1
Когда рождается ребенок, первый ребенок, над семьей нависает угроза распада. Это не ядерный распад, не атомный взрыв, это — гораздо страшнее. Можно сказать иначе. Если у вас родился ребенок, уезжайте на Южный полюс, так как Америка при современных средствах сообщения вас не спасет.
Первыми появляются бабушки, затем — соседи. Затем приезжают родственники: двоюродная сестра, тетя, иногда сразу две тети. Они поднимают страшный шум, вырывают у вас ребенка и дают вам советы. Этим они не ограничиваются. Они требуют, чтобы вы следовали их советам. Они заставляют семью следовать их советам, воздействуя на нее всеми возможными методами, вплоть до применения физической силы. Они кричат на семью, семья кричит на них, ребенок помогает им по мере своих слабых сил. Если семья не распадается тут же, на месте, армия умудренных жизненным опытом особей (как же! — они вырастили таких больших детей и прошли всю науку взращивания вдоль и поперек, им это не в новинку, не мешало бы другим столько повидать на своем веку), армия делает обходной маневр. Армия отступает на исходные позиции, за дверь, сохраняя живую силу и технику: стратегия и тактика одуряющей войны разработаны в мельчайших деталях еще во времена Артаксеркса Вавилонского, опыт последующих веков подтвердил ее стопроцентную надежность и законченность. Итак, родственники и соседи, применяя военную хитрость, отступают, но лишь затем, чтобы через день — или через час — сделать новую вылазку. С соседями легче. Но родственники... Родственники начинают придумывать проклятия и горестные сравнения. Несмотря на то, что они уверены в своей победе (а это не вызывает ни малейшего сомнения, ибо военные действия они ведут строго в соответствии с научно разработанной теорией стратегии), — они очень искренне возмущаются, распаляются, взывают к справедливости, и удрученность их не поддается описанию.
Но наивысшего предела угроза распада семьи достигает, когда ребенок начинает соображать. Это бывает в шесть-восемь месяцев. Ребенок к этому времени перестает плакать от случая к случаю, неизвестно почему начиная и прекращая свои вопли; он планомерно атакует. Он плачет, если, например, он хочет стоять (когда он лежит), или если он хочет сидеть (разумеется, когда он стоит). В нем проглядывает цепкая хватка и твердое стремление к определенной высшей цели: желание командовать и вертеть родителями и так, и эдак по своему усмотрению. Он держит родителей в ежовых рукавицах, и малейший его писк приводит их в трепет, ибо, отступая шаг за шагом, они полностью капитулировали, сломленные несгибаемой волей своего отпрыска. В этот период молодая мать обнаруживает склонность к соглашению с противником, она готова принять на вооружение кое-какие идеи, долетающие из враждебного стана; отец объявляется вне закона; взаимопонимание в семье трещит по швам, оно рушится. Логика вещей ускользает от взгляда матери, а значит, она выдумывает свою собственную логику, и любая попытка оспорить ее доводы выглядит не только бессмысленной, но преступной.
Отец говорит: не надо кормить ребенка среди ночи. Мать отвечает: он плачет.
— Слышу, — говорит отец.
— Он мешает всем спать. И тебе тоже. Всем завтра рано вставать.
— Но пойми... Я уверен, что все согласятся плохо поспать две ночи, четыре ночи. Совсем не спать эти четыре ночи!..
— Не кричи. Ты его испугаешь.
— Но с тем, чтобы потом не слышать этого стихийного бедствия. Если же ты его сейчас покормишь, да еще начнешь укачивать, он завтра проснется опять. И успокоить его завтра будет гораздо труднее, чем сегодня, потому, что он будет считать, что его должны покормить. И потому, что он будет знать, что стоит ему подольше покричать, и он добьется своего. И он будет всегда задавать нам концерты, каждую ночь, пока не вырастет.
— Ты посмотри, какой он маленький. Он еще ничего не понимает.
— Он понимает больше тебя!
— Но он хочет есть. Он голодный. Послушай, как он кричит... Он ведь просто так не станет кричать.
— Он должен есть вовремя.
— Неужели тебе его совсем не жалко?
— Но пойми... То, что он будет каждую ночь надрываться, это не для нас, это для него тоже плохо. Что лучше, покричать две-три ночи и потом быть спокойным и веселым? Или сейчас наесться и замолчать, но потом много сотен ночей капризничать, быть нервным, неспокойным?..
— Ты его просто совсем не любишь.
Продолжительность разговора между родителями зависит от способности отца большее или меньшее количество раз повторять одно и то же. Когда он устанет, разговор прекратится. Победителем останется мать, точнее, если смотреть в корень событий, ребенок.
В разных семьях дети вырастают по-разному. Но во всех без исключения семьях первые недели юного человека — это недосыпание, это нехватка времени, постоянная спешка, усталость отупляющая и беспросветная. Это — лабиринт без выхода, без перспективы, без надежды. И только улыбка ребенка — единственная награда и утешение за весь этот ад, которому нельзя подобрать никакого иного названия.
2
Алексей поднялся по лестнице, открыл дверь. В прихожей коляски тоже не было. Впрочем, это ничего не значило: они могли пойти гулять. Мишке полезен свежий воздух. Всем людям полезен свежий воздух, грудным детям в особенности.
«Чего я хочу?» Он вошел в первую комнату, пересек ее и приподнял портьеру. Дверь была открыта.
— Ну что, доигрался? — спросила мать. Глаза у нее были красные и растерянные.
Пронзительная тишина обрушилась на него.
— Так.
Детской кроватки не было. Не было пеленальных принадлежностей. Все семейство расположилось на тахте и на стульях, они сидели так прочно, словно в своей комнате. Это было необычно. Отец и мать курили.
— Хорошо. — Он вдруг почувствовал страшное облегчение. Он сел на стул и удобно откинулся; вокруг была тишина, покой. Успокоение. — Хорошо.
Отец стал ругаться. Мать остановила его.
— Сами виноваты, — сказал Алексей. — Разве с вами можно жить в одной квартире?
Они притихли. Потом начали рассказывать ему, как она собиралась, как плакал Мишка.
— Я тоже плакала, — сказала мать.
Алексей слушал их, ничем не интересуясь, не задавая вопросов, но и не запрещая им говорить.
— Да-а, — сказал Алексей, потягиваясь. — Хорошо.
— Ты в своем уме? — сказал отец.
— Нам больше вместе не жить. Хватит. Это твердо. Я с ней развожусь.
Мать вставила что-то насчет того, что она не может без Мишки и что на днях она поедет к ним туда.
— Ничего, все утрясется. Это вы так просто. Как будто вы окончательно... Бывает, поругаются, а потом...
— А вы не смейте лезть в мои дела! — крикнул Алексей. — Я тебе, мать, десяток Мишек рожу. Только от другой,
— Ты как разговариваешь! — крикнул отец.
— Не надо, отец, — шепотом попросила мать. — Не надо сейчас его трогать.
3
Ал, Кол и Пеликан. Алексей, Николай, Пеликан.
— Здорово, Алешка! Подожди. — Николай закрыл дверь. — Пойдем, я покажу тебе выдающегося кретина.
— Он себя покажет в зеркало! — крикнули из комнаты.
— Ясно, — сказал Алексей; у него потеплело на сердце. Веселая бодрость вошла в него, но сделалось немного грустно, оттого что это была знакомая, очень давно знакомая бодрость. — Пеликан.
— Ха-ха! — крикнул Пеликан. — Привет женатикам! — Он лежал на диване, прямо в ботинках, и не обнаруживал ни малейшего желания приподняться.
— Осторожно, — предупредил Николай, вставая в позу экскурсовода. — Перед вами с виду безобидный, но по сути своей опаснейший экземпляр из подразряда примитивов.
— Я заболел, — сказал Пеликан.
— Он обнаруживает удивительную общительность, но эта общительность обманчива. Прошу соблюдать дистанцию... Это очень коварное и дикое животное. Каких-либо признаков, указывающих на способность к трудовой деятельности, в его поведении не наблюдается. Это, по-видимому, связано с ущербным устройством его весьма малого по объему мозга, или с полным отсутствием последнего.
— Все мы теперь женатики, — сказал Пеликан, возвращаясь к своей первоначальной мысли; внезапно он завопил:— Перед вами Кол! В простонародье известный под именем Колька-дурак! Чудесный парень! Один недостаток! — и закончил он тихо и проникновенно: — Все недостатки, которые этот тип замечает у себя (нельзя отказать ему в наблюдательности), он принимает за чужие. Он с поразительной тщательностью собирает их и преподносит широким массам.
— Как Женя? — спросил Николай.
— Ничего, — хмуро сказал Алексей.
— Я болен катаррром, — сказал Пеликан.
— Перестань, — сказал Николай. — Ал тоже поедет с нами.
— Куда он поедет от своей жены? Он слабак.
— Он что, переселился к тебе? — спросил Алексей.
— Закуривай, не стесняйся, — сказал Николай. — Сейчас все можно... Он днюет и ночует у меня. Мои все на юге.
— И даже ночует?
— Да. Это на редкость беспардонная личность. Попросится за стол, а потом, глядишь, и на стол... все четыре лапы забросит. И не успеешь оглянуться.
— Хам. Я сегодня же уйду из этой грязной ночлежки.
— Видал?
— Здесь даже порядочного кофе не дождешься. Не говоря уж о простынях и свежих женщинах.
— Так что, Алешка? едем? — спросил Николай. Он давно увлекался туризмом, а теперь, когда у него завелась куча денег, он заимел две собственные трехместные байдарки. Он был преуспевающий инженер и работал на почтовом ящике. «Сыграл в ящик», — сказал о нем Пеликан.
— Я ни разу еще не садился в байдарку, — сказал Алексей.
— Ну, — изумился Пеликан. — А через Атлантический океан в прошлом году в байдарке — позволь, разве это был не ты?.. Н-е м-о-ж-е-т б-ы-т-ь. — Он поднялся с дивана, встал и расправил плечи, здоровенный малый, русоволосый, с твердым взглядом, свой парень в доску, бродяга, охотник, вечный обормот. Полы его нового пиджака топорщились от привычки постоянно держать руки в карманах. — Вот. Глотаю таблетки. Не помогает. Какое уж тут катанье?
— Да не слушай его, — сказал Николай. — Он поедет.
— Нет, не поеду.
— Ну, и черт с тобой. Я хотел взять две байдарки, а теперь возьму одну. Поедет Славка.
Славка — это был сосед Николая.
4
Заходящее солнце было похоже на зрачок глаза. Два темных, дугообразных облака, снизу и сверху, образовали овал и представляли из себя хитро прищуренный глаз, в середине которого застыло живое огненно-красное пятно. Деревья на берегу и вода, и все вокруг было освещено каким-то фантастическим, зловещим светом. Расстояния скрадывались или, напротив, удлинялись.
Маленький речной пароходик шел в Пестово. Алексей стоял у борта, и ему хорошо было видно, как в потемневшей воде, где-то глубоко-глубоко, отразился горящий красный зрачок, не оставляя на поверхности ни малейшего намека на дорожку.
Красный зрачок. Он как счастье. Вот он закроется сейчас и больше не покажется. А утром вдруг выплывет совсем с другой стороны и засияет на всю Землю.
«Ах, как хорошо... И грустно».
Николай сидел на передней палубе и насиловал самодельный приемничек на полупроводниках. Рядом с ним был Славка. Они охраняли четыре огромных мешка длиною около полутора метров и весом двадцать пять—тридцать килограммов каждый. В мешки с байдарками напиханы были, как в рюкзаки, все вещи и вся провизия. Пеликан всю дорогу слонялся по пароходу, заводил знакомства и приводил пассажиров в восторг замечаниями вроде: «Ну, что это за буфет! Даже конфет в нем... не на что купить!..» Он согласился поехать под самый конец. Перед тем, как идти в магазин, наметили список покупок. Одна бутылка коньяка...
— Нет, две! — закричал Пеликан, и это было согласием.
Мешки им дались с трудом. До Химок они доехали на такси, так что нужно было лишь подтащить мешки к машине и потом от шоссе к причалу; но и это была нелегкая задача. В такси два мешка поместились в багажнике, один — сзади, над сиденьем, один — на полу. Было предложение запихнуть в багажник Николая, но он сел рядом с шофером, а Пеликан, Славка и Алексей перепутались непонятным образом на заднем сиденье руками, ногами, головами и в таком положении пытались получить максимум удовольствия от быстрой езды на легковом автомобиле; все пространство под ногами у них заполнял мешок, сверху на них надавливал другой мешок, и Николай заметил, что он им завидует, что, наверное, такое положение человеческого тела в пространстве должно сильно повышать жизненный тонус. Николай уже очень давно мечтал о чем-либо подобном, но хитрый Пеликан, как всегда, сумел отхватить себе самый лакомый кусок.
На Пеликана ничто не действовало. Он с потрясенным видом ощупывал где-то у себя над ухом свою собственную ногу и спрашивал у Славки, не его ли это нога. Славка говорил, что нет, но Пеликан не верил и злился из-за того, что его разыгрывают.
Николай сказал:
— Ты бессовестный малый, Пелик. Ты всегда хватаешь самое лучшее. И тебе даже в голову не приходит, что хотя бы малостью нужно делиться с друзьями.
Алексей подтвердил, что да, у Пеликана нет совести. Он и сейчас не только захватил самое хорошее место, по сравнению с другими, но он хочет, чтобы другие вообще ехали с той стороны дверцы.
— Если на моем новом костюме, — сказал Пеликан, — окажется хоть одно пятнышко, я потребую с тебя полную стоимость. Ты жмот. Ты для лучшего друга пожалел какой- то старый, ненужный тренировочный костюм.
Алексей подумал и сказал, что да, жадность — самый большой из невероятного количества пороков, которыми наделен Николай. Алексей чувствовал себя солидным и справедливым, воздавая каждому по заслугам.
— Спасибо, Ал, — сказал Пеликан, проникаясь нежностью к Алексею за то, что тот поддержал его. — Нам-то со стороны хорошо видно, что представляет собой этот кусок разврата.
— Послушай, Алексей, — сказал Николай. — Если у Пеликана нет совести, то что же сказать о тебе? Ты забываешь друзей. В последнее время в тебе появилось этакое высокомерие. Я бы сравнил тебя с неким хрюкающим созданием, если бы не боялся оскорбить это благородное (рядом с тобою) животное.
Алексей подумал, что это слишком. Даже враг возмутился бы, услышав такой поклеп, тем более можно было рассчитывать на поддержку надежного друга.
— Оказывается, его отличает не только жадность, — сказал Алексей. — Ты клеветник и лгун. И гнилью разит от твоей черной души... Как ты думаешь? — небрежно бросил он Пеликану.
— Да что там говорить, — заметил Пеликан. — Ал свинья и есть. Свинья свиньей.
— Вот она, награда за бескорыстную правду!
5
Они приехали в Пестово. Были сумерки. Монтажными работами руководил Николай. Когда четыре мешка превратились в две звонкие, красивые байдарки, сделалось темно. Вещи, разбросанные по строительной площадке, собирали при свете китайского фонарика. Брюки, коньяк, полный порядок, бормотал Пеликан.
Алексей взял большой котелок и пошел в глубь материка, на разведку. Невдалеке стояли два двухэтажных дома городского типа, рядом виднелись какие-то постройки. Аллейки, выстеленные песком, пересекались, всюду были разбиты цветники. Алексею попадались люди, группами, в одиночку, парами. Потом он вышел на широкую аллею с двумя рядами великолепных лип и увидел толпы народа, которые шли, разговаривали, пели, сидели на садовых скамейках, Это был дом отдыха.
Ему показали, где колонка. Он набрал воды и двинулся в обратный путь.
— Стойте! Вы кто такой? — Перед ним стоял человек, нестарый, с палкой, видимо, хромой и, растопырив руки, загораживал ему дорогу. — Кто вам разрешил ходить здесь? Документы...
Алексей мог бы, конечно, объяснить хромому, что и зачем, но время было позднее, да к тому же его ждали на берегу. Он плавно повернулся, чтобы не разлить воду, и, пока хромой справился со своими ногами, обошел его, сойдя на газон, быстро зашагал по аллее и скрылся за поворотом. Он успел обернуться и увидел, что хромой, дрыгаясь, несется вслед за ним на самой низкой скорости.
— Напьемся, — закричал Пеликан.
— Тише ори, — сказал Алексей.
— Когда будете править, осторожнее, — сказал Николай. — Особенно возле берега. Если на скорости наскочить на корягу, обшивка сразу распорется. Такие случаи бывали.
— И что? — сказал Пеликан. — Лодка держится на плаву?
— Нет, милый. Она в одну секунду уходит на дно со всем содержимым.
— Да что ты? Куда ты меня затащил? Ведь я простуженный. Мне нельзя погружаться в холодную воду.
В это время послышались проклятия, и по дорожке к берегу подошел хромой, и с ним еще несколько человек.
— Вот они, — сказал хромой. — Что вы здесь делаете? Вы разве не знаете, что посторонним вход сюда запрещен? Немедленно убирайтесь!
— Минуточку, уважаемый, — сказал Пеликан. — Вы видите, что это такое?.. Пристань. Здесь, на пристани, может находиться любой гражданин Советского Союза.
— А почему он не остановился, когда я велел ему! — Хромой ткнул палкой в сторону Алексея.
— Потому что у меня нет времени разговаривать с вами.
— Вот что, ребята, — негромко и спокойно сказал Николай. — Поехали отсюда. — Он повернулся к хромому. — Побереги здоровье, дядя. Мы уматываемся. А если тебе жалко воды, я могу подарить тебе целое водохранилище... Ну-ка, Славка, берись.
Но хромой не отставал. Он, видно, сам не понимал, что ему надо, и другим не мог объяснить. Но какая-то неудовлетворенность мучила его. Пеликан подбадривал его.
— Хватит, — сказал Николай Пеликану. — Не будь кретином. — Он со Славкой снес и спустил на воду байдарку. Вторую байдарку отнесли Алексей и Пеликан.
— Садись, Катарр, — сказал Алексей. Пеликан уселся посередине, и Алексей повел лодку, потом ступил в нее одной ногой, другой оттолкнулся и перенес свое тело через борт; он сел на корме, осматриваясь и привыкая. Хромой умолк, и те, на берегу, молча смотрели на них, но вскоре они растворились в темноте и пропали.
— Разберись с веревками, — сказал Алексей. Он взял в руки легкое двухлопастное весло. — Пушинка! — Пеликан, как более опытный, должен был рулить. Грести — дело нехитрое.
Он чуть толкнул веслом, и лодочка его вспорхнула и быстро полетела над водой.
Он толкнулся еще раз и еще, сильнее. Вода забулькала по обшивке, и голой ногой он почувствовал сквозь эластичную ткань, как прохладная вода течет и струится, убегая назад. Сердце его дрогнуло. Ощущение было легкое и волнующее, как первый поцелуй. Рядом слышались всплески, это была байдарка Николая и Славки, но их не было видно.
Пеликан достал сигареты, закурил:
— Чего нового?
— Ничего, — сказал Алексей. — С женой поссорился.
— Чего это вдруг?
— Не вдруг... Дрянь она порядочная. — Слова отзвучали в воздухе, и Алексей пожалел, что произнес их; но он их произнес, и его покоробило от них. — Тупая она, вредная. Кто бы мог подумать?
— Действительно. Кто бы мог подумать? А мы с Тамаркой думали, что это только у нас так... Неужели и вы ссоритесь?
— Еще как.
— Ну и ну.
— Я выгнал ее. Вряд ли мы помиримся... Развод.
— Да брось ты.
— Нет, дальше так нельзя. Это предел. Больше я не могу... и не хочу терпеть ее милые шалости.
— Что у вас получилось?
— Долго рассказывать.
С другой байдарки им покричали и посветили фонариком. Они ответили.
— Эй!.. — крикнул Николай. — Не откалывайтесь!.. Ближе!..
— А мы с Тамаркой, — сказал Пеликан, — на вас глядя, думали, что у вас тишина и покой. Еще всегда говорили, что вот у Алешки с Женей — это жизнь, а у нас... Видно, так ничего и не получится. А оно — смотри ты, как оборачивается...
— Да, Пеликан. Вот так.
— Тише, — сказал Николай; их байдарки оказались рядом. — Берег. Идите за мной.
— Я думаю, — сказал Алексей, — у вас с Тамаркой просто-напросто комплекс неполноценности. Во всех семьях ругаются. Только на разном уровне и вообще по-разному. Это лишь со стороны кажется, что у людей во всем и всегда стопроцентное согласие.
Впереди раздался треск, и они услышали чертыханье Николая.
— Я же говорил — коряги.
— Пропорол? — спросил Пеликан. — Что там?
— Заводь какая-то, — ответил Николай. — Какие-то ветки, бревна. Ни черта не видно.
Он повозился с минуту, потом сказал:
— Поплыли дальше. Здесь не вылезешь на берег. Не подойти.
Через некоторое время они нашли удобное место. Алексей ступил в теплую воду, она достигала ему чуть выше щиколотки.
Они вытащили байдарки на берег и распределили обязанности. Николай и Славка собирали костер. Пеликан надел пиджак, поднял воротник и сказал, что он больной и что вечерняя сырость ему крайне бесполезна. Поэтому он будет помогать обществу морально и ждать, когда от костра, кроме дыма, появится какой-нибудь толк.
— Кто-то должен взять на себя идеологическую работу,— сказал Пеликан. — Причем, это должен быть человек с головой. Это буду я.
Алексей занялся палаткой. Он нарубил топориком колышки, нашел два дерева, которые стояли на нужном расстоянии друг от друга; между деревьями была ровная площадка. Алексей велел Пеликану взять одну веревку и потянуть за нее, потом, давая ему различные поручения и постепенно усложняя задачу, он привлек его к работе.
— Где ты научился ставить палатку, Ал?
— Уметь надо. Надо быть трудолюбивым и наблюдательным. А ты сачок.
— Я больной, — сказал Пеликан. Он обиделся. Во-первых, для него, бывалого бродяги, поставить палатку было пустяшным делом. А во-вторых, он считал себя ужасно работящим человеком. Он обиделся и бросил работу. Обида его была так велика, что он никому не стал рассказывать о ней.
Они поставили палатку, развели костер и над костром повесили два котелка, с супом и чаем. Это изумительная штука — походный чай, крепкий, ароматный, горячий, с еловыми веточками, с мошками, весь, кажется, созданный из тех искорок, которые взлетают из костра к небу и потом, погаснув, медленно опускаются вниз. Что касается супа, то это не совсем точное определение. Ибо, сохраняя все признаки домашнего супа, он в то же время может быть назван и кашей, и, если вам взбредет в голову, не будет ошибкой принять его за пирог, за жаркое, а тем более за компот.
Славка достал бутылку коньяка, воду, он открыл коробку леща в томатном соусе и коробку шпротов. Костер потрескивал, суп варился; они сели вокруг костра, держа наготове кружки.
6
— Недурно, — сказал Пеликан. — Вот это жизнь!.. Передай-ка мне вот тот кусочек колбаски... Говорят... древние индусы говорят... человек не умирает, а лишь переходит из одной оболочки в другую. Так вот... Хорошо бы в своем другом воплощении быть ленивцем.
— Кто это?
— Он высовывает язык, ложится на муравьиную кучу и спит. Муравьи налипают; он их проглатывает. У него такой длинный язык.
— А если щепка прилипнет? — спросил Алексей.
— Ему все равно.
— Так у тебя, — сказал Славка, — будет аппендицит.
Николай сказал, что Пеликан переварит щепку и даже не заметит ее. Славка не согласился. Они поспорили.
Пеликан сказал:
— Я всегда утверждал, что Николаю ничего крепче молока давать нельзя. Он теряет голову. Посмотрите, на нем лица нет. Нет лица. Где твое лицо, Кол!
— Я бы давно бросил пить, Пелик; времени нет.
— На обе лопатки, — сказал Алексей Пеликану.
— К выпивке надо подходить трезво, — сказал Славка.
— Сколько ни пей, — заметил Пеликан, — все равно не напьешься. Так что безразлично, вино или водку. Но запомните: если покупать вино, можно, по крайней мере, посидеть подольше. Но сегодня я пью коньяк, исключительно из медицинских соображений.
— У тебя катар, — сказал Николай. — Мы знаем.
Они вспомнили, что у них есть суп. Взошла луна. Было тихо и уютно. Они были совершенно одни.
— Ты все еще смотришь на свою сестру, как на человека,— сказал Пеликан.
— Как так? — удивился Славка.
— А у мужа к ней чисто потребительские отношения. Отсюда соответствующие последствия... Впрочем, тебя не должно это возмущать, так как она его тоже считает не более, чем вещью, призванной удовлетворять ее капризы.
— Но так не должно быть, — возразил Славка, глядя всем поочередно в глаза. Он ждал ответа от этих трех женатых мужчин. Он рассказал им про свою старшую сестру, про ее мужа, про их странное поведение: грубость, бессмысленные придирки с одной стороны и покорность и тоже бессмысленные придирки с другой стороны. — Я уж не говорю о том, что это дико, бесчеловечно, не по-товарищески. Да? Что так не ведут себя любящие люди. Какая тут любовь!.. Но просто глупо это. Глупо.
— Не так все просто, — сказал Пеликан. — Тут примешиваются различные сложности.
— Он гений, — сказал Николай. — Он бы мог быть гениальным философом. Если бы он не был лентяем.
Алексей с удивлением смотрел на Пеликана. Перед ним открылся человек, который, оказывается, давно и долго продумывал мысль, одну мысль. Он много и направленно думал, он к чему-то пришел. Это было не похоже на Пеликана.
— ...Тут примешиваются сложности. Со стороны, конечно, виднее. И ты можешь им все объяснить. Да они, наконец, сами могут все понять. Но это ничего не изменит. Потому что они любят друг друга. Любят, понимаешь? Нет? Но ничего, когда-нибудь поймешь. Любят для меня значит — заблуждаются. Любить друг друга. Заблуждаться относительно друг друга. Одно и то же. И очень трудно, невозможно человека, которого ты любишь, отделить от тех качеств, которыми должен он обладать (в твоем понимании) и которые суть иллюзии твоего притупленного зрения.
— При этом даже можно отлично видеть все недостатки, все изъяны этого человека. — Алексей поставил миску и встал. Треснула ветка в костре. В лесу ухнула птица. — Но ничего не меняется. Только грустно становится, оттого что нет ничего совершенного. А в основном-то ты, Пелик, прав. В основном, как бы ясно ни видел ты все отрицательные стороны, это все тот же человек, более или менее близкий к твоему идеалу, одним словом, родной человек.
— О-о, ребята, — сказал Николай, — скоро не надо будет людям жениться. Потомство будет взращиваться в инкубаторах. Про опыты профессора Петруччи читали?
Разговор завертелся вокруг планового погодичного производства людей.
Николай подошел к Алексею и конфиденциальным тоном сообщил, что Славка в порядке, а о Пеликане и говорить нечего. Затем он отвел в сторону Пеликана и шепотом поведал ему, что Славка в порядке, а Алексей в полном порядке. После этого Николай удалился в лес и долгое время отсутствовал. Из леса он вышел белый, как полотно.
— Что ты там делал? — спросил Пеликан.
— Я любовался природой, — сказал Николай, сохраняя важный вид.
— Расскажи подробности, — попросили его. Но он вдруг сделался неразговорчивым, и из него нельзя было вытянуть ни слова.
— Ты всегда был некомпанейским человеком, — сказал Пеликан.
Костер угасал.
— Я полагаю, — сказал Славка, — посуду вымоем завтра.
— Мыть посуду? — возмутился Пеликан. — В ней полно пищи. Ее поглотят завтра эти ленивцы. Поверь мне, люди — не свиньи. Они все съедят.
— У меня болит сердце, — сказал Николай. — Рак сердца бывает?
— Ал, слышишь, — крикнул Пеликан. — У Кола есть рак.
— Пусть сбегает за пивом. Тогда позовете меня. — Алексей укладывался в палатке. Он решил, что на сегодня хватит, пора спать.
Он уснул быстро. Его разбудил Николай, когда перелезал через него. Алексей спихнул его с себя и тут же снова уснул. Пеликан раза два ночью что-то кричал и смеялся; но ему никто не ответил, и он утихомирился. Один раз он возмущался нахальством Николая и предлагал сменять его на воблу. Алексей слышал все это сквозь сон.
— Хоть одна, но вобла, — кричал Пеликан. — И в палатке будет просторней.
— Кричи громче, — хотел сказать Алексей, но промолчал и уснул. И Пеликан тоже уснул.
Всю ночь Славка пытался его задушить. Он откидывал руку и попадал Алексею прямо на горло. Алексей просыпался, брал руку и бросал ее: рука, словно палка на шарнире, улетала от него в пространство. Алексей засыпал, но спустя немного опять просыпался от удушья.
Наконец, ему эта история надоела, он подложил под себя руку и придавил ее своим телом; рука перестала его беспокоить.
7
Алексей проснулся. Был пятый час. Вся компания спала беспробудно.
Он вылез из палатки, надел туфли и пошел к берегу, стараясь не ступать по траве. Ветра не было, но утренняя сырость заставила Алексея зябко поежиться и сложить руки на груди; он обхватил ладонями плечи и, подойдя к берегу, остановился в изумлении. Облака тумана сливались с водой и были как бы ее продолжением, они причудливо перемещались по наклонной плоскости, образуя самые невероятные фигуры и имея строго очерченную верхнюю границу. Небрежные, студенистые мазки гениального художника были разбросаны по всем направлениям далеко в пространстве.
Алексей прошел немного дальше, не отрывая взгляда своего от озера и любуясь прекрасной картиной. Другой берег за туманом не был виден. Внезапно Алексей с тоской подумал о том, как бы хорошо было очутиться здесь вместе с Женей. Эта мысль пришла к нему неизвестно откуда, и он поразился ее непоследовательности. И все-таки это было бы очень здорово.
Но нет, между ними все кончено. Все и навсегда. Этот человек чужой ему.
В мозгу у него шевельнулась мысль, что, может быть, не навсегда. Может быть, это временно. Но нужно думать, что навсегда, что бесповоротно, — чтобы сдерживать себя, чтобы не дать войти в свою душу другим настроениям, которые способны привести его к позорному отступлению. Он очень не любил слабохарактерных мужчин. И если они когда-нибудь соединятся вновь, это будет не скоро. Должно пройти довольно длительное время, перед тем как Алексей предложит перемирие. Так надо. Надо, чтобы они оба прошли испытание временем. Надо, чтобы она до конца прочувствовала, что значит одиночество, недели и месяцы, проведенные без него, Алексея. И тут он подумал, что ей, наверное, больно. Он представил себе ее удрученную, одинокую, очень знакомую, — и в сердце его защемило от жалости. «Тем лучше», — в следующую секунду подумал он. Пусть больно. Ему тоже больно. Но он сильный, он выдержит.
А надо ли все это? — Вот самый неприятный вопрос, и этот вопрос целую неделю мучил его.
— Послушай, ты не заболел?
— Какие у тебя заботы, Алексей? Ты страшно похудел.
Поголовно все знакомые, встречаясь, спрашивали его об этом. Конечно, только близкие друзья могли не заметить, как он поскучнел, осунулся.
Он решительно повернулся и направился к палатке. К черту, он плюет на все. Он уезжает немедленно. Она страдает. И он любит ее.
Нет, нельзя. Он замедлил шаг. Думать об этом нельзя. Он уже принял решение, хватит сто раз передумывать. Если он придет к ней, скажем, сегодня — какой это будет позор для него! Он призвал на помощь все соображения, все доводы, которые помогали ему сохранить твердость.
Голос Пеликана: «Неужели и вы ссоритесь?»
А ее бестолковость. Бесхозяйственность. Неспособность не только правильно поступать, но даже понять правильное решение, когда ей объяснят все во всех подробностях. И опять возвратиться к этому? К унизительному бессилию? Нет!
...Надо идти спать, еще рано. Думать бессмысленно. Все решено.
Возле погасшего костра стоял Пеликан и тянул из горлышка коньяк.
— Всю ночь лечусь, — сказал Пеликан. — Собачий холод. — Он отхлебнул еще разок. — С моим здоровьем это очень вредно.
— Пойдем досыпать, Пелик.
— Угу. Сейчас иду.
Алексей вполз в палатку и задернул полог. Он лег на свое место. Надо спать. Над лесом каркнула ворона. Алексей лежал на спине с открытыми глазами и слушал, как оживает лес. Все новые голоса вплетались в общую песню. Встало солнце. Алексей постепенно задремал и уснул под радостный щебет птиц.
— Вставай!.. Вставай, соня!.. — Жизнерадостный Пеликан орал во всю глотку. — Жизнь проспишь!..
Горячий брезент упал на лицо Алексею. Он лежал на спине в палатке, но палатки не было. Кто-то отвязал все веревки, и Алексей почувствовал, как его вместе с брезентом волокут по земле.
— Эй, черти полосатые! — Алексей пополз в ту сторону, где раньше был выход. Снаружи хохотали. — Дайте выйти человеку!
— Сейчас мы тебя поджарим на уголечках — тогда выйдешь.
Алексей высунул голову и зажмурился от яркого света. Когда он открыл глаза, он увидел всех ребят и горящий костер, и котелки над костром.
— Пойдем купаться, — сказал Николай. — Пеликан сегодня кашевар. Он больной, ему купаться нельзя. Он приготовит нам завтрак.
— Да, наготовлю я вам. — Пеликан в трусах и в клетчатой рубашке, подол которой болтался у него чуть выше колен, взял весло и направился к байдаркам. — Удивительно. В таком глухом месте нет воров.
Николай и Славка двинулись за ним. Алексей быстро скинул с себя одежду, надел плавки.
— Если ты не обеспечишь нас удобоваримой пищей, — сказал он Пеликану, — ты будешь иметь бледный вид.
— Когда это еще будет... У Кола уже сейчас этот самый бледный вид.
Алексей посмотрел. И, действительно, лицо Николая было бледного, мучнистого цвета, оно выглядело блеклым под солнечным светом.
— Пелик, ты мне надоел, — сказал Николай.
— Он здорово сдал за последнее время, — сказал Пеликан. — У него пропадает чувство юмора.
Они подошли к озеру. Его гладкая поверхность лежала, как хрупкое зеркало, отражая лес, и облака, и птиц, пролетающих над ним.
Славка помог Пеликану спустить байдарку. Николай вошел в воду и остановился, привыкая. Он нагнулся и, зачерпнув рукою, побрызгал на грудь себе и на плечи.
— Погодите вы! — сказал Алексей. — Посмотрите...
Пеликан поднял голову.
— Здорово... Эй, остановись! Не кощунствуй!.. Не порть красоту! — крикнул он Николаю.
Но тот уже не слушал. Он побежал, раскалывая воду, нырнул, и круги пошли расходиться по сторонам, все дальше и дальше, к другому далекому берегу. Николай долго не показывался, потом, метров через пятнадцать, он вынырнул, отфыркнулся и поплыл, держа курс на горловину, в самой середине которой застыла рыбачья лодка. Зеркало осталось, но оно уже не было таким идеальным.
От костра донеслось шипение, и в Пеликане что-то пробудилось, то ли чувство ответственности, то ли просто элементарный расчет. Он был готов к отплытию, но выскочил из байдарки и побежал к своим котелкам.
Алексей окунулся несколько раз и вышел на берег. Славка последовал его примеру. Не было желания долго находиться в воде на голодный желудок. Они сушились на солнышке и смотрели на воду. Пеликан принес им по сигарете, и они поговорили о том, какая это хорошая вещь — путешествия, и о том, какое здесь чудесное место. Деревья и берег, и хорошее пологое дно.
— Я ушел метров за семьдесят, — сказал Славка, — и мне все было по грудь... А сегодня, между прочим, будет дождик. Увидите.
— Типун тебе, — сказал Пеликан.
— Куда это подевался наш Кол, — сказал Алексей. — Я его видел минут пять тому назад возле рыбака.
— Охота ему плавать в такую даль... Я предлагаю: завтракать,— сказал Пеликан. — Опоздавшие будут наказаны.
— Похоже, — сказал Алексей, — он утонул. На озере ничего не видно.
— Царствие ему небесное, — сказал Славка.
— Зачем ему царствие небесное? Он же член партии,— лениво протянул Пеликан и засмеялся.
Алексей вскочил на ноги. Невдалеке был виден Николай, казалось, он играл и резвился. Он ложился на спину, через полминуты переворачивался на живот и, как автомат, бил по воде руками. Через минуту он опять ложился на спину.
— Чего это он? — спросил Пеликан.
Алексей и Славка бестолково забегали, охваченные паникой, и Пеликан присоединился к ним.
8
Способны ли красоты природы оказывать влияние на душу человека? Способны ли они делать его добрее, притуплять в нем злопамятство, раздувать в нем яркое пламя самоотверженности? Может ли тихая жизнь в лесу, на озере трансформировать характер человеческий, предопределяющий его поступки? Наукой это не установлено.
И поэтому, рассказывая об удивительной истории, приключившейся с Алексеем, мы не избежим слова вдруг...
Николай тонул. У него свело обе ноги. Сначала одну, потом обе. И при этом неожиданно на него навалилась страшная усталость, сказалось выпитое накануне спиртное. Он испугался, потерял голову. Берег был далеко, и не было ориентиров, по которым можно было бы определить, сколько еще нужно плыть. Со стороны в его кувырканиях не было ничего подозрительного, но людям, хорошо знавшим его, они показались ненормальными. Сил не осталось, не осталось дыхания, и он замолотил в последний раз руками, а когда остановился, почувствовал под ногами твердое дно.
Он шел по шею в воде, и навстречу ему бежали Алексей и Славка. Подъехал на байдарке Пеликан.
— Ребята... Черт возьми! Даже ноги не держат... — Алексей взял его под руку. — Чертово озеро. Я помнил, что здесь далеко дно... Но кто его знает?.. Сделал последний рывок. Встал... Вода до подбородка... а то бы конец.
— Да брось ты,— сказал Алексей.
И вдруг (хотя так и пишут плохие романисты и, желая быть оригинальным, нужно бы подобрать другое выражение; но от правды никуда не денешься) Алексей почувствовал в сердце своем неудержимый порыв. Он отбросил все мелочи, он во всем обвинил себя. Он заглянул в корень: чего я добиваюсь? Я ее люблю? — Да. Тогда к черту все!
Я ее люблю? — Да! Тогда какое значение имеют все те мелкие недовольства, которые я старательно копил в своей памяти! Какое право я имел замечать эти мелочи!
Она мне дорога? — Да! Господи, сколько крови я ей попортил. И себе; но мне так и надо!
Он прозрел. Он увидел, что ему нужно, куда ему нужно направлять свои помыслы. Он сделался новым человеком. Он сделался лучше. И ему казалось (он был уверен в этом), что никогда в будущем он не сможет обидеть ее.
Они садились завтракать.
— Где ты, Кол, успел нализаться? — спросил Пеликан. — Были, кажется, все вместе.
— Я устатый, — сказал Николай.
Алексей прошел мимо Пеликана и притронулся пальцем к его спине.
— Усатый, — подхватил Пеликан. — Какой ты усатый? Ты — пьяный. — Алексей стукнул его ребром ладони по шее. — Ты чего! — Пеликан бросился вперед, протянув руки, но поймал пустоту.
— Займись делом, — сказал Алексей.
Пеликан пошел бродить по полянке. Он вернулся ни с чем и привязался к Алексею, утверждая, что тот незаконно пользуется чужой ложкой, что он, Пеликан, вчера первый ел этой ложкой, первый измазал ее, и, в принципе не возражая против того, чтобы и Алексей поел ею, он готов ее ему предоставить, после того, как поест сам.
— Я первый ел ею, — повторял он.
— А я последний, — отрезал Алексей, и Пеликан умолк, сраженный неоспоримым доводом.
Впрочем, Пеликана не оставили. Ему дали, по меньшей мере, двадцать советов. И Пеликан тоже не остался в долгу. В продолжение завтрака он время от времени повторял душеспасительные сентенции вроде: «Береженого бог бережет» и «С похмелья не следует отплывать далеко от берега».
Они снялись с ночевки и двинулись на байдарках вдоль берега. Славка не ошибся: начался дождь. Они быстро сошли на берег, укрыли брезентом вещи и сами спрятались под деревьями. Дождь лил менее получаса, он был непродолжительный, но сильный. Деревья мало защищали их от воды сверху, и Пеликан, промокший насквозь, разделся догола и полез в озеро. Как известно, он был болен, и он выбрал более теплую среду. Дождь перестал, снова показалось солнце. Они пообсохли, столкнули свои байдарки и продолжали идти берегом озера.
Им встретилась речка, и они вплыли в нее. Они сейчас же почувствовали, что вода в речке холоднее, чем в озере. И чем выше по течению они поднимались, тем холоднее делалась вода. Наконец, в байдарке совсем невмоготу стало сидеть, от холода коченели ноги. И воздух над речкой был холодный; они начали надевать на себя рубашки и куртки. Но потом они достигли такого места, где речка широко разливалась, образуя заросшее водяными растениями озерцо с узкими извилистыми протоками, из которых многие заканчивались тупиками. И когда они оставили позади это озерцо и вошли в основное русло, вода здесь была теплой. Она не была такой теплой, как в озере, но она была теплой.
После короткого и громкого спора они повернули обратно в озерцо, причем, одна байдарка следовала самой правой его протокой, а другая — самой левой. Нет смысла узнавать, кто именно поддерживал эту идею, а кто выступал против. В подобных ситуациях «за» и «против» участников спора очень часто бывает случайным и очень часто совсем не зависит от каких-либо их симпатий или антипатий.
Время от времени байдарки перекликались, и было видно, что озерцо далеко не маленькое.
Они проплыли все озерцо, но то, ради чего было предпринято путешествие, не было найдено.
— Здесь вода еще теплая, — сказал Пеликан. — Надо плыть дальше.
— Нет, здесь уже холодно, — сказал Славка. — По-моему, холодно.
Они немного поспорили и поплыли вниз. И не успели они проплыть двадцати метров, Пеликан закричал:
— Вот он!..
Смеясь и подшучивая над новым Колумбом, они причалили к правому берегу.
— Вот здесь так действительно холодно, — басом сказал Пеликан.
В речку впадал ручеек. Он был маленький, и они не заметили его, когда плыли мимо него в первый раз. Ручеек нес, мало сказать холодную, до судороги ледяную воду.
Они прошли вдоль ручейка и недалеко от берега обнаружили родник, из которого ручеек брал свое начало. Кто-то заботливо оборудовал родник, вкопал в землю бочку, выложил дно чистым камнем, и получилось что-то вроде небольшого колодца, с прозрачной, постоянно обновляющейся водой, в которой вихрились соринки.
Принесли кружку.
— Вот это да... Скулы ломит. А вкус какой!.. Да еще с соринками, — с восхищением сказал Николай. Он читал Льва Толстого.
— Фу, соринки какие-то, — с брезгливой гримасой произнес Славка. Он не читал Льва Толстого. — А вообще на вкус... ничего водица.
Алексей маленькими глотками пил необычайно вкусную, необычайно ароматную, ледяную воду и смотрел на нее и видел, как она движется и как движутся неизвестного происхождения частички в ней, и ему было очень легко. Никакие горестные сомнения или подозрения не омрачали его счастья, и счастье его было огромно.
9
Между тем, было решено располагаться на обед.
Алексей разжег костер, набрал в котелки родниковой воды и повесил их над костром. Николай поставил Пеликана метрах в шести от себя на фоне великолепной ивовой купы, рядом с которой, как девочка, вытянулась изумительной чистоты белоснежная березка. Он заставил Пеликана повернуться и так, и этак, а сам колдовал над фотоаппаратом.
— Да стой ты, леший косматый, — сказал Николай. — Ты думаешь, меня интересуешь ты? Я снимаю природу, а ты просто объект, оживляющий пейзаж.
Пеликан обиделся и застыл, потеряв всякий интерес к процессу фотографирования. Алексей, сдерживая смех, подкрался к нему сбоку и плеснул из кружки ледяной водой. Пеликан вздрогнул и заорал. Они побежали босиком по сочной траве. Расстояние между ними увеличивалось. Алексей вскрикнул от боли, присел и сжал рукою сбитый палец на ноге. Пеликан, шумно дыша, навалился на него.
— Не уйдешь, негодяй!
— Погоди, Пелик. Смотри. — Алексей показал на небо.— За каким чертом мы здесь торчим? Мне, в принципе, все равно. Я здоров. Но очень и очень опасно, имея простуду, вымокнуть насквозь... Дело идет к вечеру — высушиться будет невозможно.
Пеликан пришел в беспокойство. Он тут же захотел садиться в байдарки и плыть к ближайшей пристани.
— К черту обед! — сказал Пеликан.
— Погоди, Пелик. Не кричи. Надо все обмозговать... Обедать надо обязательно, это вне всяких сомнений.
— Зачем?
— А зачем нам голодать? Дождь будет, но он будет не скоро. Время у нас есть. Черт-бы-тебя-побрал!! — Последнее относилось к больному пальцу.
Итак, они уже были двое против двоих.
«Сегодняшний разговор с Женей становится вполне реальной штукой», подумал Алексей. Но, может быть, имело смысл не торопиться и отложить разговор до завтра. Он позвонит ей сразу после работы, и они увидятся. Сегодня, видимо, лучше всего провести день по намеченной программе и не заикаться о своих планах, которые в глазах посторонних людей будут выглядеть, как чистейшее идиотство. Кроме того, он представил себе, в каком он окажется положении, если Женя не разделит его восторгов. Если ее настроение будет далеко не таким светлым и радостным, а он прибежит к ней с видом бодрого зайчонка.
Но сомнения длились одну секунду, и он отбросил их. Он решил, что она лучше его, что он вдвойне не достоин ее, если может сомневаться в ней. В припадке самоуничижения он обвинил себя в тяжких преступлениях против нее, и его мучили угрызения совести. И он находил сладостное удовольствие в этих угрызениях. Он твердо решил, что ему надо попасть в Москву не позднее половины одиннадцатого вечера, в это время еще можно будет позвонить по телефону.
Алексей правильно рассчитал, что со стороны Николая и, может быть, Славки предложение вернуться в город получит яростный отпор и, если лишить их обеда, они скорее пойдут на полный разрыв, чем на какие-либо уступки. Пеликан хотел ехать сию же минуту, и Алексею с трудом удалось переубедить его.
Николай поначалу отнесся юмористически к их словам. Но затем Пеликан, не умеющий деликатничать, с настойчивым упрямством повторил то же самое и поставил конкретные условия.
— Ну, начинается, — скучно сказал Николай. Он понял, что все говорится всерьез, и с презрением посмотрел мимо отщепенцев. — Чтобы я еще хоть раз связался с вами... Дождика испугались!
— Чудаки, — сказал Славка. — Стоило тащиться в такую даль и среди бела дня уехать обратно. Дикость какая-то.
Из радиоприемника звучал второй концерт Рахманинова. По кронам деревьев прошелестел ветер. Кругом не было ни души. Только они четверо, байдарки и костер, и стонущая от счастья музыка.
— Чего ты волнуешься? — сказал Алексей Николаю. — Пообедаем. Доберемся до пристани. Как раз получится вечер — куда позже?
Николай ничего не ответил. Он нашел удобный бугорок, сел на него и сделал вид, что читает книгу. Он еще не знал, и никто не знал, какой подвох готовит им Алексей.
10
Они собирались очень медленно. На пристани сидели очень долго, ждали пароход. Пароход тащился, как черепаха, и не было конца длинному и нудному пути.
Они догнали большой теплоход, поравнялись с ним. Люди на теплоходе сидели за столиками, на столиках были бутылки, стаканы. Пары танцевали. Залитый электрическим освещением, теплоход казался праздничным, ярким дворцом. Было много школьников. Мальчишки, держась одной рукой за вертикальную штангу, крутились вокруг нее, они изображали циркачей. За столиком сидел узколицый юноша, рядом с ним — девушка. Они разговаривали, и в позе их была необычайная умиротворенность. «Женя», подумал Алексей. Точно так могли бы сидеть и они с Женей, и так внимательно ловить каждое слово, любовно глядеть в лицо. На нижней палубе стояли два молодых человека, один в форме военного матроса, другой в штатском. Они смотрели на катер, обгоняющий их, о чем-то говорили.
...Небо было густого сиреневого цвета.
— Знаете что, — сказал Алексей. Они, когда приплыли в Химки, перетащили мешки на пристань и остановились, чтобы отдохнуть и удобнее поместить мешки на своих спинах. Он почувствовал себя неуверенно. Он совсем было решил отбросить свой план и пойти по пути наименьшего сопротивления. Представил, как он сейчас обратится к ним и моментально возникнет невидимая разделительная черта; он останется по одну сторону, они — по другую. Несмотря на многочасовые продумывания, он не знал, с чего начать. — У меня очень мало времени... Мне надо позвонить в одно место. Срочно. — Он повернулся к Николаю. — Если ехать к тебе, я не успею. Будет поздно. А?
— К кому звонить? — спросил Пеликан. — К Жене?
— Зачем к Жене? — удивился Алексей.
— Мириться надумал?..
— А, — вспомнил Алексей. — Слушай больше. Я тебе просто наврал.
— А кто потащит мешок? — спросил Николай.
— Вот.— Алексей стукнул Пеликана по плечу. — Парень выздоровел. Я вас посажу в такси. А там ему ничего не стоит лишний раз спуститься вниз и подняться на лифте.
— Ты уж, дружище, выкручивайся как-нибудь сам. — Пеликан, сузив глаза, посмотрел на Алексея, и его возмущению не было границ. — За чужой счет много есть любителей прокатиться.
— Давай. Давай. Мне все равно, — сказал Николай.
— Ехали все вместе, и возвращаться должны вместе, — сказал Пеликан. — А то он руки умыл и пошел. Я, может, тоже уйду?
— Да чего с ним разговаривать, — сказал Николай. — Он и в Москву нас раньше притащил, чтобы смотаться.
«Так, — подумал Алексей. — Одно дело проиграно. Может, все отложить к чертям!.. Плохая примета».
— Славка,— сказал он, — не обращай внимания на своих родичей. А мужу сестры, если он вздумает грубить, намни бока. Если сам не справишься, позови меня. Я помогу... Пока, ребята.
Он захлопнул дверцу машины и помахал рукой.
«Плохо? — спросил он себя. — Может, отложить? Все-таки отложить!.. И поехать с ними…»
«Нет, друзья. Если вы такие недоумки, что не можете понять человека, я тоже смогу быть...»
— Ал, заходи! — крикнул Николай, и машина снялась с места.
И еще несколько секунд Алексей мог видеть в заднем стекле быстро удаляющуюся, симпатичную физиономию Пеликана, который смотрел на него и дружелюбно ухмылялся.
Алексей помахал ему и, обходя прохожих, заспешил к телефонной будке.
|
|