ОРИГИНАЛ см.:
http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=45&tid=49249&pid=0
БЕРЛО. РЕПРЕССИИ. СЕЛЕЗЕНЬ. С КЛУБНИЧКОЙ.
Попытка создания интеллектуальной прозы
"Берло". Так называлась забегаловка на Невском проспекте в Петрограде. Расположенная покоем на интеллектуальном пересечении Казанского собора и Моховой, она привлекала многочисленных едоков со всего Большого города, нежно любимого.
В подвале жарила шашлыки некая Саганэ – русская, музыкант с чертами Анук Эме. Вы понимаете, что я хочу сказать? Ни один мужчина не проходил мимо.
На ней ( Саганэ) всегда были засаленная миниюбка, задымленная рубашка с обгоревшими клапанами, как на двигателе внутреннего сгорания, понимаете? О двигателе – позже. Она (Саганэ) никогда не курила, так как пепел должен оседать на шашлыках только со стороны внутреннего огня, понимаете?
Мужчины любили «сагашки» – так едоки называли эти агатовые, неземные кусочки засушенного душистого мяса. Особенно возбуждал мускат, или мускус, уже не помню точно.
«Я ДЕЛАЮ шашлык, - часто говорила мне она, одергивая юбку в те считанные минуты отдыха, моего отдыха. «Еш, еш до конца, малчик» (у меня тогда была короткая стрижка, чтобы отвязалась Юля, которая нас с Дмитрием в ТЕ ГОДЫ не хотела).
Берло для меня загадочная субстанция, тем более, я не знал тогда, что это на языке музыкантов означает «ЕДА». Хотя последняя здесь ни при чем. Причём – взаимопроникновение. Человека в женщину. Понимаете меня?
Соитие с мельчайшими нюансами бытийной структуры. Меня тогда очень будоражил этот вопрос. И я знал, что не всё так гладко. Пример? Генри Миллер, возбуждавший мои лучшие поэтические нюансы даже сильнее, чем Кассовски, занимался простым соитием с любым гендерным корреллятторромм. А после – причащался.
Я – до. Едой, или берлом, понимаете уже, что я хочу сказать. Спасибо, Повар!
Саганэ отошла в возрасте 40 лет, неосмотрительно отравившись собственными шашлыками… .
Забегаловку закрыли, здание (здесь, здравствуйте, здоровье, ни зги) сравняли с землёй, шашлыки развеяли по ветру. Поветрие…
Так вот, п р и ч а с т и т ь с я к миру секса не-человеков, пусть не религиозному, но медитативному, можно с помощью берла. Я настроился на семантический ряд, и в голову, напоминающую после спорадического депрессования вакуумный пакет, тупым органом воткнулась кулинарная идея.
- Лара, - сказал я соседке по мобильнику, вернее по коммуналке, - пригласите гостей. Я слышал, Вы изысканный специалист по готовке домашних птичек. Я – тоже еще могу. Давайте уготовим утку, или гуся, наконец. Надоел постный депресняк Александроffа и мусульманские проблемы Мойсея, посыпанные специями Тубольцева. Угу?
- Ага! Будете, Сол, на Привозе, следите за шкуркой. Она должна быть желтой. Сливочной. Уже подбитой молодым жирком. И не ищите легких путей. Моя уже прилетела от покорной свекрови на самолетике.
- О’кей. Повенчаемся, голубка моя!
Мы купили всем соседям билеты в Александрийский театр, где давали в тот вечер «Дафниса и Хлою», или «Кето и Котэ» - не упомнил впопыхах правильного настроя на кулинарный секс, расположились сразу на двух столах, обитых потертой детской клеенкой голубоватого цвета с сохранившимися по сей день следами давних родов и попачканных подгузников, так возбуждающих аппетит воспоминаниями, и занялись делом.
Я нежно вытащил из имрортного пакета, чтобы не повредить его (можно использовать вторично), аккуратненькую крупную уточку свободного полета – из Дании прилетела, какая еще Кубань! Начал разделывать. Она пахла как мускатный орех, возбуждая все мужское и пристойное. Тоненький, остро отточенный ножик нежно скользнул между ягодицами и проделал там маленькое отверстие. Я аккуратно вставил туда мизинец, подцепил ногтем сумбур ассоциаций и, наматывая кишечки на руку, освободил мою курочку от лишнего веса. За бесконечными ниточками тоненьких кишок потянулся желчный пузырек. Во мне и так много желчи, запорошенной сумбуром собственных ассоциаций и воспоминаний о былом сексе минувшей весны, весны ТАКОЙ любви, поэтому лишняя чужая желчь в блюде моей жизни может оказаться изысканно-лишней. Стало жарко. Я снял пиджак и остался в одних носках на босу ногу.
Лара, разгорячившись от натирания мозолей на руках, втирая в утку крупно молотый кофе, Арабика по запаху, м-м-м!, смешанный с крупными кристаллами каменной соли, уже расстегивала жирными большим и указательным пальцами застежку на бюстгалтере. «Финский, - отметил я про себя, - эх, испачкает!»
В маленькое ответие в нежной утице я вставил огурец, чтобы слегка его расширить, присмотрелся – мало! Кабачок помог довести всё до нужного уровня.
Я аккуратно, чтобы не заломать нежные уже лишенные растительности крылышки, обмыл свою прелесть под проточной водой, слегка ржавой – из Мойки качают – и аккуратно влил в промежность с пол бутылки водки «Серый Гусь». Для дезинфекции. ОРЕХ. Лара вставляла его в свою желтушку. «Боже, - подумал я, - Боже мой! Кто это сможет понять? Какие гости?»
- Какие гости? – спросил я Лару, подойдя близко-близко и массируя её плечики своими жирными руками.
- Это сюрприз. Мир населен независимыми невиновными людьми. Все население. Минус я. И темнеет мир вокруг меня, - выдохнула она нежными губами, пахнувшими винным уксусом, которым она обрызгивала определенные места своей жертвы, как бельё перед поглаживанием утюгом. Она жевала величаво –вялый чернослив. На что она намекает? Вовсе нет!
Я вставил в хрустально-гигиеничное чрево огромную айву, аккуратно поглаживая имбирные бедрышки. Лара собирается жарить свою жертву три часа. Она засохнет до состояния ореховой скoрлупы.
Духовка! Я поставил 375 градусов.
- С ума сошел, - нежно сказала Лара. Пожар устроишь. Кровью будем мазать косяки.
- Я больше не курю ЭТО, - честно признался я. – Тают хрупкие карамельные мосты между нашими душами, и темнеет мир. Жаль Повара нет.
Мы приблизились опять друг к другу. Потянулись замутненными душами и губами.
- Это по Фаренгейту, - выдохнул я, раскачиваясь – нужно же было деть куда-то остатки «Серого гуся».
- Олдбой будет, - призналась Лара, протягивая нежную жирную руку куда-то вниз меня…
- Олдбой?! – вскричал я. – Олдбой? Он же пьёт САКЭ! И посмотри на его Баленка. Только их двоих не хватает! Ты бы еще зайцев дедушки Мазая пригласила!
- Свою чушь почитай, - парировала Лара. – «Дай войти мне в тебя»… Бр-р-р…
- Ланно, сказал я и начал одеваться. Мне еще в аэропорт, а Пулково - вона где…
А утка моя идет в духовку первой!
- Это еще почему, - вскричала Лара, натягивая узкую юбку.
- Потому что, в отличие от твоего селезня, она – дама! И неужели ты не почувствовала своими огрубевшими от психологического одиночества пальцами его ПИНАС?
В коммунальную парадную дверь позвонили. Я, схватив чемодан, отталкивая Лару бедром и обтирая руки о пиджак, проворчал: «Двум из осужденных, а всех их было четверо, думалось еще: из четырех двоим. Ветер гладил звезды, широко и жертвенно, нежным чем-то, чем-то жиждущим своим.».
Этого Лара не смогла выдержать и резким движением бедра опередила меня, открыв двери.
У крыльца стояла повозка, в которую были запряжены Сахранов, Такой-то-Сякой и Олдбой. А на облучке сидел Мишечка Лезинский и щурил свои Севастопольские глазки.
- Стомоксис, я совсем промоксис, - сказал я, раздвигая руками этот саркофаг. - Спасибо за секс!
Надо жить дальше. И глубже.
|
|