(Смерть юноши поэта)
Дела давно минувших лет
Еще в веках хранит завет.
Вам передам его слова,
И, может быть, моя строфа
Не канет в темные лета.
Вам расскажу, мои девицы,
Про нрав египетской царицы,
Любви наперсницы и жрицы.
Она была душевна и добра,
Но только встанут лишь дела —
Она достоинство хранила.
И рассудительность ума
Ее прекрасного чела не омрачила,
Читалось много в нем огня.
Но трезвость хладную храня,
Себя она в узде держала,
Могла с собою совладать —
Все это было ей под стать.
Душою пламенной, живой,
Играли чувства в ней порой,
Но данью прожитым годам
Она совсем не полетам была умна,
В любви нескромна и вольна;
И ночью, сумрачной порой,
Блистала царскою красой.
................................
Над морем марево курится,
Ночь серебрится, гаснет день;
И в очарованную сень
Прохлада свежестью струится...
Сквозь сладкий дым
Блистает серебро да злато,
Кругом камения, шелка —
Все дышит роскошью разврата.
На ложе золотом, перед столом,
Царица чинно возлежит,
Златой венец на ней горит,
И сей таинственный магнит
К себе взывает и манит...
Сосуд любви и страсти нежной,
Готовый жажду утолить,
И счастлив тот, кто мог оттуда
Глоток блаженства пригубить!
Смиренный раб пред ней стоял,
Как ночи сладким покрывалом,
Из пестрых перьев опахалом
Ее блаженством овевал;
Огонь чертоги озарял...
Веселым, дружным чередом
Сидели гости за столом;
Среди гостей всего один
Последней ночи паладин,
Печальный юноша сидел;
Он на царицу все глядел,
Он глаз с нее не отводил;
И знак любви на нем почил.
Царица ж весела была;
Накинув белые шелка,
Она смеялась, ликовала
И торжество свое венчала
Подъятой чашею вина;
Улыбка жемчугом сияла,
И сладки были те уста!
А как смотрели те глаза,
Надежду чувствам подавая
И огнь желанья обещая
Любовной негой утолить,
Но душу юную сгубить!..
Ее глубокий, ясный взор
К себе все взгляды приковал,
И сердца страстный разговор
Порывы чувств в ней выдавал...
Она на юношу взглянула,
Огнем желания сверкнула —
И страстью взор ее блестел!
Он ей в глаза смотреть не смел...
Он только голову склонил
И в думу пал, и загрустил...
И больше взор не подымал,
Лишь тихо, скромно пировал…
Она бессловно поняла,
Что сердце юное питало,
Но вида все ж не показала,
Лишь знак любовный подала,
И, скинув белые шелка,
Поднялась с ложа золотого,
И за собою увлекла
Питомца музы молодого.
В уединенье, в тишине,
При ярких звездах и Луне,
Всю муку сердца разгадала
И негой страстной обещала
Огонь желанья утолить,
Но лишь с условием одним:
Он должен жизнь ей подарить!..
В нем сердце тут же колыхнулось
И к ней навстречу уж рванулось...
Царица ближе подошла
И, глядя в темные глаза,
С волненьем в сердце так рекла:
— Ты кубок с ядом сам возьмешь,
И сам отраву изопьешь,
Но только утра луч блеснет,
Заря поднимется, взойдет,
Ты навсегда уже заснешь!
— Согласен ты?
— Да, я согласен!
Твой взор так жив и так прекрасен!
Что я готов и яд испить,
Чтоб жажду жизни утолить!
— Ну что ж, я страсть твою
Блаженной негой утолю,
Но помни — жизнь твою
С рассветом я взамен возьму!..
Во тьме полночное светило
Дозором небо обходило;
И жизнь, покорствуя судьбе,
Зажгла огонь на алтаре...
И ночи сладостный покров
Объемлет ложе юной страсти,
И вдохновляет сладострастьем,
И в венах бурно плещет кровь...
И видел юноша, или ему казалось:
На ложе вольно разметалась
Не женщина, царица,
А кровожадная тигрица,
Венеры чувственная жрица!
Ее глаза огнем сияют
И чувствам нежно обещают
Всю муку страсти утолить,
Но жизнь поэта погубить.
Она с себя покров снимает
И белы плечи обнажает;
Душа пред нею замирает
И в муках страсти тихо тает...
Не шелохнется он, стоит:
Она пред ним, как сон, лежит...
Волнуется, дрожит...
И, покрывала разметав, падет...
И без остатка, всю себя,
В объятья страсти отдает...
О как нежна и как гибка!
Как движется ее рука... живот...
Он содрогается и льнет...
К ней прижимается и жмет,
И страстно грудь ее ласкает...
Она меж ног его пускает,
Вся изгибается, скользит;
Мутятся чувства, кровь горит...
И в муках страсти слышен стон,
В ее объятьях полонен,
Он гибкий стан ее обвил,
И жажду жизни утолил...
Ночной огонь уж угасал,
И колыхался, и пылал,
И сердцу юного поэта
О близкой смерти намекал.
Уж скоро утро ночь обнимет,
Прозрачный свой покров накинет;
На небесах взойдет звезда,
А голос шепчет: «Уж пора!..»
И вот настал тот страшный миг,
Он к ней главой своей приник...
Во тьме блеснула страшно тень —
То вестник утра, всходит день;
И сердце сжалось у поэта;
Царица внемлет трепет этот...
Неумолимо черны очи
Во тьме пылают страстью ночи...
Уж близок утренний рассвет —
Надежды жизни больше нет!
Молить ее, просить,
Чтоб сжалилась, чтоб пощадила...
Но нет, она неумолима!
С холодной дерзостью лица
В своем решении тверда…
Уж утро в воздухе витает,
Уходит ночь, редеет тьма;
И на Востоке уж звезда
Приход зари благовещает.
Любовь и Смерть сошлись,
Печально, тихо обнялись;
Трагедий ночь полна!
Лишь только полная Луна
С небес взирает одиноко,
Вздыхает сонно и глубоко...
И плещут волны в дальний брег;
И счастлив будет человек,
Кто кубок жизни свой храня,
Чрез жизнь всю пронесет,
Ни капли не прольет
И изопьет до дна...
Царица вздох последний
В устах младых ловила;
Но время вышло, вышел срок,
Уж время казни подходило;
И с чашей страшной, роковой
Своей холодною рукой
Старуха-смерть певца манила...
Его покорный, робкый взор
На кубке с ядом вдруг застыл...
Он кубов взял... и задрожал...
И чуть его не уронил —
В ее глазах немой укор,
Он в них читает приговор.
И передать того нельзя,
Как он смотрел в ее глаза!
Как на колени тихо встал,
Как яд покорно отпивал...
И молча в ноги к ней упал...
Он кубок смерти иссушил,
И смерти знак на нем почил.
Испив любовных сладких мук,
Огонь в груди его потух.
Как зверь подбитый, он лежал,
Согбен от боли, и стонал,
Он в страшных муках умирал...
Лишь только сладкий фимиам
Туманом вкруг него дымился
И тихо к небу возносился
Во славу греческим богам...
Он жил лишь потому, что он любил;
Он сладкий плод любви вкусил.
И вот — он мертвый пал у ног ее,
Что ж, сердце дрогнуло ее,
Но смерть она его примет
И гордо прочь отсель идет...
Восходит Солнце, всходит день,
И утра ласковая тень
Покои царские обнемлет,
Но сердце юное не внемлет...
В нем жизни больше нет!
Наивный юноша, поэт,
Погиб; что вешний цвет
Надломлен бурей и дождем,
Едва весною пробужден.
И страшной тайны ночь полна,
Душа касается небытия;
Но гений смерти невидим,
Лишь слышен гул ночных глубин...
|
|