передавала:
«Приехал, идет…» или «Ждите, прошел!»
Система постов так же линия связи,
Тем паче в местах «не отдаленных»
Где вся охрана друг с другом знакома,
Тут работает древний закон
Мест, где народу немного
Скажем, «Закон коллектива»,
Конечно, не точно, но, все таки, близко…
По коридорам серым и черным (одновременно)
Где-то сухим, где-то влажным, с серою дымкой,
С шепотом стен, с перекличками вглубь
Шел человек в черном плаще, в черной шляпе,
А из-под шляпы нос большой и ровный,
Чем-то крысиный, но чем то кошачий
И глаза… глаза всегда видно…
Черный зрачок, окаймленный белою каймой
Насмешливый и смелый, уверенно-упрямый,
В глазах его всегда «тонул» любой собеседник.
Его имя растаяло, в многоличьи имен,
Так эпоха следы заметает, он любил говорить:
«Я рожден палачом и сколь веревочка не вейся,
Все равно совьешься в плеть,
В этой жизни все прескверно, потому я не поэт».
Обычно мрачен и печален, внимательно взирая…
Взирая на жизнь иных людей, на быт иных картин,
Он часто пил, слезу пуская, но дело знал
И головы рубил без промаха и «чисто»,
Насколько можно говорить так о работе палача…
Но все же интересней собеседника вам не найти
Умней и веселее, внимательней и чутче…
13.
Приветствую, почтенный сударь!
Топор-то не забыли?
А то, того…
(охранник чинно поклонился, чуть улыбнувшись)
- А то как же, достопочтенный страж…
(палач с улыбкой отвесил реверанс)
А может вы его того… ну в общем…
Завтра…. Если можно…
(палач немного удивился)
- А что приказ уже пописан прокурором?
(охранник с видом знатока лукаво подмигнул)
Ну… в общем… да… но… это…
Лучше завтра…
(палач как будто встрепенулся, то было видно по глазам)
- К чему тянуть? Удобней ночью
Нет ни толпы, а знать мешать никто…
Иль ты прознал что интересного
(охранник опустил глаза, в руках блуждало беспокойство)
Ну… как сказать… он без отца подрос
И это… он совсем не буйный
Себе под нос бормочет что-то, да и…
(палач задумчиво спросил)
- Бормочет, говоришь, а документы где обычно?
(охранник сумрачно и псевдобезучастно)
Ага, у коменданта, а может это твой,
По росту, вроде, ты; глаза – не разобрал
Конечно, грязноват, но все же…
Или нашел его?
(палач невольно отвел глаза)
- Да нет…
(охранник посмотрев в пространство коридора)
А если у цыган спросить… они же это…
(палач махнул рукой)
- Да бесполезно, след растворился на переправе
У «Сизого моста», я всю таверну на ноги поднял
Всё бесполезно, ушла за табором и сына…
(охранник знающе кивнул, чуть помолчав, добавил)
Эко, оно, однако…
(палач, как будто бы, очнувшись)
- Постой, ты нынче без вина и хлеба?
(охранник, словно только в этот миг заметил)
Ну, в общем … да … оно не согревает
В такую ночь бы у камина…
Вино я смертнику отдал….
А ты пешком пришел, как погляжу,
Сапог чуть поцарапан…
(палач увидел свой сапог)
- Карета, путь не выдержав, сломалась,
Вот и пришел пешком…
(охранник улыбнувшись)
Ну да с твоим-то топором…
- А почему же завтра-то?
Ты нынче крайне непонятен…
Дак… это… завтра праздник урожая…
И это… по законам нашим ты…
Это… в общем право у тебя такое…
- То есть?
Тебя священник спросит:
«Желает ли палач свободы человеку,
Во имя урожая, считая его грех
Не столь великим»…
И ты того… ну как это…
Ну, в общем, низвергаешь прокурора
Нам сам Король такое право дал…
- А что тебе до этого несчастного?
Ты говоришь, он грязен и может быть
Блудлив, как вшивый пес?
А ты его отмой и станет он прекрасен…
И это… ты ж всегда… ну…
Прежде чем того… бумаги там листаешь…
- Посмотрим, может ты и прав…
А праздник урожая разве будет?
Да, как обычно…
- А ты на улице-то был?
Да, как-то смена… и это…
- На улице немного поддувает, сквозняк
И дождик моросит, к утру наверно перестанет…
14.
В одной из старых башен,
Что чудом уцелела в страшной сече
Под сводом купольного типа
В узорах окон красовался старинный герб
Со львом, драконом, что скипетр в когтях,
Как братья держат, крылами и когтями,
Колонны храма подпирая,
В котором, меч и книга – фундамент,
Все это, словно на щите, который
В форме двух сердец на век соединенных…
В той башне и была комендатура,
Под куполом, которой стояло два стола
И на одном из них в ту ночь
Одна свеча горела, подсвечник сна лишая.
О, старины строенья, что современности
Смешны и допотопны, как старая кобыла,
Да молодые кони все борозды узлами,
Но быстро и, увы, в пустую,
Как после них-то урожай нам собирать?
А старый конь, что медленно, неспешно
Идет устало, словно нехотя,
Верней и урожай, что народится –
Удобней будет собирать,
Да и колосьям будет легче
Расти в шеренгу, нежели узлом…
О современность, ты куда спешишь?
Сминая на пути эпох уроки,
Гаврош и он же Кибальчиш
Нет, то не плохо, но это ж крохи.
В той кутерьме та башня,
Словно, тот Атлант, стояла
Молча и неподвижно,
Пред ней бессильной оказалась кутерьма
И дождь в бессилии бесился,
Но все впустую и за зря
Все современные чертоги,
Добавим к слову, были в разорении,
А в башне, между прочим, тишина.
15.
И мотылек, вокруг свечи, томясь
Кружил, вальсируя, смеясь
В нелепом, страстном вожделении
К огню! Но как? Постой спалишь крыла…
Куда безумец белокрылый
Огонь жесток, он, как судьба,
Не ты один отдашь ему все силы…
На фитиле, игриво, не спеша
Играя красками и светом
Любуясь играми теней, не замечает…
Не замечает ли тебя?
Мой белокрылый светоч поисков идей…
То красный, то багровый, то белей тебя
Он манит, он зовет… И ты пойдешь?
Этот воск – бесконечность,
Фитиль, словно, путь
Подожжешь ли ты крылья
Или дальше лететь?
И пыльца твоих крыл
Все, что будет потом,
Выбор твой и горящим лететь…
16.
За столом у свечи, мотыльком отгорел
Даже сына не знаю, этот мир,
Этот мир переполненный дел,
Этот мир обмелел без тебя…
Я давно постарел, в час, когда вы ушли,
Ох, не думал, что труд забирает
Забирает любимых, а так же друзей,
А семья, нет, семья отвернулась,
Ну да, сколь веревочка не вейся
Все равно укоротят
Хлеб не сладок, хлеб не горек,
Хлеб безвкусен – хлеб палача.
Вот еще одна душа
Под топор ложится,
Право, в общем, за дела,
Но по ночам опять не спится
Маленький мой, жив ли ты
Иль мой топор голову твою снесет
А цыган надо найти, вдруг да выйдет
Хотя, черт с ним, там посмотрим
Милая моя, унесшая мой сон
С родинкой не шее и сердцем…
Двадцать лет и все в пустую
Сколько дел пересмотрел
Сколько швали я перевидал,
С каждым говорил, да вот напрасно,
Все молчат, до топора,
А потом к священнику в слезах…
Этот безотцовщина,
Дел-то натворил,
А потом молится
Мол, коряво жил…
И закрыв бумаги, широкою рукой
Затушив свечу, смахнув слезу…
Бесшумно удалился, однако
Торопясь куда-то, его шаг бесшумен был…
17.
Господи, согрешихом на небо и пред Тобою!
Дай, Боже силы, рабу твоему,
Крест свой принять по делам, да по вере!
Не оступится, в пути своем бренном,
Да во имя Христа и Отца Вседержителя
Ибо, я грешен и мне покаяние
Грехи всепрощения, преклоненно колено…
Отче наш, сущий на небесах, да святится
Имя твое да придет царствие твое!
Да будет Воля Твоя и на Земле,
Как на Небе!
Прости, умоляю, раба твоего оступившегося
Гнев Твой праведен, да и мне ли просить,
За того, кто во мрак, душу Дьяволу продал
Отпусти же, грехи, как прощаешь всем нам
О, Всемогущий, низвергающий звезды,
Отпусти его душу и даруй ему свет
Он вкусил горький хлеб,
Он испил свои слезы,
Его путь по пустыне на окраине рек!
Его путь ни исходе – на пороге у вечности
Дай же силы на шаг, что ему предстоит…
На шаг к эшафоту, к течению рек…
Поддержи его Небо и прости Его Путь
Мать, сырая Земля – я молю всепрощенья,
Я готов этот Путь вместе с Ним до конца…
Дай же силы Господь! …
Священник встал с колен…
18.
Решетка камеры – дверь в лето
Уходящих жизней и вечерней полыни…
Клетчатое небо в перекличке,
Эхо строчек, что разбиты…
«Контур тела» сидел на прежнем месте,
Только не совсем, как прежде
Его шатало и сотрясало
И даже одежда, как приведенье,
Ловила судорог тревоги
Перекликаясь с мыслями
И серый сумрак был перемешан
Со слабым винным ароматом,
Плюс примесь хлебного закваса –
Прескверный вам скажу я аромат!
И дождь в окно стучался,
Да в пустую: окно – не дверь…
Дверь со скрипом и неспешно
Заскрипела заунывно,
Говорила или заворчала,
Но при том совсем не внятно
Не понятно, не брюзгливо,
Не фальшиво, не впопад,
Не ругаясь, не блудливо,
Но точно говорила
И говорила с палачом.
Палач зашел бесшумной, черной тенью;
Дверь выслушав, ступил,
Через порог ночных покоев,
Чуть оглядев, «дрожащий контур»
Чему-то усмехнувшись,
Но беззлобно и без опаски,
Однако, со странной, непонятною тревогой,
Чуть погодя, спокойно начал…
19.
Да ты чертовски пьян!
Готов ли к смерти? К ответу пред отцами?
Отца-то помнишь?
(«Дрожащая тень» встрепенулась)
Молчишь… ну что ж… молчи…
В твоих руках твоя судьба,
Конечно, если ты человек…
Завтра праздник урожая, если будет,
И я хочу узнать, за что ты это сделал?
Так вот, на празднике
Тебе даруют шанс и шею покажи-ка…
- Не знаешь, как рубить?
Да не об этом речь, тебе даруют шанс
Я должен знать, зачем ты это сделал,
А вдруг душа достойна шанса.
Я видел этот мир, и он не справедлив
Он души гнет, сильнее, чем подпруги
Ломает каждого из нас
Еще плюет в могилу, как вдогонку,
Да сапогом пинает прямо в пах
- Тебе-то что с того?
Мне? Ты пьян, приятель, или глух
К чему мне жизнь твоя, лопух!
Пойми же, странный человече…
- Тоже мне лекарь нашелся,
Да откуда ж ты взялся,
Такой весь красивый, как смерть
В черном, как бархат,
И, как саван, патлатый!
Доктор смерть-лицедей,
Черная слякоть…
И тут настала тишина,
А что случилось дальше?...
Я не знаю… одно известно
Разговор … охранника и палача
«Ну как… он… это… тот…
- Да нет, дерьмо и шваль
Таких не даром убивают
Мне очень жаль… ты…
Ну… того… не особо…
- Да ладно, в общем-то бывает…
Смена кончилась твоя?
Ага… тогда по кружечке «Заздравной»…
20
Утро. Серые тучи. Дождь моросящий…
Свет тонким лучом, сквозь тучи проползая,
Прополз на площадь Чудес Господних,
Сам город по себе, конечно интересен,
Но вам о нем не расскажу…
Разумеется, он прекрасен и это бесспорно
И после ночного погрома дожем и ветрами
Немного… Ну, «капельку»… малость…
Словно после набега тысяч две мародеров,
Хотя, пожалуй, нет десятка тысяч.
И лишь, поэтому мы остановим взор
На площади Чудес Господних,
А главное – на эшафоте или помосте,
Где в праздники актеры играют роли,
(На этом месте, через век, построят Театр).
Квадрат из камня выложен был ровно,
Поверх него настил и «сходни»,
Они менялись каждый год весной,
Который прилегал к стене
С двумя невзрачными, невидными
Окружной формы нишами,
Конечно, для актеров,
Что б в пору выступленья там маски одевать.
И если будем мы смотреть «из зала», от лотков,
То ниш нам просто ни видать,
А так же в ней актеров, иль человека,
Что укрывается, быть может… от глаз…
От глаз прохожих и камней площадных.
Когда же казни проводили, то привозили пень,
Окованный железом, и корзину, к ним…
К ним устилали путь коврами,
А в ниши ставили дозоры, на всякий случай,
Хотя еще ни разу они не пригодились,
Палач с дозором и приехал.
Пока дозор и седовласый лейтенант
Ковры, корзину, пень на место водружали
Палач исчез в проеме ниш,
Те, меж друг дружкой, сообщались
Проходом малым для спектаклей.
А город между тем «со скрипом»
Поднимался, «латая раны на ходу»
И он, народ, предметом наблюденья,
Палача, невольно оказался…
21.
В тот день на площади случился
Странный случай, что, в этот день,
Случался крайне часто, …
Случилось вот что – две процессии;
Одна – в нелепых колпаках, уже навеселе,
Танцуя и резвясь, на двух повозках
Множества вина и разных яств
(На свете разные есть люди
И нам ли их судить?);
Другая – в трауре и с музыкой печальной,
Повозка впереди везла покойника,
А может двух, если не боле
(Повозок в этот день чертовски не хватало)
За ней уныло плелся печальный,
Черно-погребальный хвост
Рыдая и молясь тому, кого распяли,
(Об этом позже скажет вам Палач):
Так вот они столкнулись
На самой узкой из семи дорог,
Что через площадь пролегали,
Но интересно то, что после встречи
Сам «Хвост» заметно поредел –
Толпа, что в колпаках, на площадь шла.
В толпе же обсуждали, казнят ил нет?
Такой их занимал вопрос,
Меж делом выпивали и… и…
Обнимая девок, мужики на время
В переулках исчезали … Зачем?
У них спросить, да рассмеются вам в ответ…
А разве вы не догадались?
Абсурд, но факт – трагедия одних
Касается, увы, не многих,
Не это ли рождает нищету?
Конечно, постоянно горевать –
Удел убогих, обиженных собой на век,
Судьба тут ни причем, то только их вина,
Они же, если верить, Библии Словам,
Есть дети Бога, а значит, часть Его…
Короче, они есть Бог, ну если «По-востоку»,
Конечно, не совсем, но, все таки, как часть…
Ну, я так понимаю, и души вечно же живут,
И только тело умирает, так в Библии написано…
Проверьте, если что не так…
22.
На площади к полудню ближе
Толпа росла довольно быстро
Зеваки, торгаши, мамаши с малышами,
И прочий люд, но без могильщиков –
Спешили все на праздник,
Казалось, что дождя ночного,
Как будто ни бывало,
Хотя на кладбище повозки
Возили мертвецов, еще три дня,
Причем на третий день
Казалось нормой то, что
Вереница бесконечна,
Как бесконечен век идей.
Так вот, толпа росла
Давая Палачу «продукт»
Для размышлений и ума
И я вам приведу его итог,
Его воззрение на мир людей –
Так Он смотрел на мир…
Вы спросите: «А ты?»
Какое дело вам до меня,
Я лишь поэт, все остальное –
Мелочь для меня,
А так же я оставлю себе Свое,
Пусть это будет тайной,
Которую узнают лишь века.
Давайте же вернемся к Палачу
С его раздумьями на каменной скамье,
В округлой нише, в глубине,
В дали от глаз, и жестов рук чужих,
В туманном сумраке под шляпой,
С опорой на топор и совесть…
О, совесть палача, итога «лишних»,
«Не нужных для людей»,
Если можно так сказать…
Судеб в вихре дней и суматохе
Тяжелый крест, немой порог,
Что полон тайн, среди дорог
Непостижимый и бездонный колодец мысли,
Специфика работы… и вот, что думал он…
23.
Толпа – безликое горнило, что
Состоит из миллионов лиц,
Которые, в фонарное светило,
Рождают узколобостью «преступный мир»
И каждый человек толпы
От богомольно монаха до девки,
Что без стыда, да за монету,
Снимает юбку перед блудом
(А зачастую нет, чья в том вина?);
От Короля до душегуба,
Что за монету, убьет младенца,
А с ним и мать его
(Напившись допьяна, кто виноват?);
От лекаря до отравителя,
Что вам в вино вливает зелье
И, как ни странно, не со зла
(Так, «интереса ради», что делать?)
Чья в том вина? Кто виноват?
Что делать? – вот вопрос!!!!!,
Что силится понять «кусочек от толпы»
И ради доказательства, «Спасителя на Крест!»,
Ведь он сын Бога на земле,
Что значит всемогущ, а значит сам…
Сам себя с креста способен снять
А ежели не снимет (сам себя с креста)
То это просто лишь еретик,
Что хуже душегуба, которого мы породили
Толкаясь и ругаясь за самый жирный пай…
Нам осязаемый мир важней, чем солнца свет;
Важней тепла, нагретый стул…
Гипотеза Должна… должна быть доказуема,
Да так, что б даже инвалид, любой из всех,
Сумел ее пощупать и осознать…
И каждый, что ни говори, боится за своё:
Отец за Сына, Мать за Дочь, Ромео за Джульетту,
Раб за Хозяина, Хозяин же за Власть,
Чиновник за Угодья, Крестьянин за Урожай,
Банкир за Деньги, Вор за Кошелек,
Горожанин за Уют, Трудяга за Работу,
Апостол за Слова, Издатель за Печать,
Держащий за Соответствие,
Дрожащий же за Страх, Верующий за Веру,
Сильный за Бессилие, Честный за Бесчестие,
(Все зачастую просто потерять боятся!)
24.
Толпа же наплывала, как прилив,
И все спешили на веселье,
На лицедеев, да к вину, обниматься,
Гулять, кутить, транжирить деньги,
В начале праздника же – Казнь!
Казнь зрелище кровавое
И, если б не корзина,
То скользкое и, кстати, очень,
Но красочность ее, как видно,
Крайне, очевидна – на казнь приводят
Одни родители детей,
Другие же им говорят о ней,
Как будто это чудо, которое…
Которое им рановато по годам
Иные же (родители) используют ее,
Как азбуку и говорят: «Наука!»
И только лучшие из них…
Хотя о чем я?…
Ах да, о казни… об эшафоте…
О пелене, которая слепа,
Карающая всех за все
Системой соответствий и стандартов,
Шаблонов, догм и красоты,
Которая одним приятна,
Другим же вся до тошноты…
Я извиняюсь, что отвлекся
И продолжаю мысли Палача
25.
Мой труд, пока толпа жива,
Народ – другая, но толпа,
Толпа из добровольных пленных,
Которые за качество тюрьмы
Готовы убивать, казнить в слепом угаре…
Клоака из лучших человечьих душ
Здесь каждый слеп, но только лишь,
По-воле по своей,
А как увидит он другого, когда…
Когда зациклен на себе,
Глядит на мир вокруг через себя,
Но много ли он видит?…
Что если не себя?
Естественно и появилось зло.
Добро и зло – две странные системы:
Добро – невнятное и светлое, безвольное
Дрожащее за вся и всех,
Молчащее в пустынных кельях
Или поющее «Осанна!» небесам…
С великой истиной в устах
Стоящее на коленях, причем, добровольно,
Снимающее с себя последнее,
Оставаясь при этом голой,
Что не мешает ему устраивать
Кровавые набеги во имя Христа,
Называть низость низкими словами,
Обходя друг друга стороной,
И вопрошая Господа Отца о помощи,
В том деле, которое не требует
Вмешательства иных существ,
При этом оставаясь островками
Надежды, веры и тепла,
Уныло, скупо, но освещая
Избранные души на Добрые Дела;
Зло – четкое и черное,
Чернее недр Земли,
Но собранное воедино, смелое,
Порой холодное и многоликое
Спокойное в течении дней
Как правило, достаточно свободное,
Всегда одетое и сытое,
В конюшне зла полно добротных лошадей
Меха, шелка, веселье, смех
Ни капли скорби, лишь иногда оно грустит,
Горюя крайне редко, предпочитая трауру
И одиночеству единство воплоти
Оно дружно, их рамки не мешают общению,
Но, вместе с тем в жестокости оно кроваво,
При чести всей ее – она бездонна и души
Низвергает в ад, терзая плоти как муку
Для хлеба черного из теста – слезы душ
Оно же безгранично
Помпезно, грандиозно
Под звуки радостные маршей
Всех без исключенья, особенно же
Избранные души на Добрые Дела;
Добро и Зло – благословляют,
Но что же лучшее из них?
26.
Тем временем по улице,
Которая в народе, а после и вообще
Через сто лет, когда построили театр,
Приобрела название «Судьба»,
Добавим, к слову, что ее название
В то время «Тюремная», табличка так гласила
На каменной стене,
Она вела от Площади Чудес Господних,
До здания, что называл народ,
«Покой для города за рвом»
Иль просто «Дом Чудес»,
Лет через сто, тюрьма оттуда съедет,
И замок переделают в музей…
Иными же словами, дорога та была
От площади к тюрьме, без всяких ответвлений,
С обоих же сторон, высоких две стены:
К тюрьме вели дороги три,
И эта первая была… дорога.
На площадь выехал
Разъезд из трех наездников
Их темно-синие плащи,
Скрывали всадников,
И капюшоны лица в шлемах закрывали,
Кирасы блеклый блеск виднелся на груди,
И копья, что на перевес, дорогу пешей страже,
Что тоже в синие плащи была одета
И клином шла вперед,
Освобождали путь от ротозеев
Предупреждая: «Посторонись!»
Сам «клин», как лодка на воде,
Разводом оставлял две лини прямых,
Тем, образуя ровный коридор
Из копий и щитов, а под щитами
Скрывались острые мечи,
На площади же в два ряда
Промокший эшафот надежно
Окаймляли во избежание проблем,
Что раньше пару раз за казни,
Те, что раньше были, возникали.
Толпа в волнении вся замерла
От ожиданий зрелища,
Что в прошлый год не состоялось
Палач же продолжал ход мыслей…
27.
Извечен труд мой – труд палача,
Они все делятся на расы и собранья,
На тех против и тех, кто за
Неволей из-за разделений вышла
Система наказаний, единая гребенка,
Что без стыда равняет судьбы все…
Их синие плащи, их чищены кирасы,
Их сапоги, мечи, щиты невежеству
Отпор и порицанье, но судьи кто?
И справедлив ли суд? Виновен ли тот,
Кого я должен буду в этот день казнить?
Конечно, его грех велик, но он ли виноват?
При том его вина настоль велика,
Что только Бог ему судья
А я его палач…
О, эти темно-синие плащи
О, эти символы как чести,
Так и бесчестья тех, кто носит их,
Кто долгу присягает,
Кто верен Родине своей,
Кто продает ее за грош.
Мундир – знак чести,
Но знаки зачастую знак меняют
В том выбор каждого
И мне ль пенять на крест,
У тех, кто выбрал путь –
Служить отчизне, не просто
Жить среди менял, что за монету
Покупают многое и многих,
Что, впрочем, и зачтется им
Когда их дети, внуки ли
За этот грех отцов невольно пострадают,
Увечьем ли с рожденья своего,
Жестокой участью дорог,
Которые их выберут и выбирают
Каждого из нас в свой час и день,
Как, впрочем, выбираем их и мы,
Тем самым, замыкая круг судеб.
Едино небо, солнца свет един,
Но почему-то земли и река
Вдруг делятся на разные угодья
Телега правосудия несется второпях,
И некому, на передышки час, у ней
В надежность рук, забрать поводья…
28.
По коридору из плащей
Не то, устало, не то, степенно,
Как будто бы плетясь
С тяжелой ношей на плечах…
Священник шел
В расшитой золотом и серебром
Тяжелой рясе, поверх которой
Массивный крест и ленты
Из шелка вытканы глазурью
На лентах чувствовалось
Благоговенье рук, которые
Соткали всю эту красоту.
На голове не менее массивный
Был головной убор с крестом,
Что виден ото всюду и везде,
Он вышит был не менее усердно –
Весь вид был странен, может быть,
Но все же красота с оттенками величья,
Которую не просто низложить,
(В поэме этой я не делаю различий
Меж разными к религии убранствам,
Как, между делом я замечу,
Названиям религий и богов,
Здесь Бог един а хоть и мусульманин!
Священник, Бог и крест, все остальное
Мы отпустим «на вольные хлеба»)
Священник бледен был,
И ежели уместно, то я добавлю,
Лицо помято было, вот…
И бледность та скрывала
Большие от бессонницы
Немые синяки, что говорили…
«О чем?» - не знаю…
Да и в этом ли дело…
Он шел пешком, хотя мог ехать
На телеге, которую возница вез за ним
Телегу с преступником,
Который был закован…
Священник, казалось, никого не видел
И шел, как будто по неволе,
Понуро голову склонив…
Палач же думал…
29.
Верить во что? В Бога иль в Силу?
Вера, что им дает, кроме стертых коленей?
Сила что им дает, кроме ссадин и шрамов?
Вера и Сила, как мой топор,
Который либо карает, либо дарует…
Вера моя мне дарует свободу,
Но я Палач и я верую! Просто верую!
Верую в силу, верую в разум
Не понимаю, но верую всем!
Вера моя – это видеть душою,
Ступать по камням сомнений,
Ложиться на ветер боли,
Наполняясь при этом силой.
Они пытаются веру мерить
Граммами понимания, осознавая
Но при этом дальше рук не видят,
Слепой вере других обучая.
Вся их вера, как «Дом Чудес»,
Вера их полна страхов
И осознанья, но не знаний,
Ибо, то, что знакомо ограничено
И предельно, что рождает
«Добро и порядок, спокойствие»
Образованье в монастырских покоях
Сформировалось и если станет доступным,
То будет гребенкой, что инакомыслищих,
Сперва на осмеянье, а потом на костер,
Если, конечно, не отрекутся
Ведь важно быть первым и даже лучшим
А те, кто все видит… мне очень жаль,
Им либо стать Палачами, либо Изгоями,
Где средство для цели становится целью,
Там родятся тираны, города же, как тюрьмы
Слова, как топор мой, пусть пусты,
Но при этом для власти метод управы.
И детские души ложатся, как хворост
Где правда – есть тайна, которую людям
Знать не дано, а значит и выбор
Не очень-то верен, топоры улучшают,
Дома же, как спички, с каждым годом все мельче,
Да и люди мельчают, стали,
Как малые птички, пугливы и серы
И других усредняют: «Нельзя же быть ярким.
А то ведь опасно, вдруг лишнее скажет»
30.
Возница был ни мрачен, ни весёл,
Ему, читалось по глазам, без разницы
Что смертника везти, что бочками вино,
В повозке с длинными бортами,
Что первый, что вторые
Все умещались без проблем
И даже, то, что по краям пути его
Стояло много тех,
Кого он темной ночью
Боится, как тень свою
В церковной ложе,
Ни капельки не волновало
Что ночью контрабанду,
Что днем овес, что смертника,
Ведь главное оплата.
Телега же скрипела,
Как ржавая петель, но по ночам ее же
Тихий ход не слышит даже мышь,
Которая в амбаре овес ворует,
И даже кошка завидует
Бесшумности ночных колес возницы
И не неизменный тертый, черный плащ,
Что в ночь не виден,
И ясным днем не привлекает взор,
Под ним всегда кинжал,
Который столько жизней перевидел,
Что может много рассказать,
Но эта тайна лишь вознице,
Да веку, что его родил, принадлежат…
В телеге сидел и сотрясался,
С перепоя, наш смертник,
Он чувствовал, что близок час,
И даже днем его лицо,
Как гладкая доска,
Да только серое от грязи или нет?
То не известно нам,
Под тучами казалось, что от грязи,
Сам он молчал и, может, думал…
А может, нет, как нам узнать?
Боюсь ни как, но может…
Палач же продолжал…
31.
Его везут, как зверя, разве что не в клетке
Его вина, его и грех – ему за то платить!
Но он итог – ошибка, продукт людей
И в том он не один, их много
И кто тому виной, не только он
Он, лишь тупик, в котором все,
Он, тот, кто никому не нужен
С рожденья проклят и распят
С другими на общества кресте.
Он, может быть, и сын мой,
Хотя навряд ли – она ушла с цыганами
Он сильный телом, а таких там ценят…
Душой же слабоват, но жаль, что грязен –
Был бы чист, так был бы шанс еще спасти,
А так кому он нужен, изгой гуманных,
Человечных, свободных, лучших – людей!
Он слишком ненавидит, нужна ли ему жизнь?
Добра практически не видел, способен ли простить?
О да, все говорят о доброте,
Да только доброта, для избранных –
Своих, кто с нами и кто Брат,
Другой же враг, тогда его долой,
Не трогаем, но и добра ни капли…
А как иначе? – ведь он Враг, он думает иначе,
Он без отца, без Бога, без друзей,
Он беден, ну силен, при этом глуп
Такой не нужен обществу людей –
Голодный оборванец и только в том
Его вина, его беда, его тяжелый крест.
Толпе, как впрочем, и народу,
Нужны такие, для битья и для «Науки!»
Он и мир их – общая вина.
Их слабость душ и общества мораль
Приводит всех нас к тупику
И к зрелищу – ко мне! (Выходит, я тупик)
Естественно они дружней –
Они познали жизнь во мраке!
Естественно все добрые слепы беспечно –
Каждый думает, по сути, о себе,
Рождая, так или иначе «преступный мир».
Забыли все один закон, то времени наука –
Богат тот, кто щедр и только в этом штука,
Но щедрость краем лишь касается вещей.
Он – общая вина, я тоже виноват…
32.
Палач надел перчатки из тонкой кожи,
По крепости они прочней жгута и стали –
Он взялся за топор и вышел на помост…
Однажды автору труда сего сказали:
«Ты, как камень черств и бездушен».
Но у вещей своя душа и память,
А с нею боль, отчаяние, слеза
И у камней сто крат – они все видят:
Их душа – глаза, их грубость – память,
Бессилие – их сила, молчание их – крик.
Так вот, в стене, над нишей,
Камень был один, что увидал картину:
На каменный квадрат с настилом деревянным
Ввели большого человека,
Что был одет в одни лохмотья,
И подвели его к пеньку в оправе,
И расстегнув наручники с цепями,
Колено преклонили…
Сам человек все сделал добровольно,
Ни возражая, без сопротивленья…
Священник, мешкая чуть-чуть,
Как будто, сомневаясь, подошел…
Неслышно что-то прошептал,
(Хотя, сказал – тут я не точен был)
По-моему предложил сказать о чем-то…
В лохмотьях человек устало отмахнулся…
Священник, медля, подождал и снова предложил
Тут человек почти вскочил
(Его держала стража)
И опустился снова…
Кому-то показалось – зарыдал…
Палач стоял в сторонке, словно сомневаясь
Одно понятно – он не спешил…
Под шляпой глаз не видно было,
Наверно милосердия то акт…
Прошло минуты две…
Толпа же нервно зашевелилась,
Но с площади никто ни шагу не ступил…
Священник снова подошел,
Как будто что-то вспоминая…
Священник вспомнил, и было начал,
Но человек в лохмотьях встрепенулся
И начал говорить – священник начал слушать…
33.
Я слышу смерть свою,
Отец, я заклинаю, дослушай речь мою!
Ты бросил в детстве с Мамой нас
И проклял я тебя, и если бы не она,
То я б тебя убил! И был бы рад тому!
Ты, говорящий мне о боге, чем,
Чем лучше ты меня, кто сделал это шаг!
О, да! Я виноват, как виноваты боги,
Что создали людей, наземный ад,
Который с Матушкой своей вкусил я!
Я ненавижу этот мир! Он глуп и слеп!
И я коряво жил, я ненавижу свет!
Я ненавижу всех за то, что в ад толкнули!
Себя я ненавижу, что вижу этот мир!
Я вырос в стаях двух и первую люблю я!
Люблю я Волчий кров! Людской же презираю!
За слезы Матери, за кровь собратьев по клыкам!
У вас – двуногой стаи, голодные дети,
Красивы слова, бессердечны законы,
Чем сильней человек, тем скорее он труп,
Чем умней, тем страшней его день!
Ваш закон лишь слова, что меняют свой лик!
Ваша вера лишь блеф, ну а деньги!
Деньги – тупик!
Говорите: «Люблю!», да вот только себя
Или что-то в себе, но не более!
Вы сильней, чем мой дом – стая волков!
Вы зовете волками жестоких людей!
Только волк справедливей, хотя бы честней!
В глазах у вас одно, а за спиной кинжал!
Я пришел к вам в ваш мир!
Я собратьев искал, после гибели стаи!
А нашел лишь тычки, да плевки!
Так в чем моя вина? Скажи, отец!
Я понял, что она в том, что жизнь!
Жизнь искал среди тех, кто выживает!
Так чего мне хотеть? Если брат брата бьет,
Сосед с соседом дерутся за забор,
Мать с проклятым сына должна умереть!
Потому что она портит мною ваш мир!
Потому что вы врозь и хорошие люди
Молчат по углам, не делая шаг, и молчат,
Презирают меня, за слова и поступки свои,
За свободу и правду! Я не правильно жил…
34.
И тут осекся он, просто замолчал
Палач подумал:
«Ну что ж, видать ошибся я!
Насильник, которого казнил недели две назад,
Примерно так же говорил, а я то думал…
Ну да, тот, что казнен недели две назад,
Что сделал он? Ах, да убил когда-то мать,
Сестру… и много к ряду лет насиловал
Немало… и этот тоже…
Хотя его-то грех иной, но все же…»
Лицо священника меняло краски,
В момент когда «лохмотья»
Речь говорили и в итоге –
Он стал белее полотна, белей, чем мел,
Лицо, как снег, глаза поблекли,
Стали, как мука, и он немея проговорил,
Но еле слышно:
«Желает ли палач свободы человеку,
Во имя урожая, считая его грех
Не столь великим»…
Палач, с усмешкой на устах:
«О нет, священный муж,
Грех столь велик, что только,
Только Бог способен в нем
Найти к спасенью путь!
И грех его – …»
Тут возмущенная толпа,
Речь Палача перекрывая,
Потребовала воли и свободы,
Тому, кто был на эшафоте.
Тогда Палач сказал:
«Ему дарую волю, лишь тогда,
Когда хотя б один из вас возьмет
Его к себе домой, и слово даст,
Что сможет обеспечить ему
Достойный кров и Честный труд!»
Толпа замолкла в миг и сразу,
И вроде бы была рука, да как-то
Враз она пропала или опустили
Другие горожане, не знаю точно…
Палач занес топор… стражник шею оголил…
«А шея чистая!» - скользнуло в мыслях палача…
35.
Лезвие топора, хладнокровное,
Без эмоций и нервов, но Палач…
Палач, сказав все о грехе его,
Решил, что это знак судьбы, и рассудив спокойно,
Все это взвесив не спеша, себя прекрасно зная,
Пустил на волю последний шанс,
Он знал, что дома нет у арестанта,
И медлил… он ждал руки…
Руки того, кто душу примет в дом,
Но безразличная толпа,
Ждала, в нелепом вожделении
И не нашлось того, кто был готов к тому.
Палач же знал, что сам не будет брать,
Он чувствовал, что старым стал,
(Труд очень быстро старит палача),
Священник был безмолвен…
Толпа ждала!.. И лезвие ждало!..
Но площадь, словно вымерла,
Последний взгляд, на пеструю толпу…
В надежде потаенной… но ни одной руки…
Ни голоса… лишь тишина…
36.
Эстеты, вам я говорю, закройте же глаза,
Сейчас топор, спускаясь вниз… кровавая глава,
Грязная работа палача – топор идет по позвонку
И раздается хруст, как осенью тростник сухой ломают,
По сторонам кровь брызжет,
Сама же голова летит в толпу – всех кровью заливает.
Чистая работа палача – топор ложится меж позвонков
И голова бесшумно ниспадает в корзину,
Туда же льет фонтаном кровь,
Корзину до краев порою заполняет,
(На этот случай рядом есть вторая)
В корзине голова, лежит она в соломе,
Все это «по уши» в крови… корзину же за тем уносят,
А вместо головы нам остается красный круг,
Или овал, и под него становится корзина, что поменьше,
Туда стекает ручеек… а тело же чуть позже и уносят,
Если не сразу, обычно чуть погодя…
И в безымянную могилу…
Ах, краски я забыл, багровый от бледно розового липкий,
Как лимонад, с оттенком черного немного…
Я думаю, что хватит – мне пора…
37.
Ах, да, откуда я все это знаю?
Мне камни рассказали порой осенней,
Шел под зонтом, споткнулся,
Камень в руки взял –
Хотел его швырнуть в канаву
И тут он мне…
Ах, вы смеетесь, тогда молчу,
Зато, кто терпелив был
Большее узнали,
Где?
Смотрите выше!
Да, да! По тексту
И вы найдете…
А запятые, орфография,
Слова там всякие…
Да ну…
Пусть головы ломает,
Тот, кто хочет,
Я ж написал, что знаю
Проверить бы…
Но как? ...
Об этом камни не сказали.
Ну ладно, я ушел…
P.S.:
А вот казнили или нет, не знаю –
Я спешил домой смотреть по ящику хоккей,
И поспешил, и не дослушал, не знаю в общем…
Я сам не понял…
Вот…
02.07.2005 года.
Второе июля!
23:49
|
|