- Здравствуйте, Аркадий Исаакович!
- Добрый день, Аллочка.
«Господи, она и его знает. Да нет, не то. Его знают все. ОН ее знает. И не просто поздоровался, а назвал по имени. Ну, как к такой бабе подступиться вплотную?»
Они прогуливались по Комарово, невдалеке от Дома отдыха театрального общества. После того звонка по его записке в кинотеатре встречались они уже больше трех месяцев. Только недавно перешли на «ты». Он ей звонил и почти никогда не заставал ее дома: днем работа, вечером театральный институт. Зато почти каждую неделю ее критические статьи и заметки о театре, о гастролях именитых московских трупп печатала то «Вечерка», то «Ленинградская правда».
Она ему тоже нередко звонила, приглашала на очередной просмотр, премьеру, генеральную репетицию. В театр проходили они всякий раз по записочкам или телефонным звонкам. У людей, связанных с театром вообще считается зазорным покупать туда билеты. Театр - это же их работа! Кто же покупает на работу билеты? Только посторонние. Но ведь они для театра не посторонние, они его составная часть. «Добрый день, Аллочка», такое каждому не говорят. Причем она ведь не актриса, ей не нужно ни перед кем заискивать. Полная независимость. Вся такая театральная и вся такая независимая. И недоступная. Хотя и очень раскованная. Без тени смущения могла поговорить и об интимных отношениях, и о сексуальных меньшинствах.
«Я вас люблю любовью брата». У них в театральном был преподаватель по фамилии Братт. Через два «т». И если к остальным мужчинам-педагогам на экзамены прихорашивались девочки: кофточки с вырезом пониже, юбочки покороче, то на экзамены к Братту приодевались мальчики. Брючки в облипку, высокие каблуки. «Вас всех любил любовью Братта», написали на доске студенты, получившие у него двойки на экзамене. И пририсовали внизу, как эта любовь на самом деле выглядела.
Алла не раз приглашала его к себе домой. Жила она вместе с матерью невдалеке от Владимирской площади. Двухкомнатная квартира, смежные комнаты. В первой комнате стоял огромный концертный рояль. Она часто садилась за инструмент, играла Рахманинова, иногда пела. У нее был низкий волнующий голос:
На перепутьи встретились мы с вами,
На полчаса случайно мы сошлись.
Пустыми и ненужными словами
Мы перекинулись и тотчас разошлись...
Мама, в прошлом актриса одного из ленинградских театров, все время была дома, сидела в смежной комнате, подавала реплики, часто довольно остроумные. Но за стол вместе с ними не садилась.
Он совершенно себе не представлял, с какой стороны можно было начать путь, который привел бы их к постели. Чего он с ней связался? С другими у него было все понятнее и проще. И естественней. Были у него до этого и девушки, и разведенные. Бывали и замужние. Иногда бывшие приятельницы, разгоряченные отмечанием на работе какого-нибудь очередного Восьмого марта, звонили ему среди ночи и маняще-бесстыдными призывами заставляли срываться с места и мчаться к ним в такси через ночной город.
Когда Алла первый раз пригласила его к себе домой, то попросила захватить по дороге во дворе пару пустых деревянных ящиков. Он долго ломал себе голову: «Зачем?». В голову лезли какие-то мысли об изощренной фантазии современных театралок. «Богема. Чего только не выдумает!», - думал он, но на всякий случай купил еще и бутылку шампанского. Когда он все это принес, она вынесла ящики на черную лестницу и стала разбивать ногой на ступеньках.
- Будем разжигать пионерский костер?
Она усмехнулась:
- А ты боишься обжечься?
Оказывается, у нее в ванной стояла дровяная колонка, которую всякий раз, чтобы принять ванну или душ нужно было топить. В квартире стояла тишина. Никого кроме них двоих, казалось, не было. «Неужели дело двигается в нужном направлении?» - думал он.
Он сидел на кухне, пока она растапливала. От его помощи она почему-то отказалась. Потом она мелькала в коридоре, постепенно раздеваясь: то в короткой футболке, открывающей нижнюю часть живота, потом переоделась в шорты. Воображение стало живо дорисовывать ему все, что за этим должно последовать. Его нетерпеливое возбуждение нарастало с каждой минутой.
- Не спеши, не торопись, у нас еще уйма времени.
От неожиданности он даже вздрогнул. Настолько услышанные слова совпали с будоражащими его мыслями. Его очень быстро протрезвили. Так он впервые понял то, к чему позже успел уже привыкнуть: в квартире они были не одни. Алла вела мыться в ванную свою мать. «Секс втроем в семейном варианте», - смеясь над своей наивностью, подумал он.
Он не звонил ей после этого месяца два. Дождался ее звонка: «Володя, ну куда же ты запропастился?» «Выпал в осадок вместе с воронкой воды из ванной» - зло подумал он. Алла пригласила его на очередной просмотр.
« Она уже не может смотреть спектакль обычными глазами, - думалось ему в театре, - заранее сочиняет эффектные фразы для будущей рецензии. Вот так и в любовных отношениях. Она все время смотрит на себя и на партнера со стороны. Отрабатывает текст и мизансцены. Заранее наводит критику на то и на другое. Контролирует и оценивает все: и слова, и жесты, и чувства. Робот чертов. Жертва декораций".
Летом он один поехал отдыхать на Рижское взморье. В первый же вечер встретил ее. Она под руку с мамой прогуливалась вдоль пляжа.
- Володя, как хорошо, что я тебя встретила! Составишь мне компанию на нудистском пляже?
«Ну, конечно! Ей же надо рассказать, что она побывала и на этом просмотре. Как ей со мной повезло! Не брать же ей туда с собой маму. Сына хозяйки тоже просто так не пригласишь. Ладно, может быть, хоть это ее расшевелит".
На нудистском пляже стояли кабинки для переодевания. Видимо, сам процесс раздевания представлялся более интимным, чем его результат. Они выбрали место. Алла пошла переодеваться. Он, не заходя в кабинку, разделся и лег на живот. Она вышла из кабинки, завернутая в полотенце. Подошла к нему, легла на живот, потом аккуратно освободилась от полотенца, свернула его и подложила себе под голову.
Они лежали рядом друг с другом, абсолютно голые, но не ставшие от этого ближе. Он постепенно стал осматриваться. Невдалеке играла в волейбол молодежная компания. Полное отсутствие одежды не мешало им играть самозабвенно. Ближе к воде четверо – двое парней и две девушки – играли в карты, он не видел, во что именно, но только понял, что играли они не на раздевание: снимать с себя больше было нечего. Лежавший невдалеке на спине молодой человек искоса посматривал по сторонам, явно немного стесняясь того, что независимо от его желания старалось принять вертикальное положение. Стараясь исправить это, он приглаживал его рукой, добиваясь прямо противоположного результата. Подошла компания теннисистов – две девушки и трое ребят. Скинули с себя всю амуницию, сложили ракетки и, посверкивая незагорелыми ягодицами, побежали в воду.
- Может быть, пойдем выкупаемся? – предложил он.
- Что-то не жарко, - заметила Алла - а, впрочем, пойдем.
Она приподнялась, внимательно взглянула на него, и они направились к воде.
- А ты, видно, до этого здесь не была? – спросил он с перехваченным дыханием, осторожно дотрагиваясь тыльной стороной ладони до узкой белой полоски кожи на ее бедрах. Она молча кивнула, и эта тема больше не развивалась. Алла побежала к воде. Он не торопясь, шел за ней. Две лежавшие невдалеке загорелые девушки, на которых были надеты только широкополые соломенные шляпы, улыбнулись ему, когда он, задумчиво проходя мимо них, чуть не наступил на их одежду. Он виновато развел руками, указывая на свою ушедшую вперед спутницу: «Знали бы они, что он по-настоящему еще ни разу до нее не дотрагивался!»
- Какая тут прелесть! – сказала Алла, подплывая к нему в воде и заглядывая в глаза, - а я заметила по твоему загару, что ты тут частый гость.
- Нет, я просто быстро загораю.
«Надо же. Значит, она ТУДА тоже посмотрела? Неужели ее еще что-то волнует, кроме самой себя?»
Они вместе вышли из воды. Она легла на спину, закинув руки за голову. Прикрыла глаза. Только сейчас он смог ее как следует разглядеть. Ветерок поигрывал темно-каштановым холмиком под ее животом. Грудь была средних размеров с небольшими светло-розовыми сосками. Волосы под мышками были аккуратно выстрижены. Он тоже лег на спину и закрыл глаза. Пролежав так около получаса, согретый солнцем, он начал подремывать...
- Володя, а что это у тебя за шрам?- внезапно спросила она, склонившись над ним и притрагиваясь пальцами к его плечу.
У него вдруг сильно-сильно заколотилось сердце, во рту все пересохло. Над ним склонилась красивая абсолютно голая баба, баба, которую он давно хотел. Он уже, ни о чем не думая, притянул ее к себе рукой, обхватив за шею.
- Володя! - укоризненно сказала она, с усилием отстраняясь от него. Потом, перевернувшись на живот, она стала доставать что-то из сумки. «Сигареты? Но ведь она не курит», - подумал он. Алла вытянула из сумки толстый журнал.
- Извини, мне нужно еще раз пробежать «Театральный роман». «Стерва театральная. Изгаляется сука».
Потом он постепенно успокоился. Волны, море, песок. «Господи, а может, никакого секса вообще в природе нет? Вот они лежат почти как Адам и Ева в раю. Плод от древа познания еще не надкушен...».
Он скосил глаза. Алла снова лежала на спине. «А может схватить ее сейчас всей пятерней за этот победоносно колыхающийся на ветру холмик волос и бросить в лицо что-нибудь ядовито-обидное и гордо уйти? Да, так и уйти с гордо поднятой головой. Поднятой головой и ... голой жопой. Что-то тут на высокую трагедию не тянет».
Он вернулся в Ленинград. Хватит с него премьер, просмотров, натужно-умных разговоров. Но ему почему-то захотелось уйти, хлопнув дверью. И не просто хлопнуть, а сделать это в стиле их отношений.
В ее день рождения он написал ей:
Не видел мир таких надменных
Кичливых доченек примерных,
Высокомерных и тщеславных –
Вам в этом тоже нету равных.
Все формы ваши декорации
И служат лишь для мастурбации....
Быть может стих мой неприятен,
Не обессудьте.
Ваш приятель.
Обратного адреса он писать не стал. После этого они не встречались и не перезванивались. Может быть, она угадала автора и обиделась. Или же, скорее всего, вялотекущий роман, если это можно было так назвать, выдохся и подошел к естественному концу.
Прошло около полугода. Как-то вечером раздался звонок. Он едва узнал ее голос:
- Володя? Это Алла. Завтра у меня печальный день. Я прощаюсь с мамой.
Он расспросил, когда и где будут похороны.
На кладбище пришло человек двадцать. Среди провожавших встречались и лица популярных когда-то, но теперь заметно постаревших актеров. Поминки были в квартире на Владимирской. Часов в десять все начали расходиться.
Он стоял и курил на кухне. Внезапно кто-то подошел сзади и мягко обхватил его за плечи:
- Ты останешься немножко мне помочь?
Они вместе убрали со стола, расставили мебель. Он отнес стулья к соседям. Вернулся в квартиру. Захотелось крепкого чаю. Аллы на кухне не было. Он вошел в комнату. Никого. Прошел во вторую.
Постель была разобрана. Она лежала на краю постели высоко на подушках. Он молча смотрел на нее. Не отрывая от него пристального взгляда, она стала медленно вынимать из ушей сережки. Положила их на туалетный столик. Потом, так же, непрерывно глядя на него , неторопливым, почти царственным жестом откинула одеяло с противоположной стороны.
«Клеопатра, ети ее мать», - подумал он. Его все время не оставляло чувство, что разыгрывается мизансцена какой-то еще не поставленной пьесы, где ему уготована лишь роль постельного статиста. «Ну, я тебе покажу статиста!» - билось у него в висках. Он подошел к стулу в углу комнаты и начал раздеваться. Он не стеснялся своей наготы, особенно после того пляжа на Рижском взморье. Перед тем, как стянуть с себя последнее, что на нем оставалось, он взглянул на нее. Она лежала, опершись на локоть, и безотрывно следила за ним взглядом. Он подошел к постели и лег под откинутое одеяло.
Они молчали. « Не дождешься, сука, - думал он, - ты все это затеяла, ты и начинай». Негромко тикали настенные часы. Внезапно он почувствовал движение на другой половине постели. Она склонилась над ним и решительно впилась в его губы, обхватив его рукой. Во время долго поцелуя он почувствовал, как та же рука заскользила по его животу и стала медленно опускаться все ниже...
Они лежали, утомленные после бурного и продолжительного, но молчаливого любовного сеанса. «Прямо, немое кино какое-то, - пришло ему почему-то в голову, - надписей только не хватает».
- Ты и теперь будешь считать меня чересчур надменной? – внезапно разрядила она тишину. Он молчал. «Значит, она угадала автора того послания. Ну, что ж, тем лучше».
Он встал с постели, не накидывая на себя ничего, подошел к подоконнику, взял открытую бутылку минеральной и сделал из нее несколько глотков. «Первый акт завершился. Лимонад в антракте и пора снова открывать занавес». Он лег, потом повернулся к ней, согнул ногу и стал внутренней частью бедра поглаживать ей живот и ноги. Она прикрыла глаза...
Когда он проснулся, на часах было около шести. Алла слегка заворочалась во сне, прижимаясь к нему. Им снова овладело желание. Но он вдруг представил себе утреннее пробуждение, хождение по очереди в ванну, потом молчаливый завтрак, какие-то неуклюжие слова на прощание. «Похоже, что эта часть пьесы еще не дописана, незачем ее и играть». Он бесшумно прошел босиком к стулу с одеждой. Быстро оделся. Выходя из комнаты, не стал оборачиваться. Тихо щелкнул замок двери.
Город только-только начал пробуждаться. В транспорт садиться не хотелось. Он долго шел пешком по-утреннему Невскому. Войдя домой, сразу залез в душ. Насухо вытерся. Подошел на кухне к холодильнику, и раскрыв его, неожиданно для самого себя налил полстакана водки и залпом выпил. «Его охватила грусть, непременная спутница сбывшихся желаний», почему-то вспомнилась ему фраза из какого-то романа.
Он лег и почти сразу заснул.
Больше они никогда не встречались
|
|