Михалыч бросил папиросу и посмотрел на часы под расписанием. Покачал головой, поежился от утреннего холода. Что-то Михеич совсем опаздывает, не похоже на него. Да еще уперся именно туда ехать — и электрички редко останавливаются, и не любит он это место. Но Михеич вчера все-таки уговорил его, что надо именно в тещин березняк, где можно найти хороших белых. Машуке, внучке его, в садик нужно. Ну, тут уж ничего не попишешь, Машука для Михеича — это святое. Однако время идет.
Михалыч недовольно крякнул и достал новую папиросу. Чиркнул спичку, спрятал ее от ветра в ладони, затянулся. Когда поднял голову, увидел Михеича, тот торопливо семенил и виновато улыбался. Он вопросительно повернул голову в сторону билетных касс. Михалыч помахал купленными билетами и, наспех затягиваясь, пошел к электричке. До отхода — две минуты, должны успеть. Он встал в дверях последнего вагона, спустя минуту вбежал запыхавшийся Михеич. Двери зашипели, электричка медленно отползала от перрона, оставляя опоздавших. Старики прошли в вагон и сели у окна.
Было раннее осеннее утро. Публика в вагоне была немногочисленная и довольно однообразная: рано вставшие пенсионеры с сумками на колесах и газетами в руках да грибники с пустыми корзинами. Правда, из некоторых корзин вкусно пахло еще не совсем остывшими пирогами или другой снедью, виднелись горлышки бутылок. Грибную охоту полагалось сперва благословить рюмочкой. Поймав взгляд Михалыча, задержавшийся на одной такой корзине, Михеич довольно постучал себя по нагрудному карману и показал горлышко старой фляги. А то, что Маша с мамой собрали деду перекусить, сомнений не вызывало.
Когда выходили из электрички, Михеич споткнулся в дверях. Как-то задумчиво проводил ее взглядом. Михалыч закурил, и они пошли по перрону, поеживаясь от утреннего холода.
Михеич вообще вел себя как-то странно. И опоздал, и всю дорогу жадно смотрел в окно, дергал его постоянно. Михалыч вообще не любил разговаривать. Они поэтому так и сошлись с Михеичем, что тот просто понимал его и никогда особенно не лез. Иногда, правда, бывало, заходил он и часами мог разговаривать, вспоминать, но никогда не ждал участия, поэтому и слушать его было легко. А сегодня он весь какой-то дерганый, будто все, что видел, проверял: так ли? Словно ждал какой-то отдачи, услышать что-то хотел. Вроде дома ладно все, что ему неймется?
Ну вот, опять застрял на переезде. Все смотрит на семафор вдали. Что ему? А, зеленого света захотелось. Ладно, спешить некуда. Маловато, наверное, папирос взял. Да примерз он, что ли?
Михеич виновато улыбнулся, вздохнул как-то обреченно и зашагал уверенно в сторону редколесья. Семафор продолжал светиться красным глазом.
Было тихо. Осеннее утро дышало торжественной тишиной. На небе словно застыла размытая дождем серая акварель. Всю ночь шел сильный дождь, под ногами немного чавкал мох, от земли струился свежий запах осенних листьев. Грибов пока не было. Зато и срезанных ножек, и выброшенных червивых тоже. Значит, первые. Еще бы, в такую рань.
Они шли уже не спеша, недалеко друг от друга. Михалыч плохо ориентировался и не любил аукаться.
Небольшие елки и мокрые кустарники цеплялись и брызгались, до березняка еще далеко. Ну, вот и она — сочная, крепкая, с желтой шляпкой подружка-сыроежка. Михалыч не спеша нагнулся, поставил корзину, обтер нож о штаны, срезал — чистая. Ну, вот и пошло дело. Потом их стало больше встречаться, кучками, разноцветные, липкие, в иголках и листьях. Потом уже и свинушки, и чернушки, изредка подберезовики и подосиновики. Михалыч был уже весь в охоте, совсем забыл про Михеича. Пока тот тихо не потянул его за рукав, когда он собрался залезть на дно воронки за семейством рыжиков. Михалыч недовольно посмотрел в корзину Михеича. Там лежало несколько неаккуратно сорванных грибов, а у самого Михалыча заполнена почти половина. Странный он сегодня какой-то.
Михеич хлопнул себя по карману с флягой. Да ну, рано еще. До березняка дойдем, тогда на опушке — ладно. И куда спешит? И белых нет еще. А Машке самый большой гриб обещал.
И Михалыч полез в воронку. Когда выбрался и отряхнулся, посмотрел на Михеича. Тот задумчиво брел почти по самой тропинке, изредка наклонялся. Все чаще останавливался и смотрел на небо. Солнце так и не рискнуло пробиться на небосклон. И что он там увидел, в этой серости?
Михеич прислонился к березе и стал палкой сшибать влагу и листья с маленьких елок. Михалыч недовольно крякнул и полез за моховиком.
Вадик соскочил с подножки автобуса и по привычке посмотрел на окна дома. Кухня ярко светилась, в остальных комнатах свет не горел. Закончив все дела и освободившись пораньше, он шел домой с двумя кассетами, которые надо было сегодня посмотреть и уже завтра вернуть. Ах да, еще обещал Асе с Машкой позаниматься. Опять некогда и очень охота спать. Может, дед выручит. Кстати, почему не видно в его окне синеватого света телевизора? А, он же в лес Машке за грибом смотался. Уже скоро совсем стемнеет, значит, вот-вот вернется. Они за день друг без друга соскучились, может, и получится посмотреть «видик». Ну ладно.
Дверь открыла Ася и, убегая на кухню, быстро проговорила:
— Раздевайся скорее, у меня все бежит, кипит, горячее.
— А где Машка?
Ответом на вопрос явилась из комнаты сама Маша, в старых дедовых тапках и с большим будильником в руках.
— Привет.— Маша поцеловала отца в щеку и тут же выпалила: — Деда придет, когда будет вот так.— Она показала, как будет шесть часов вечера.— Я все утро запоминала.
— А как же он тебя оставил? — спросил Вадик, делая вид, что ничего не знает.
— Вадик, Маша, мыть руки и за стол,— торопила с кухни Ася.
Маша потащила отца в ванную и по дороге оживленно рассказывала:
— Деда поехал добывать мне самый большой белый гриб.
— А почему «добывать»? — спросил Вадик, поднося Машу к раковине на руках. Это было традиционным баловством: Машка болтала ногами и старалась как можно больше обрызгать папу.
— Потому что большие белые грибы сторожат сердитые великаны. Деда выполнит их поручения и за это добудет гриб.
— Это он тебе вчера вечером рассказывал?
— Ага, эти великаны, они разные бывают, а чтобы попасть к сговорчивым, надо очень рано уйти и весь день трудиться. И еще до темноты вернуться домой, а то гриб обратно в лес убежит.
— Ладно, вытирай руки и бегом на кухню.
— А ты?
— Я уж как-нибудь без тебя справлюсь.
— А точно вымоешь?
— Иди, иди.— Вадик легонько шлепнул Машу по попе, и она зашлепала большими тапочками в сторону кухни.
Вадик долго мыл руки и думал, что в другой раз он опять бы надулся: «дескать, не успел домой прийти, а она сразу про деда». Но сегодня дуться не хотелось, тем более что с кухни доносились очень аппетитные запахи, а в сумке лежали две кассеты. Дед придет, будет весь вечер рассказывать Маше про битву с великанами, Ася не будет сердиться.
Вадик вытер руки и прошел на кухню за стол. Машка по привычке болтала ногами и из-за этого большие дедовские тапки постоянно сваливались с ее маленьких ног и падали на пол. Рассольник со сметаной удался на славу, и, к Асиной гордости и радости, Вадик с Машей пожелали добавку. Маша взволнованно спросила:
— А деде хватит?
И, вдруг спохватившись, вскочила из-за стола и понеслась в коридор босиком, потому что тапки снова упали.
— Маша, в чем дело? — строго окликнула ее Ася.
Но Маша уже вернулась и поставила на стол большой будильник. На часах было половина шестого.
Старики сели у поваленных берез. Михалыч недовольно косился в корзину Михеича. Когда он вытащил оттуда пакет с бутербродами, она совсем чудно стала смотреться. Несколько неаккуратно разбросанных грибов и один белый, один — но какой красавец. Именно это превосходство и не давало Михалычу покоя. У него почти полная корзина, а вот белых так и не попалось. И как его Михеич унюхал, ходил ведь все больше по сторонам смотрел, а вот... Подбежал к нему радостный, запыхавшийся, все, дескать, мне больше ничего не надо. Увидел подходящее место, плюхнулся. Уж наливал бы скорее, а то все болтает. И чего ему неймется. Опять про войну, про Кавказ, как его Маша встретила, как Ася родилась. И про Машуку, внучку, как ждет его, как волнуется. Надо же было так девку прозвать — вот чудной, ей-богу. Точно контузия о себе говорит, его же на Кавказе ранило, под горой Машук. Он в каком-то журнале Машке картинку раскопал и все ей рассказывал, что она, как эта гора, в его жизни занимает огромное место... Может, не слушать его. Быстрее будет. Ладно, сейчас до кустов, может, там чего попадется.
Михалыч резко поднялся и зашагал к густому орешнику. Михеич сам с собой качал головой.
Михалыч оступился, чуть не упал. До чего же надоела эта мокрота вокруг! Может, в тех елках... Ах, ты... Прямо под ногами лежала шляпка от белого гриба. Видимо, он сам его и сломал. Не такой, конечно, красавец. Ну, ничего, сейчас на спичке соединить ножку со шляпкой — и пусть кто догадается. Михалыч почти бегом возвращался к пням. Сейчас, чем языком болтать...
Михеича у пней не было. Вернее, Михалыч не сразу увидел его. Увидел он руку, рядом с ней опрокинутую фляжку. Остановился недоуменно. Полежать, что ли, приспичило? Дурной, заболеет еще. Вдруг у него екнуло в груди. Руки задрожали, гриб упал и снова развалился. Он кинулся к пню, из-за которого торчала рука.
Михеич лежал ровно, одной рукой крепко прижимая к груди найденный для Маши гриб. На лице была спокойная улыбка, глаза застыли один на один с этим серым небом. У Михалыча подкосились ноги, он сел на землю рядом с пнем. Господи, что же теперь?.. Он еще раз посмотрел на Михеича. Потянулся к его руке. Холодела. Хотя он и так уже понял все. А лицо Михеича все было спокойно устремлено к этому серому небу.
Вадик щелкнул переключатель, посмотрел на часы, было восемь. Поймал себя на мысли, что не столько смотрел фильм, сколько отключился, провалился в усталость. Хорошо, никто не мешал. Тут он вздрогнул в кресле. Время — восемь, где же дед? Было подозрительно тихо и в Машиной комнате, и на кухне. Стараясь не шуметь, он прошел на кухню. Уткнувшись лицом в полотенце, Ася плакала, пыталась делать это беззвучно. Вздрогнула, подняла голову испуганно, но, увидев Вадика, попыталась улыбнуться:
— Хорошо — ты... Я думала — Машка.— Слезы давили ее, и еще она очень боялась громко всхлипнуть.— Уже час пытаюсь уговорить себя пойти к ней в комнату... Побыть с ней... Надо же что-то говорить... А я...— Она снова спрятала лицо в полотенце.
Вадик сжал ее плечи, покачал головой. Слова все были глупыми и ненужными. Ася судорожно всхлипнула, подняла голову:
— Ты... Может...
— Да, конечно. Да что ты, мало ли чего задержался. Я сейчас к ней пойду.
Вадик посмотрел в окно, снова покачал головой. Ася стала затихать.
— Что делать-то будем? Он пожал плечами.
— Пока я пойду к Машке. Когда ей спать?
— В девять... Но ведь она без него не ляжет!
Ася смотрела на мужа с какой-то нелепой надеждой. Вадик вздохнул и пошел в комнату к дочери.
В комнате горел ночничок-колобок, Маша прилипла носом к окну и на запотевшем пятне выводила какие-то закорючки.
— Ты чего в темноте сидишь? — спросил Вадик и зажег свет.
— Не надо.— Маша оторвалась от окна.— Так остановку плохо видно будет.
— Тебе же низко, неудобно,— сказал Вадик, подкладывая ей под колени подушку.
Маша с благодарностью посмотрела на отца. Потом напряженно стала водить пальчиком по циферблату. Вадик сел рядом на диван, Маша перебралась к нему на колени и сказала:
— Уже прошло вот так и вот так.— Она показала расстояние от шести до семи и от семи до восьми.— А деды все нет.
— Два часа прошло уже, да? — спросил Вадик, поудобнее устраивая ее на коленях. Маша смущенно молчала. Время было для нее загадкой, с которой она никак не могла справиться.
— А деда не говорил, куда пойдет, с кем? Он же тебе все рассказывает?
Маша продолжала играть в руках будильником. Потом вздохнула и сказала:
— Кажется, с дедом Михалычем. Мы с мамой вчера бутерброды для двоих делали.
Вадик ласково щелкнул ее по носу:
— Это ты уже умеешь бутерброды делать? Машка захихикала:
— Не-ет, не совсем. Мама резала, а я кусочки на хлеб раскладывала. А потом в кучку и в пакетик заворачивала.
Маша перебралась на подушку и снова прилипла носом к окну. Вадик молчал в каком-то отупении. Послышались шаги, в комнату вошла Ася. В руках она сжимала все то же полотенце. Маша оторвалась от окна:
— Мамочка, можно еще чуть-чуть?
Ася подошла и молча погладила ее по голове. Потом выдавила из себя:
— Можно.
Она села на диван, продолжая теребить полотенце. Встрепенулась на минуту, но тут же снова опустилась на место. Вадик вопросительно взглянул на нее.
— Телефона-то у него нет,— объяснила свое движение Ася. Маша смотрела в окно. А Вадик и Ася все сидели в каком-то оцепенении.
— Уже надо что-то делать,— сказал Вадик вслух. Ася тревожно обернулась на Машу, та не отрывалась от окна. Потом нехотя сползла с подушки и сказала:
— А я могу показать, где живет деда Михалыч.
— Это еще зачем? — устало спросил Вадик. Но Ася оживилась:
— А ты точно знаешь? — И сама себе ответила:— Ну конечно, ты сто раз туда ходила.
Вадик все не мог понять, к чему это. Потом сообразил и снял Машу с дивана на пол.
— Бегом марш одеваться.
Маша вопросительно посмотрела на маму. Но Ася уже поднялась с дивана и сказала:
— Иди, иди. Нагуляешься по воздуху, крепче будешь спать... А заодно и узнаете...— Тут она осеклась, но Маша уже убежала и через несколько минут нетерпеливо топала по полу резиновыми сапогами.
— Маша, ты носки шерстяные не забыла?
— Не-ет. А папа долго будет одеваться? Вадик пошел в коридор. Быстро одел куртку и всунул ноги в ботинки.
— Я готов, пошли.
Ася вышла из кухни с маленькой шоколадкой в руках:
— Это вам для вдохновения.
Вадик осторожно положил ей в карман халата зажигалку и кивнул на шкаф, где лежали сигареты. Ася благодарно вздохнула. Маша уже жевала шоколадку. Вадик взял ее за руку и пошел к лифту. Очень хотелось вернуться и застать деда уже дома. Не ходили электрички или еще что-нибудь такое, что часто случается, но на душе скребли кошки. И черное окно дедовой комнаты зловеще смотрело в спину Маше и Вадику.
Третий час Михалыч пытался остановить машину. Редкие легковушки, высветив фарами фигуру старика, отчаянно махавшего руками, увеличивали скорость и проносились мимо. В кабинах грузовиков, как правило, уже сидело двое. Однажды лишь притормозил водитель, но когда Михалыч показал рукой на Михеича, которого он прислонил к березе, тот закачал головой и уехал.
Папиросы давно кончились. Заветная фляга и картошка с салом так и остались около пня. Не до них тогда было Михалычу. Чернота осенней ночи была слегка разбавлена серым, словно подсвеченным небом и желтеющей листвой, золоту которой Михеич так радовался в электричке. Михалыч все не приходил в себя, ему все казалось, что он спит и видит кошмарный сон, никак не может стряхнуть его с себя, очнуться. Он два раза обошел лужу на обочине, тупо посмотрел на небо, подошел к белой полосе, разделяющей шоссе. Оглянулся на Михеича, все так же неестественно прямо сидевшего у березы, развел руками. Сел на проезжую часть, скрестил руки на коленях. Машин не было уже больше сорока минут.
Кто-то тряхнул его за плечо. Михалыч вздрогнул и поднял голову. В ярком свете фар молодой парень в телогрейке и кирзачах казался ему пришельцем с другой планеты.
— Ты чего, черт старый, рехнулся совсем?
Михалыч хотел встать и все объяснить, но онемевшие губы не слушались его, руки и ноги отказывались двигаться. Он только мотнул головой в сторону Михеича и злобно подумал: «Проваливал бы ты скорее, только немного забылся...»
— Сидит, что ли, кто? — спросил парень, посмотрев в сторону Михеича. Михалыч судорожно кивнул.
— Что, плохо ему, что ли? — Парень пошел к кабине: — Может, лекарства какие нужны? У меня аптечка в порядке.— Он вопросительно посмотрел на Михалыча, тот замер.
— Да ты что, говорить разучился? — рявкнул он из кабины. Потом потеплел.— Давно сидишь, горемыка? Михалыч кивнул.
— Да, тут одуреешь, пожалуй.
Парень выскочил из кабины с фонарем и аптечкой и направился к Михеичу.
Михалыч сжался: «Скорее бы...»
Парень отошел от Михеича решительным шагом и направился к кабине. «Ну вот и все...» — безучастно подумал Михалыч и снова опустил голову на колени. Его тряхнули. Он вздрогнул и поднял глаза. Над ним стоял парень без фонаря и аптечки, держа в руках свою телогрейку.
— Снимай давай шкуру свою.
На Михалыче была дорогая куртка на меховой подстежке. Он вскочил и, путаясь в застежках, начал быстро раздеваться.
— Ага, сейчас, сейчас, а то у меня и денег-то с собой почти нет...
Парень вздрогнул и посмотрел на старика:
— Ты чего, дед? Совсем уже? — Потом обернулся на Михеича и сказал: — В кузов постелить надо, побьет его. Дороги-то, сам знаешь.
И, взяв куртку Михалыча, пошел к кузову. Остановился, посмотрел на фигуру старика, съежившуюся от новой волны холода.
— Иди пока в кабину, погрейся. Я позову, когда нужен будешь.
Михалыча обняло тепло. Он словно провалился куда-то. И стало ему грезиться, что просто будет он спать в теплой кабине, а парень больше не придет, и вообще никто его не потревожит... Тут он очнулся. Ему показалось, что забылся он на целые сутки, он глянул на часы — спал пятнадцать минут. Михалыч высунулся из кабины. Парень с фонарем что-то поднимал с земли и носил в кузов. Старик пригляделся: водитель охапками носил в кузов старую траву вместе с землей. Михалыч выпрыгнул из кабины, подошел к обочине и вцепился в траву. Она поддавалась плохо.
— Ты помногу не бери, не выйдет. Еще чуть-чуть подстелем — и можно.— Водитель уже оказался рядом с Михалычем.— Я вас до отделения подброшу, свояк у меня там работает. Нормальный мужик, не боись, поможет.
Вадик с Машей шли по вечерней улице. Маша лениво наступала в лужи, не вырывалась, не бегала собирать листья.
Дочь держалась молодцом, хотя маленькие пальчики иногда нервно сжимали его руку. Машука... Он вспомнил тот ясный зимний день и звенящий морозный вечер, когда шел домой, отметив на работе рождение дочери. За весь день он так и не позвонил деду, хотя обещал Асе. Он злился, он хотел сына, а дед мечтал о внучке. Неохота было подниматься по лестнице, звонить в дверь. Может, и сам дозвонился? Вадик уже хотел тихо вставить ключ и проскользнуть в свою комнату, как увидел, что дверь открыта. Он бесшумно вошел, грязные, мокрые следы дедовых валенок вели в его комнату, дверь была приоткрыта. Дед сидел в распахнутом пальто, в валенках, держал в руках фотографию жены, Асиной мамы, и что-то тихо ей бормотал.
Вадик выскользнул за дверь, подождал немного и громко позвонил. Слышно, как засуетился за дверью дед, но, видно, ничего не успел придумать, открыл, как был.
— А я вот...— и посмотрел на Вадика. В ту минуту он понял его лучше, чем за все прожитое вместе время.
Он не стал прикидываться сильно пьяным, как собирался, а просто, глядя старику в глаза, сказал:
— Ася сказала, Машей назовем, Марией, в честь матери.
Хотя Ася ничего об этом не говорила, она вообще с трудом могла говорить.
Дед вздрогнул, губы его задрожали, задвигались, и, махнув рукой, он прошел в кухню. Вадик разделся, вымыл руки. Дед стоял посреди кухни с чайником в руках.
— Может, сгоняешь? — Вадик немного развязно хлопнул его по плечу.
— Да нет, я так, я пойду.— Поставил чайник на табуретку и задумчиво вышел. И долго сидел возле детской площадки, и все что-то говорил.
Как тихо он их победил потом, отвоевал себе полное право заботиться о ребенке. Раньше всех вставал, бегал за продуктами, кидался стирать... Как он любил ночи, когда у Маши болел животик. Дождавшись, когда они окончательно выбьются из сил, он входил в комнату, брал Машу на руки и уходил к себе, часами стоял с ней у окна, она затихала. Когда Ася просыпалась и приходила за ней, он долго шипел и отказывался класть девочку в кроватку — вдруг проснется...
— Можно дальше не идти.— Маша резко остановилась.— Вот те его окна, темные.
— А может, он уже спать лег? — Сбитый с мысли Вадик не сразу нашелся что сказать.— А ты не путаешь?
— Да нет же. Вон на балконе старый шкаф, я там играть люблю. И рядом окно. И он никогда так рано спать не ложится, он телик смотрит, а потом деде все передачи пересказывает.
Маша нетерпеливо водила ногой по луже и дергала его за рукав:
— Пойдем, я устала.— Голос ее задрожал, и послышались плаксивые нотки.— Пойдем, я к маме хочу.
Вадик все смотрел на темные окна. Вдруг Маша сильно дернула его за рукав, стала топать ногой прямо по луже, разревелась:
— Он теперь не придет... деда не придет... Я точно знаю... Он говорил, что старый уже... что ему к бабушке на небо пора...
Вадик совсем растерялся, взял Машу на руки, прижал к себе, она сначала вырывалась, потом попросила:
— Понеси меня на ручках.
И Вадик медленно пошел в сторону дома. Маша затихла, уткнулась ему в плечо. Потом заерзала, сказала, что пойдет сама.
— А что еще тебе деда говорил? — спросил Вадик, сжимая ее руку. Маша задумалась и сказала:
— Что я не должна плакать... И маме не должна разрешать... Ты не говори ей, ладно?
Небольшой одноэтажный белый домик. Окна светятся. Значит, кто-то есть. Ну да. Там же круглосуточно должны дежурить. Михалыч начал приходить в себя. Парень остановил машину и посмотрел на него:
— Давай дед, концентрируйся. Я сейчас. Михалыч тихо вылез из кабины и ватными ногами подошел к открытой двери. Обернулся на крытый кузов. Все... Из-за открытой двери слышались голоса и смех:
— Ах ты, сукин сын... Да уж, поди, полгода не видались... Да ладно, график, график... Это ж мигом, потом по пирожку и по делам... Чего говоришь? Ксюха?.. Не может быть... Ну, поклон ей... Ладно, ладно, давай со стариком твоим разделаемся поскорее и покалякаем спокойно...
Михалычу стало жутко. Разделаемся. Да, это быстро делается. Внутри у него похолодело. Состряпать состав преступления элементарно, сам помогал не раз Тимохину, когда работал в отделении. А в этой ситуации и стряпать-то ничего не надо. А им класс — раскрытое дело. А он — кому он нужен? Михалыч начал медленно пятиться от двери. Но тут вылетел парень, уже явно разгоряченный:
— Давай, дед, давай в темпе. Утро скоро. Перевозку уже вызвали, скоро будут... Давай сейчас отпишем все по-быстрому.
Новая волна тепла и еще яркого света. Стол, стакан с горячим чаем. Свело в желудке.
— А... Свидетель...—Лениво потягиваясь, вошел человек в форме.— Может, капнуть тебе для храбрости? — пошутил он.
— Если только чаю крепкого, он же промерз весь, поди.— встрял парень, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.— Ты давай пиши скорее, уж скоро светать начнет.
Михалыч сел на предложенный стул. Перед глазами плыло, в голове все путалось, язык еле слушался. Он плохо понимал вопросы.
Его напоили чаем. Он начал ощущать безумную усталость. Вместо требуемых четких ответов в голову лезли воспоминания этого дня, он все вспоминал открытую, почти детскую улыбку Михеича, его дурацкие вопросы... Как тупо он потом шел, плутая и ошибаясь в дороге... Как неправильно все — его вон Машука ждет, внучка то есть... А если бы наоборот, не приведи, Господь, конечно... то про него и... Потом он не выдержал и расплакался...
Его заставили выпить что-то еще. Обожгло горло и внутренности. На остроту воспоминаний стала наплывать завеса размеренности, желания спать. Мужики совсем выбились из сил, когда он окончательно запутался с внучкой и грибом, который Михеич так и не выпустил из руки.
Наконец ему предложили подняться и идти. Они о чем-то шутили, разговаривали, уже не обращали на него никакого внимания. Он с трудом встал и нетвердой походкой пошел к двери. Теперь прохлада наступающего утра была желанной и даже приятной. Он вышел и сел на маленькую ступеньку. Грузовик стоял уже у другой двери. Когда он его успел переставить? Впрочем, Михалыч вообще мало что помнил и понимал. А Михеича в том грузовике уже не было. Его вообще уже не было... Он вздрогнул и потряс головой.
Из-за неплотно прикрытой двери слышался смех и оживленный разговор. Послышался шум, подъехала машина. Перевозка. У него сжалось сердце. Нет... Надо встать и быстро уйти. Ноги не послушались. Он встал, покачнулся, снова сел. Заткнул уши и спрятал лицо в колени. Громко хлопнула дверца. Он вскочил и, качаясь, пошел вперед.
Вдруг сзади грохнула дверь. Спотыкаясь, вылетел парень. Он собирался бежать. Михалыч обернулся. Парень чуть не налетел на него, споткнулся, очень смутился и, заплетающимся языком стал говорить:
— Ты, это... Я думал, уже на станции... А ты... вот это...— Он протянул гриб.— Забыл это... внучке, что ли...
Дрожащими руками Михалыч взял у него гриб.
* * *
Михалыч стоял на пустой платформе. Светало. До первой электрички оставались считанные минуты. Кажется, Михеич говорил, Машуке в сад в половине восьмого. Времени еще вагон. Как они там?
От метро он шел пешком. Скоро стало видно их дом. Из темных квадратиков светились только два.
Вадик смотрел «видик». Наговорившись и наплакавшись, уткнувшись носом в мамины колени, спала Маша. Потом, прислонившись к нему, уснула и Ася. До утра решили ничего не делать. Он, вытянув ноги и устроившись поудобнее, чтобы не разбудить их, смотрел то на экран, то на будильник, который Ася вытащила из рук уснувшей Маши и поставила на пол. Он тикал и тикал.
Сопела во сне Маша. Кажется, хлопнула дверь. Точно, подъехал лифт. Вадик тихо опустил Асю на диван. Посмотрел в глазок. Прислонившись к стенке, вздрагивал плечами Михалыч. Он смотрел то на большой белый гриб, то на их дверь. Взяв со шкафа сигареты, Вадик тихо открыл дверь и вышел к старику. Потом так же неслышно вышла Ася.
Михалыч толкнул дверь подъезда. Сел на изгородь, закурил и посмотрел на окна. В большой комнате уже было темно. Только в Машиной еще горел ночничок-колобок. Деда подарил... Через полтора часа Маша пойдет в садик и понесет гриб. Деда добыл у лесных великанов. Машукин гриб.
Он взглянул на небо. Размытая дождем серая акварель стала наливаться сочным розовым цветом.
|
|